ой и вовсе не грязнули,  но  в  квартире  у  них  царили
вечный кавардак, суматоха  и  бестолковщина.  Впрочем,  это  даже  придавало
веселья их быту. Помимо общей для  них  нерасторопности,  каждая  из  сестер
имела и свою узкую специализацию.  Когда  стряпала  Вера,  обед  обязательно
получался неудобосъедобным: то она по  ошибке  соли  в  компот  насыпет,  то
сахарного песку в щи. Если из квартиры несло  паленым  -  это  значит,  Надя
гладила белье и сожгла кофточку или наволочку. Эла же вечно  роняла  и  била
посуду.
   О сизифах Эле я ничего не рассказал. И, конечно, ничего не сказал о Пете.
Но однажды, сидя вечером в гостях у сестер, я сочинил  для  них  специальный
тест.
   В одном зарубежном городке жил бюргер по фамилии, скажем,  Пепелнапол.  У
него были две дочери-двойняшки, четырехлетнего возраста - Амалия  и  Эмилия.
Мать их умерла очень рано, и за ними присматривали две няни.
   Однажды бюргер уехал по делам в соседний городок. Няни  накормили  сестер
добротным фриштыком, а затем, пользуясь бесконтрольностью, заперли  детей  в
доме, а сами пошли на дневной сеанс в кино.
   Оставшись без  надзора,  девочки-близнецы  долго  играли,  потом  им  это
надоело.
   - Давай уснем до прихода наших бонн,- сказала Амалия Эмилии.
   - Но как мы уснем, если спать не очень-то охота? - ответила Эмилия.
   - Я знаю, как уснуть, если не спится,-  заявила  Амалия.-  Мы  возьмем  в
папином шкафчике сонные пилюли.- И она залезла в отцовский шкафчик  и  взяла
там таблетки, которые Пепелнапол принимал иногда от бессонницы. Она высыпала
их на стул.
   - А сколько штук надо проглотить, чтобы уснуть? - спросила Эмилия.
   Этого Амалия не знала. Но она недавно научилась считать до десяти и очень
гордилась этим. Поэтому она сказала сестре:
   - Я думаю, надо съесть по десять штук. Когда любительницы кино вернулись,
они застали обеих девочек в бессознательном  состоянии.  Срочно  был  вызван
врач, который констатировал отравление. Были приняты  все  меры.  Вернуть  к
жизни удалось только Амалию, и она  призналась,  что  это  была  ее  идея  -
таблетки глотать.
   Пепелнапол, вернувшись из деловой поездки, не привлек служанок к судебной
ответственности, но взял с них клятву о  вечном  молчании.  А  врачу  всучил
круглую сумму,  чтобы  тот  лучше  хранил  медицинскую  тайну.  После  этого
Пепелнапол переселился с  дочерью  в  другой  город.  Перед  этим  он  нанял
знаменитого гипнотизера, и тот навеки внушил Амалии полное  забвение  всего,
что произошло. Отец не хотел, чтобы его дочь знала, что она невольная убийца
своей сестры. Прошло пятнадцать лет.
   Из  Амалии  сформировалась  здоровая,   крепкая   девушка.   Однажды   на
танцплощадке  она  познакомилась  с  молодым  гражданским  летчиком.  У  них
заварилась любовь.
   Из любви к пилоту Амалия вступила в аэроклуб и  вскоре  выучилась  водить
одноместный спортивный самолет. Однажды она приняла участие в состязании  на
дальнюю дистанцию.  Когда  она  пролетала  над  городком,  где  родилась,  у
самолета отказал мотор. Амалия выбросилась с парашютом над  какой-то  рощей.
Это было кладбище. Раскрывшийся парашют зацепился  за  крону  дерева,  ветви
самортизировали,  и  девушка,  отделавшись  парой  царапин,   очутилась   на
какой-то, как ей показалось, клумбе.  Очухавшись,  она  увидала,  что  прямо
перед  ней  -  могильная  плита,  на  которой  написано:   "Здесь   покоится
безвременно  погибшая  Эмилия  Пепелнапол.  Родилась  тогда-то,   скончалась
тогда-то".
   Амалию ошеломило сходство фамилий, а главное - дата  рождения.  Ведь  эта
дата была и ее датой появления на свет!
   Вернувшись домой, девушка все это поведала отцу.
   - Это рок! От него никуда  не  заначишься!  -  рыдая,  воскликнул  старик
Пепелнапол и выдал на-гора всю правду.
   Узнав, что она - убийца,  Амалия  отшила  жениха  и  подала  заявление  в
монастырь.
   Надо ответить на вопрос: возможно ли для Амалии иное решение?
   - Тест дубовый,- взяла слово Вера.- Но на месте этой  Амалии  я  бы  тоже
пошла в монастырь. Ведь это же ужас - родную сестренку укокать!
   - Десять вагонов чепухи! - взбудоражилась Надя.- И  Амалия  эта  -  дура!
Никакая она не убийца, это просто несчастный случай. Я бы на ее месте  ни  в
какие монашки не пошла. Я бы замуж за этого пилота нырнула - и все!
   - Я бы тоже в монастырь не записалась,-  задумчиво  сказала  Эла.-  Но  я
пошла бы на могилу сестренки и дала бы там клятву,  что  когда-нибудь  спасу
кому-нибудь жизнь, даже рискуя своей.

   XII

   После того как я узнал  правду  о  Пете  и  о  себе,  мать  в  первое  же
воскресенье поехала со мной на 0хту. Отец-то лежал на Серафимовском, а  Петю
мать на Большеохтинском похоронила, чтобы я, навещая могилу отца, не  набрел
случайно на могилу  брата.  Все-то  она  учла  -  не  учла  только  Экватора
Олеговича.
   Все эти годы мать, втайне от меня, ухитрялась бывать на  Большеохтинском.
Могилка Пети была в полном ажуре - с  аккуратной,  под  мрамор  дощечкой,  с
бетонной раковиной.

   О смерть, бессмертная паскуда,
   Непобедимая беда!
   Из рая, из земного чуда,
   Людей ты гонишь в никуда!..

   А в следующий раз могилу брата посетил я один. Это произошло, как  сейчас
помню, 29 июня 1964 года. Я тогда только что в десятый класс перешел.
   Посещению этому предшествовало одно очень важное событие: в  коллективном
юношеском сборнике "Утро над Невой"  появились  четыре  стихотворения  Павла
Глобального - таков был избранный мною псевдоним. Мать прямо-таки ошеломлена
была, когда я показал ей этот сборник и заявил в упор, что Глобальный -  это
я, ее сын. Окончательно в реальность этого дивного факта она поверила в  тот
день, когда почтальонша принесла мне на дом, на мою настоящую  фамилию,  мой
первый гонорар - сорок три рубля восемьдесят две копейки.
   Мать сразу же выдвинула такое предложение:
   - С первой своей творческой  получки  ты  должен  купить  хороших  цветов
рублей на десять и отвезти  их  на  могилу  брата.  Ведь  будь  он  жив,  он
радовался бы твоим успехам.
   На следующий день я так и сделал - отвез цветы Пете.
   Шагая с кладбища по  Среднеохтинскому  проспекту  к  трамваю,  я  мельком
глянул на витрину спортмагазина и увидал, что там выставлен лук. Лук был что
надо, под красное дерево; рядом лежал синий кожаный колчан со стрелами. Цены
указано не было. Я зашел в магазин  и  спросил  у  продавщицы,  сколько  это
стоит. Оказалось - очень даже дорого, мне не по карману. Когда я  направился
к выходу, послышался женский голос:
   - Павлуша, это ты?!
   Я обернулся. В той половине магазина, где продавалась  спортивная  обувь,
возле прилавка стояла тетя Лира. Рядом с ней  топтался  пожилой  мужчина,  в
котором я опознал ее мужа, дядю Филю.

   Пил он пиво со стараньем,
   Пил он водку и вино -
   На лице его бараньем
   Было все отражено.

   Впрочем, на этот раз дядя Филя был трезв. Оказывается, они уже три дня  в
Питере. Завтра возвращаются в Филаретово.  На  Охту,  в  этот  магазин,  они
приехали по чьему-то совету: здесь большой выбор  обуви.  Они  хотят  купить
кеды племяннику, сюрприз ему сделать.
   Я помог им выбрать  кеды,  и  мы  направились  к  остановке  двенадцатого
номера.

   Жена муженька до петли довела,
   Петля эта, к счастью, трамвайной была.

   Мы поехали вместе на Петроградскую. В трамвае тетя Лира  спросила  вдруг,
какие у меня успехи по русскому языку. Я ответил, что русский язык  осваиваю
с полным успехом, и полушутя добавил, что, может быть, недалек  и  тот  год,
когда меня в школах будут проходить. Тогда тетя Лира сказала:
   - Я тебе уже предлагала каникулы у нас провести, да ты, видно, забыл  или
стесняешься. Теперь снова зову тебя к нам на лето. Ты не кобенься, ты у  нас
не тунеядцем проживешь - ты Вальку, племянника, по грамоте подтянешь.
   Я в ответ что-то промычал. Не тянуло меня в это Филаретово.
   - Ты, Павлюга, не думай, что скука у нас,- вмешался  дядя  Филя.-  У  нас
кругом культура так и кипит! В пяти верстах от нас,  в  Ново-Ольховке,  клуб
действует, там фильмы почем зря крутят.
   - Именно! - подтвердила тетя Лира.- Там даже индийские фильмы пускают.
   - Я поеду к вам,- заявил я.
   - Клюнул Павлюга на культуру! Клюнул! - обрадованно пробасил дядя Филя на
весь вагон.
   Но не в кино тут дело было.  В  том  было  дело,  что  третьего  дня  Эла
сказала, что этим летом она будет жить в Ново-Ольховке: там ее родители дачу
сняли.

   XIII

   И вот, значит, поехал я в это самое Филаретово на летние каникулы. Чтоб я
там не задарма ошивался, мать мне какую-то сумму подбросила; какую -  сейчас
не помню, ведь с той поры двести лет прошло.
   Тетя Лира и дядя Филя встретили меня хорошо,  они  ко  мне  почти  как  к
родному отнеслись. И то лето я провел у них безо всяких происшествий.
   Бревенчатый дом Бываевых стоял на краю поселка, вернее был предпоследним,
если идти в сторону Ново-Ольховки. В нем имелось две комнаты и кухня. К дому
примыкал неплохой приусадебный участок; там и деревья росли, и  для  огорода
места хватило. Недалеко от дома стоял сарайчик - в нем держали поросенка.  В
левом  дальнем   углу   участка   находился   дощатый,   крытый   рубероидом
домик-времянка. Для летнего обитания он вполне годился, туда меня и  вселили
Бываевы.
   Сами они, ясное дело, жили в основном своем доме. И  каждое  лето  у  них
обретался племянник Валентин.  Родители  его  работали  на  железной  дороге
проводниками, летом  у  них  начиналась  самая  горячая  пора,-  вот  они  и
подкидывали сына тете Лире и дяде Филе до осени.
   Валик, как его именовали Бываевы, был старше меня на год, но,  как  и  я,
перешел в том году в десятый класс (в свое время  он  два  года  просидел  в
пятом). Он всю жизнь хромал в грамматике, и в мою задачу  входило  подтянуть
его. Я все лето с ним занимался. Правда, не очень регулярно: от  занятий  он
часто отлынивал, будто маленький. Но читал он много и память имел  завидную.
И со вкусом был - ему стихи мои нравились.
   Он смелым был. В речку Болотицу с пятиметрового  обрыва  запросто  сигал.
Тетя Лира рассказывала, как его из восьмого класса  чуть  не  исключили.  Он
какого-то  нахального  пижона-десятиклассника,  который  к   одной   девочке
клеился, здорово отлупил. Прямо на перемене. Валька только потому  из  школы
не поперли, что весь класс на его защиту встал.
   Да, Валик помнится мне парнем смелым и прямым.  Но  какая-то  непутевость
гнездилась в нем. Он  брался  только  за  такие  дела,  которые  можно  было
выполнить быстро, или за те, которые казались  ему  легковыполнимыми.  Жизнь
ему потом жестоко за это отплатила.
   Сами же Бываевы были людьми положительными, спокойными. Правда, дядя Филя
выпить любил, но никогда не буянил. Выпьет - и развеселится, а потом сон  на
него накатит, и он засыпает где попало. Дома - так дома, в гостях  -  так  в
гостях, на работе - так на работе. Через это он, случалось, влипал в  разные
истории. Он много трудовых постов сменил: был директором тира, истопником  в
музее, приемщиком посуды в магазине и еще много кем. Даже  новогодним  Дедом
Морозом работал по кратковременному найму.

   Детишек радуя до слез,
   Являлся в гости Дед Мороз.
   Его орудием труда
   Была седая борода.

   К тому времени, когда я с Бываевыми познакомился,  дядя  Филя  уже  почти
остепенился, выпивал пореже. Тетя Лира вполне доверяла ему, и  ее  смер„тные
деньги хранились в общем ящике комода,  в  незаклеенном  конверте.  Эти  сто
пятьдесят рублей она предназначила на срочные расходы, которые  возникнут  в
связи с ее похоронами; в том же комоде у нее  лежало  три  метра  холста  на
саван и матерчатые тапочки с картонными подошвами. Но из  этого  не  следует
делать вывод, будто тетя Лира планировала свою кончину на  ближайшее  время.
Вовсе нет! Она надеялась прожить долго, но запас, как  говорится,  пить-есть
не просит.
   Бываевы по рождению были питерцами. В Филаретово  они  переехали  потому,
что домик им по наследству достался.  Долгие  годы  они  жили  беспокойно  и
бедновато, к тому же в коммуналке. Перебравшись  в  Филаретово,  они  обрели
некоторый, хоть и очень скромный, достаток и  жизнь  более  спокойную.  Тетя
Лира была уже на пенсии и подрабатывала в ново-ольховской  аптеке  -  ездила
туда на автобусе, а то и пешком ходила, благо недалеко.  Там  в  аптеке  она
мыла всякие банки-склянки и поддерживала чистоту в помещении.  А  дядя  Филя
работал учетчиком на ново-ольховском песчаном карьере - в  ожидании  пенсии.
Работенка у супругов была, что называется, не пыльная. Времени  на  домашнее
хозяйство, на огород вполне хватало.
   Жили Бываевы дружно и мирно.  Но,  ясное  дело,  имелись  и  у  них  свои
неприятности.  Тревожили  думы  о  будущем  племянника  -  Валика.  Огорчало
поведение соседки - Людки Мармаевой. Эта нестарая и на вид даже  симпатичная
женщина совсем не следила за своими курами, и они часто проникали на участок
Бываевых, нахально копались в грядках.
   И еще одна забота томила тетю  Лиру  и  дядю  Филю.  То  была  забота  об
укреплении и наращивании здоровья.
   С той поры как они перебрались в Филаретово, им захотелось продлить  свое
земное бытие. Забота о здоровье проистекала отчасти и из-за того,  что  тетя
Лира с юных лет работала то сиделкой в больнице, то  мойщицей  в  аптеках  и
через это прониклась огромным  уважением  к  медицине.  Этим  уважением  она
заразила и своего мужа. Дядя Филя возлюбил принимать всякие лекарства,  даже
вне зависимости от их прямого назначения.  Когда  в  аптеке,  за  истечением
срока хранения, списывали различные  медикаменты,  тетя  Лира  приносила  их
домой, и дядя Филя за милую душу глотал разные  там  антибиотики,  аспирины,
реапирины и не брезговал даже пилюлями против беременности.  "Организму  все
пригодится, организм сам знает, куда какие вещества в теле рассортировать",-
говаривал он. Должен  я  добавить,  что  дядя  Филя,  может  быть  благодаря
лекарствам, а всего вернее - наперекор им, был в общем-то здоров. Правда, он
страдал плоскостопием, из-за этого его  даже  в  армию  не  призвали,  но  в
остальном чувствовал себя неплохо, так же, как и его супруга.
   Любимым и, пожалуй, единственным чтением Бываевых был  популярный  журнал
"Медицина для всех". День, когда тетя Наташа, местная  почтальонша,  вручала
им очередной номер,  казался  им  праздником.  Тетя  Лира  тотчас  же  жадно
склонялась над оглавлением, напевая старинную медицинскую частушку:

   Болят печенки, болят и кишки,
   Ах, что наделала мальчишки!

   Дядя Филя подпевал бодрым голосом:

   Болят все кишки, болят печенки,
   Ах, что наделали девчонки!

   Наибольшим вниманием супругов пользовались те статьи и заметки, где  речь
шла о продлении срока человеческой жизни.
   Хоть Бываевы люди были невредные, но все же мне повезло, что поселили они
меня не в капитальном своем строении. Дело тут не в них,  а  в  их  домашней
живности. Ну, поросенок - тот отдельно жил. Про кошку Фроську  тоже  плохого
не скажу: она была пушистая, симпатичная  и  иногда  целыми  сутками  где-то
пропадала.
   Зато Хлюпик - приземистый, раскормленный песик загадочной породы - всегда
или в доме околачивался, или дежурил у калитки  -  в  рассуждении,  кого  бы
облаять или цапнуть. Он только на вид казался неуклюжим, а на самом деле был
очень  даже  мобилен.  И  характер  имел  переменчивый.  Подбежит   к   тебе
приласкаться, хвостом виляет, а потом вдруг передумает и в ногу вцепится. Он
и хозяев своих иногда кусал. "Замысловатое животное!" - говорил о  нем  дядя
Филя, причем  даже  с  оттенком  уважения.  "Тварь  повышенной  вредности",-
характеризовал его Валик.
   А тетя Лира души в Хлюпике не чаяла. Она где-то подобрала  его  щенком  и
выкормила. Она почему-то считала его очень честным. "Кусочка без  спроса  не
возьмет!" - восторгалась она. Но воровать ему и незачем было - и так был сыт
по горло. Однако он был хитер и понимал, что честность -  это  его  основной
капитал. Иногда он устраивал демонстрацию  своего  бескорыстия.  Когда  тетя
Лира, прервав стряпню, уходила из кухни покормить поросенка.  Хлюпик  прыгал
на табурет, оттуда на кухонный стол и там засыпал (или делал вид, что  спит)
рядом  с  фаршем  или  еще  каким-нибудь  вкусным  полуфабрикатом.  "Ах  ты,
ангельчик мой культурный! Лежит и ничего не трогает!" - умилялась тетя Лира,
вернувшись в кухню, и, взяв песика на  руки,  относила  его  в  комнату,  на
диван.
   Вот так, значит, жили в поселке Филаретово Лариса  Степановна  и  Филимон
Федорович Бываевы и их подопечные. Жили и не знали, что пройдет год  -  и  в
судьбы их ворвется нечто небывалое, необычайное.

   XIV

   На следующий день по приезде к Бываевым я отправился в тот лес, где погиб
отец. Его могилу на Серафимовском кладбище мы с матерью посещало  регулярно,
но на месте его гибели не бывали ни разу. Не тянуло нас туда. А главное,  мы
толком и  не  знали,  где  в  точности  случилось  несчастье:  из  рассказов
грибников - спутников отца в тот печальный день - известно было только,  что
произошло это где-то в бору  за  Господской  горкой.  Теперь,  расспросив  у
Бываевых, где находится этот бор, я направился туда.
   До речки меня сопровождал Валик. Он подробно растолковал мне, как идти  к
Господской горке, а сам расположился на берегу.
   Минут сорок шагал я по береговой тропке,  затем,  когда  показался  вдали
пологий холм, форсировал речку  вброд  и  свернул  налево.  Начались  густые
кусты, среди них виднелись остатки каменного строения.  В  сторонке  маячили
кирпичные ворота с осыпавшейся штукатуркой: никакой ограды не  было,  ворота
никуда не  вели.  Я  понял,  что  это  и  есть  Господская  горка;  здесь  в
незапамятные времена, как сказала тетя Лира, стояла барская усадьба.
   На фоне ворот я увидел нечто голубоватое, движущееся. Подошел ближе  -  и
узрел Элу. В сарафане, с корзиночкой в руках. Я, конечно, очень  удивился  и
обрадовался. Но, поскольку у нас с ней  был  как  бы  негласный  договор  не
здороваться  при  встречах  и  вообще  избегать  формальной  вежливости,   я
обратился к ней так:
   - Эла, когда я стряхнусь с ума, я тоже пойду искать грибы среди лета.
   - Я не по грибы, я  калган  выкапываю,-  ответила  она  и  протянула  мне
корзинку: там на дне лежали какие-то корешки и детский совочек.- Это калган,
папа на нем спирт настаивает.
   - Не знал я, что твой предок выпить любит.
   - Нет, он непьющий, ты же знаешь. Это  для  желудка...  А  сюда  я  зашла
поздороваться с каменщиком.- С этими словами она приложила руку к воротам, к
тому месту кладки, откуда, видно, кусок штукатурки отвалился совсем недавно;
этот кирпич был густо-вишневого цвета,  не  выцветший,  он  выделялся  среди
других.
   - Вот и поздоровались! - объявила Эла.- Лет сто двадцать  тому  назад  он
своей рукой положил этот кирпич, и  с  той  поры  ничья  ладонь  к  нему  не
прикасалась. И вот моя коснулась. Это как рукопожатие.
   - Не дойдет до каменщика твое рукопожатие,- съязвил я.- Есть эти  ворота,
есть этот кирпич, есть ты. А каменщик-то где? Выпадает основное звено.
   - Каменщик жив! По-моему, все люди бессмертны. Конечно, не в божественном
смысле каком-то, а в рабочем. Все, что сделаешь в жизни хорошего,- все  идет
в общий бессмертный фонд. Даже если дело незаметное, все равно.
   - Очень удобная теория! Честь имею поздравить вас с бессмертием!
   - Не перевирай мои слова! - вскинулась Эла.- Личной  вечной  жизни  я  бы
вовсе не хотела. Ты представь себе: я построю дом, и он состарится при  моей
жизни, и его снесут у меня на глазах!..  Нет,  пусть  наши  дела  переживают
нас!.. Впрочем, личное бессмертие нам не угрожает.
   - Очень даже не угрожает,- согласился я и сообщил Эле, что направляюсь  в
тот именно лес, где погиб отец.
   - Боже мой, а я еще с такими разговорчиками,- огорчилась Эла.- Прости,  я
ведь думала, ты просто так тут бродишь... И  вообще,  как  ты  в  Филаретово
попал?
   - Хотел сдела