Андрей ЩЕРБАК-ЖУКОВ
				Рассказы


АЛЫЕ ПАРУСА - 2
БРАТ МОЙ МЕНЬШИЙ...
ВОЛШЕБНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
ЕЛКИ-МОТАЛКИ В ДАЛЕКОМ КОСМОСЕ
ИГРА В НАП‚РСТКИ
ИНОГДА...
ИСКУССТВО ПРЕДСТАВЛЯТЬ
ИСКУССТВО ПРЕДСТАВЛЯТЬ
КЕНТАВР: АНАТОМИЯ, ФИЗИОЛОГИЯ, ЭВОЛЮЦИЯ
КОГДА В МОЕМ ГОРОДЕ ВЕТЕР
НА МОСТУ
ОСКОЛКИ
ПИРУШКА
ПОСЛЕДНИЙ РЕПОРТАЖ
ПРИМЕТА
ПРОСТО СВИДАНИЯ С МУЗОЙ...
ПУТЕШЕСТВИЕ ХОББИТА
РЕЛИКТ
САМОУБИЙСТВО БОГА, ИЛИ ПОСЛЕДНИЙ РОМАНС
САМЫЙ ЧЕСТНЫЙ ЧЕЛОВЕК
СЕДЬМОЙ ПРИНЦ КОРОЛЕВСТВА ЮМ
СКАЗКА ПРО МУХУ И О
СКАЗКИ ДЛЯ ИДИОТОВ
СЛУЧАЙНЫЕ ОБРАЗЫ
СОЛДАТИКИ ЛЮБВИ
ЭТЮД О МНОГОМЕРНОСТИ ПРОСТРАНСТВА
Я И МОЙ ТЕЛЕВИЗОР
Я РИСУЮ...
мастерская Н.Н.Фигуровского





                            Андрей ЩЕРБАК-ЖУКОВ

                                  ИНОГДА...



                                                   История в стиле Желязны



     Иногда я могу себе это позволить. Когда все дела на станции  сделаны,
и предстоящий день целиком свободен.
     Я просыпаюсь рано утром, лишь только ярко-красный лик местного солнца
выглядывает из-за дымчатого горизонта, и его лучи нехотя проникают  в  мою
комнату сквозь небольшой иллюминатор. Они ползут по стене и в какой-то миг
освещают небольшую, потертую цветную фотографию, приклеенную к  стене  над
моей  кроватью  двумя  кусками  грязного  скотча.  На   ней   -   красивый
ярко-розовый  цветок,  раскинувший  свои  рыхлые  лепестки   среди   бурых
шероховатых скал. Эту картинку я вырезал давным-давно, еще  на  Земле,  из
какого-то журнала и храню до сих пор...
     Я быстро собираюсь, не беру ничего лишнего - только  длинный  широкий
нож с удобной ручкой и небольшой щит,  кое-как  сделанный  мною  самим  из
листа толстой жести...
     Я никак не могу себе в этом отказать. Собственно,  из-за  этого  я  и
оказался здесь. Ради этого я покинул тихую, кроткую Землю,  бросил  дом  и
престижную работу и  прилетел  сюда,  на  эту  страшную  и  вместе  с  тем
неуловимо прекрасную планету. Я  зову  ее  женским  именем,  не  знаю  сам
почему, я люблю и боюсь ее одновременно,  как  будто  женщину-зверя,  всех
прелестей которой не знает никто кроме меня, зато могущество  и  опасность
заметны всем...
     Я  осторожно  приоткрываю  толстую  стальную  дверь   переходника   и
выглядываю наружу. В этот момент неясная крупная тень проносится по земле,
краем касаясь моих глаз. Я прячусь.
     Выглядываю снова, озираюсь по сторонам - больше  опасности  вроде  бы
нет, ну, с Богом - и набрав полную грудь воздуха, бросаюсь бежать...
     Солнце едва поднялось над лесом, полускрытое марью.
     Я бегу через рыжую пустошь к ближайшей зелени, маячащей где-то вдали.
Все время смотрю на небо - пока спокойно...
     Примерно полпути я успеваю пробежать без помех, но тут меня  замечают
сразу два дракончика. Мерзкие животные - хорошо  еще,  что  я  вовремя  их
углядел. Они рисуют надо мной круги и петли и, резко  встряхивая  длинными
хвостами, метают вниз острые, вытянутые чешуи...
     Эти твари покрыты чешуей с ног до головы, точнее от головы до  хвоста
- даже крылья - причем на хвосте  чешуи  особенно  крупные,  и  похожи  на
лезвия небольших ножей; они легко отделяются и довольно метко летят  вниз.
При определенном стечении обстоятельств  одного  такого  попадания  вполне
хватило бы, чтобы оставить станцию без ее хозяина. Вообще-то мне запрещено
выходить без особой необходимости...
     Я закрываюсь своим щитом. Чешуи сыплются градом - стучат о  жесть,  и
отскакивая,  входят  в  сухую  землю,  как  стекло  хрустят  под   ногами.
Пользоваться оружием  мне  тоже  запрещено,  поэтому  я  терпеливо  бреду,
накрывшись щитом. В ушах звенит от постоянной дроби...
     Солнце ползет все выше, начинает припекать.
     Добравшись наконец до леса, я прячу  под  кустом  щит  и,  зная,  что
передышки не будет, тут же выхватываю из-за пояса нож. Без него  здесь  не
сделать ни шагу - одна за другой с легким шелестом  тянуться  ко  мне  все
зеленые ветви этого леса. Все  деревья  здесь  плотоядны  и,  почувствовав
что-то живое, ветви,  как  змеи,  ползут,  прощупывая  себе  путь  мягкими
кончиками. Если такой кончик отсечь - ветвь будто бы слепнет и  становится
безопасной; однако ветвей сотни, и махать ножом  приходится  очень  часто.
Они пытаются обвить мои руки и ноги, неприятно скользят по  одежде,  но  я
все-таки не спеша продвигаюсь сквозь их зеленую кишащую массу. Пот  такими
же змейками стекает с плеч, щекочет и слетает каплями  при  каждом  ударе.
Остановиться нельзя ни на миг - хищные ветви тут же  скрутят,  парализуют,
могут задушить, могут растерзать  -  у  основания  они  сильнее  слоновьих
хоботов. Сразу же за моей спиной тоннель, прорубленный в сплетении зелени,
вновь затягивается, как только я делаю очередной шаг...
     Прошло пожалуй  часа  два,  прежде  чем  между  копошащимися  ветвями
замаячил голубоватый просвет.
     Вздохнув с облегчением, я было бросаюсь вперед, но тут же, наказанный
за невоздержанность, - о, Боже - куда-то падаю, потеряв под ногами  опору.
Живые лианы, словно щупальца гигантского спрута,  мгновенно  оплетают  мое
тело с головы до ног, и  я  зависаю  где-то  в  пространстве,  заполненном
шевелящейся зеленью, так и не долетев до  дна  ямы.  Лианы  тянут  меня  в
разные стороны, стараясь разорвать на части. А-а-а-а...
     Нож все еще в руке - это  хорошо.  Собрав  все  силы,  я  высвобождаю
правую руку, и, не давая захватить ее снова, не спеша начинаю подрубать те
побеги, что тянут вниз. Кажется получилось - я медленно, но верно  начинаю
двигаться вверх, лианы сами  тянут  меня.  Само  собой,  возни  будет  еще
достаточно, но жить буду, и то - слава Богу.
     Вот уже  виден  край.  Подтягиваюсь,  ползу  на  четвереньках...  Еще
чуть-чуть и можно будет встать в полный рост.
     Солнце уже поднялось высоко, но до зенита еще не добралось.
     Последний побег, теряя жизнь, сползает с моего плеча -  я  выхожу  из
леса. Сразу за деревьями начинается каменистый склон - не очень крутой, но
сейчас он мне дается трудней любого  эвереста.  Пройдя  шагов  пятнадцать,
падаю без сил - лежу, хоть лежать тут не стоило бы.  Дракончиков  тут  уже
нет, но других тварей хватает.
     Едва различимый шорох заставляет вскочить на ноги, стряхивая  с  мышц
усталость, как капельки влаги  -  прямо  надо  мной  взметнувшийся  темный
силуэт горного зверя. Размером и повадками  он  похож  на  земного  барса,
только морда более вытянута. Увернувшись от прыжка, тут же - еще в  полете
- бью зверя кулаком между глаз. Тот, оглушенный, грузно валится на  камни.
Необычайно красивое, грациозное  животное  -  все,  чем  прекрасна  кошка,
присуще ему троекратно. Загадочный блеск глаз, мягкие  лапы,  изгиб  тела,
манящий взгляд совершенством линей, - однако любоваться  им  нет  времени.
Пока он не пришел в себя, хорошо бы уйти подальше, да еще не  помешало  бы
запутать след, что бы не драться с ним еще раз.
     Солнце почти в зените - надо спешить.
     На вершине горы среди  скал  и  камней  я  безошибочно  нахожу  почти
круглый провал метра три в диаметре - я смог  бы  его  отыскать  на  ощупь
ночью, в кромешной тьме, будь даже мертвецки пьяным. Вертикальным колодцем
он уходит вниз, внутрь горы.
     Закрепив на краю веревку, я  погружаюсь  в  темноту  провала.  Что-то
внутри подсказывает мне за что взяться, обо что опереться, куда  поставить
ногу - уже здесь я начинаю не принадлежать себе.
     Коснувшись дна, я бросаю веревку и сажусь, скрестив под  собой  ноги.
Жду.
     Солнце ползком достигает зенита, и по мере  этого  движения,  так  же
неспешно, вниз по стене  колодца  опускается  круг  солнечного  света.  Он
освещает все щели и выщерблены, по которым я только что полз.
     Едва только луч достигает дна - с легким шорохом из трещины,  похожий
на голову  анаконды,  выходит  огромный  бледно-зеленый  бутон.  Он  томно
потягивается  в  лучах  солнца  -  как  кошка,  как  женщина  -  и   вдруг
раскалывается на несколько крупных лепестков. Медленно и  изящно,  подобно
рукам балерин, лепестки расходятся  в  разные  стороны,  обнажая  нутро  -
ярко-розовое, нежнее и мягче лучшего  бархата.  Миллионы  микроскопических
ворсинок колышутся, впитывая солнечный свет. Одна за другой,  волнами,  от
центра до самых кончиков лепестков прокатываются светло-фиолетовые полосы.
В  центре,  как  на   большой   глубине   водоросли,   шевелятся   крупные
сочно-оранжевые тычинки. У корней их выступают  хрустальные  капли  вязкой
жидкости, сверкают на солнце и скатываются к краю...
     Все это время я сижу в стороне, прижавшись спиной к  холодному  камню
стены, боясь ненароком задеть край цветка,  заполонившего  собой  все  дно
колодца.  И  нет  в  моей  жизни  секунд  большего  счастья,  чем  эти   -
зачарованный, я не могу оторвать взгляд от этого зрелища. В такт с волнами
на цветке, по моему телу прокатываются сладкие судороги...
     Когда же солнце прошло зенит, и круг света  нехотя  начал  взбираться
вверх по противоположной стенке колодца, цветок так же  грациозно  сомкнул
свои створки и спрятался в щель.
     Я встаю, и оцепенение, как шерстяной плед, сползает с  меня  на  пол.
Все кончилось - я берусь за  веревку  и  лезу  наверх,  догоняя  солнечное
пятно.
     С вершины горы я бросаю взгляд на путь,  пройденный  мною  за  первую
половину дня: каменистый  склон,  за  ним  живой  лес,  дальше  пустошь  с
парящими над нею дракончиками, и только  где-то  далеко-далеко,  на  самом
горизонте, - станция. Все  это  расстояние  мне  предстоит  пройти  снова.
Только теперь уже мне не понадобятся нож и щит  -  я  знаю,  что  ни  один
горный зверь не посмеет наброситься  на  меня  из-за  скалы,  живые  лианы
расступятся передо мной, уважительно пропуская, и лихие дракончики,  глядя
с небесных высот, не посмеют тряхнуть хвостом, а только проводят взглядом.
     Я это знаю. А еще я знаю, что  вернувшись  на  станцию  я  упаду  без
чувств и тут же усну, а завтра утром начнется простой рабочий день,  каким
нет числа. Я буду что-то изучать, измерять, записывать - сейчас я даже  не
знаю, что именно, сейчас мне на это плевать - и так  продлиться  несметное
количество дней... До тех пор, пока я вновь не смогу себе это позволить...






                            Андрей ЩЕРБАК-ЖУКОВ

                           ИСКУССТВО ПРЕДСТАВЛЯТЬ



                                                     У попа была собака...



     Мне раз попалась в журнале одна статейка.
     Не то, чтобы интересная... Не знаю даже, чем она  меня  привлекла.  В
ней - о том, какие в кино бывают пробы  на  роль.  Вот,  например,  пришла
девушка, а режиссер ей и говорит:
     - Ты представь, будто меня тут нет и ничего этого тоже нет,  а  будто
ты сидишь у себя  дома,  в  комнате,  и  по  телефону  со  своей  подругой
разговариваешь...
     Девушка начинает что-то говорить, а режиссер слушает, смотрит,  и  по
тому, насколько органично и естественно она себя ведет, решает,  брать  ее
на роль или нет.
     Только я это прочел, как вдруг мне ясно представилось, что будто бы с
того дня прошел уже целый год,  я  приехал  в  Москву  и  вроде  бы  решил
попробовать сняться в кино. Прихожу я по объявлению  на  киностудию  имени
Горького, а режиссер, чтобы испытать меня, говорит:
     - Представь себе, что меня здесь нет и ничего вокруг тоже нет, а есть
телефон, и ты по нему разговариваешь со своим другом. Понятно?
     Я мигом понял, представил все, как положено, и думаю,  что  бы  такое
сказать.
     - Алло. Привет, это я, - сказал и замолчал. А что дальше-то говорить?
     - Ты чем занимаешься?
     Подождал паузу.
     - Ага. Понятно...
     А режиссер смотрит внимательно,  и,  видно,  мало  ему  того,  что  я
сказал. Он ждет и думает, что это, интересно, я дальше говорить буду. И от
этого вся судьба моя последующая зависит. Но я не растерялся и говорю:
     - А я вот тут в кино решил сниматься. Да. Ну, да... Ну, попробоваться
хотя бы... Вот только что с кинопроб приехал.
     Смотрю - режиссер улыбнулся. А я и рад стараться:
     - Да нет, - говорю, - режиссер вроде бы ничего. Нет, это ты  зря  так
говоришь... Режиссер - мужик отличный.
     А режиссер этот самый уже  смеется,  и  какое-то  любопытство  в  его
глазах блестит. Вроде, как бы спрашивает, что же он  дальше  скажет?  А  я
дальше мысль развиваю:
     - Он, режиссер этот, что придумал! Он, чтобы испытать  меня  говорит:
"Ты представь, говорит, что меня здесь нет и ничего нет, а есть телефон, и
ты по этому телефону своему другу звонишь". Ну, я и  представил,  будто  с
тобой говорю. Я сначала сказал: "Алло. Привет, это я".  Выждал  секунду  и
дальше: "Ты чем занимаешься?" Еще пауза. "А я вот в кино сниматься  решил,
только что с кинопроб..." Тут я представил, будто  ты  что-то  плохое  про
кино сказал, а я тебе возражаю: "Да нет, говорю, ты не прав,  режиссер  уж
больно хороший попался... Сообразительный мужик. Ты слышь, что он придумал
- он говорит: "Ты представь, будто никого здесь нет и  меня  тоже  нет,  а
есть телефон, и ты по нему с другом разговариваешь"... В общем,  говорю  я
все это, смотрю - а режиссера хохот разбирать начал. Тогда я, лишь  бы  не
молчать, начал представлять, будто я  все  это  тебе  пересказываю.  Будто
прихожу я домой, звоню тебе и говорю: "Алло. Привет, это я." Потом говорю:
"Ты чем занимаешься?" И после паузы: "А я вот тут в кино сниматься  решил,
только что с кинопроб..." Дальше,  чтоб  не  молчать,  говорю:  "Режиссер,
толковый мужик,  попался  -  знает  свое  дело.  Он  мне  такое  испытание
придумал. Это вам не дули воробьям крутить! Он говорит:  "Представь  себе,
что меня тут нет, а есть только телефон, по которому ты со своим приятелем
разговариваешь". А дальше, опять, чтобы не молчать,  говорю,  что  сказал,
будто представил, что тебе позвонил  и  говорю:  "Алло.  Привет,  это  я".
Потом: "Ты чем  занимаешься?  А  я  вот  сдуру  решил  в  кино  сниматься.
Только-только с кинопроб приехал." Ну, тут режиссер вообще на  пол  сполз,
но на меня все ехидно косится, что я, мол, дальше говорить буду. А  мне-то
сказать нечего, и я, чтобы не молчать, говорю ему одно и то же  и  все  по
кругу... Ну, все то же, что я тебе сейчас пересказываю. Что прихожу домой,
что звоню тебе и говорю, что, мол, режиссер, ничего себе  мужик,  говорит:
"Представь, что  вместо  меня  телефон  стоит,  и  ты  по  нему  с  другом
разговариваешь." И что я представил, что с тобой говорю, и говорю:  "Алло.
Привет, это я". "Ты чем занимаешься?" - говорю. "А я вот, - говорю, -  тут
в кино сниматься удумал, а режиссер и говорит: "Представь, мол, что я - не
я,  а  телефон,  и  ты  по  мне,  то  есть  по  нему,  со   своим   другом
разговариваешь..."...
     Режиссер и в самом деле смеялся сильно, не то чтобы на пол сполз,  но
смеялся. А когда он понял, что я ему ничего нового не скажу,  сквозь  смех
выдавил из себя:
     - Ладно. Хватит тебе...
     Потом платком лоб вытер, глаза промокнул и говорит:
     - Ладно. Парень ты, что надо. Беру я тебя на роль... Только ты честно
скажи, ты все это заранее сочинил или прямо сейчас экспромтом выдал?
     А я отдышался, сморгнул, сухие губы языком облизал и говорю ему  все,
как есть, честно:
     - Нет, не сейчас, и не экспромтом. Я  еще  год  назад  рассказ  такой
сочинил... "Искусство представлять" называется. Эпиграф там еще интересный
такой был: "У попа была собака". Я тогда прочитал в  журнале  о  том,  как
проходят кинопробы,  и  вдруг  четко  представил  себе,  будто  сам  решил
сниматься, прихожу, а режиссер говорит: "Представь, будто меня нет, а есть
телефон, по которому ты со своим другом разговариваешь." А я не растерялся
и говорю: "Привет, это я." А потом: "Ты чем занимаешься?" Выждал  паузу  и
дальше: "А я вот, знаешь ли, в кино решил сниматься".  А  режиссер  мне  и
говорит: "Представь..."
     Не помню уж, что было дальше, и чем все дело кончилось. Не знаю даже,
происходило ли это на самом деле, или я все это себе представил...
     Но как только пройдет год с того дня, я обязательно поеду в Москву  и
тут же пойду на киностудию имени Горького...
     Интересно, что из этого выйдет?
     Постарайтесь представить...





                            Андрей ЩЕРБАК-ЖУКОВ

                         КОГДА В МОЕМ ГОРОДЕ ВЕТЕР

                         осенне-зимняя медитация



                                      Все последние бодрствующие  легли  и
                                 успокоились; ночь замерла рассветом  -  и
                                 только одно  маленькое  животное  кричало
                                 где-то на  светлеющем  теплом  горизонте,
                                 тоскуя или радуясь.
                                                             А.Платонов.

                                    ...И недаром сказано, что произведения
                                 должны бы носить два имени  -  мужское  и
                                 женское.
                                                                 Н.К.Рерих


     Вот почти и кончилось  лето.  Почти.  Это  чувствуется.  Хотя  внешне
ничего не изменилось - днем все так же жарко. Однако что-то неуловимое уже
перевернулось, и этот переворот уже  отразился  во  всем  -  в  солнце,  в
природе, в людях... Вот-вот случится  тот  миг,  когда  нить,  за  которую
держится лето, истончившись лопнет, и все вдруг сразу станет осенним.
     И еще ночи. Они стали такими холодными. Вот  так  -  дни  по-прежнему
жарки, а ночи предательски холодны. Так всегда.
     А всего две  недели  назад  Летаев  купался  в  море,  был,  кажется,
счастлив и вовсе не думал, что так скоро  ночи  станут  такими  холодными.
Даже обидно. Как быстро меняются знаки времени.  Это  все  ветер.  Это  он
срывает со стендов старые рекламы, с деревьев - листья, а с людей прошлое.
Это  он  бьет  людей  в  спины,  заставляя  идти  дальше.  Это  он  диким,
замерзающим зверем воет за окнами теплых домов, разрывая уют, сея в  одних
страх неизвестности нового, в других же - тоску по свободе. Да,  кончается
покойное, томное лето, и наступает Пора Сильного Ветра.
     И дождя. Но это не главное. Главное - ветра.
     Может завтра, А может быть через час наступит эта пора, ну а  пока  -
день, жарко и ветра нет.
     "Моя двадцатая осень сводит меня с ума" - звучит из магнитофона.
     Летаев, закрыв глаза, лежит на диване. Его левая рука свесилась вниз,
на пол, и легла на раскрытую страницу, небрежно брошенного,  журнала.  Эта
осень у него тоже двадцатая. Он лежит и ни о чем не думает. Внутри у  него
пусто и гулко. Странные - знакомые и незнакомые - голоса звучат  для  него
из этой пустоты. Мысли и образы - свои ли, чужие ли - медленно  плавают  в
этом густом,  чуть  звенящем  пространстве  и  друг  за  другом  картинами
всплывают у него перед закрытыми глазами. И он  проживает  их,  как  будто
куски жизни, один за другим - и то, что уже было с  ним  в  течение  этого
года, и то, чего не было совсем, а может быть и было, но где-то,  когда-то
и с кем-то другим...


     - Один тибетский монах сел в позу лотоса и голодал сто дней.  Сначала
бил в бубен - потом затих. Он так иссох, что микробам  негде  было  в  нем
селиться... И вот так он уже четыреста лет сидит и улыбается.
     - Но он хоть умер?
     - А кто ж его знает...


     Летом на море - единственная возможность увидеть  небо  таким,  какое
оно на самом деле. Без постоянной городской засветки...
     Господи, звезд-то сколько! Куча! Откуда их столько взялось?  Ведь  не
было раньше! Будто и неба никакого  нет  совсем,  а  есть  огромная  груда
звезд, мигающих поочередно.
     А ведь, наверное, так оно и есть.  В  каждой  точке  неба  где-нибудь
обязательно есть звезда, может быть далеко-далеко, но - есть.  Может  быть
так далеко, что даже свет ее  до  меня  не  доходит.  Но  что-то  все-таки
доходит. И на что-то действует. Чув