ворота настежь", и не  напрасно  у  ялмезиан
бытует пословица: "Сеть порвалась  в  одном  месте  -  жди  новых  дыр".  На
одиннадцатый день после смерти Благопупа Ялмез постигла  новая  беда.  Ночью
жители Здоровецка проснулись от сильного подземного  толчка.  Многие  успели
выбежать из домов на улицы, но это не принесло им  спасенья:  второй  толчок
был сильнее, третий же разрушил городок полностью. Мало того, где-то  далеко
в океане произошло несколько подводных сейсмических сдвигов - и колоссальные
волны цунами обрушились на уже обращенный в руины Здоровецк.  Когда  прибыли
спасательные бригады из близлежащих городов, они мало кого  нашли  в  живых,
сотрудники же НИИ погибли все до единого. Что  касается  "Тюрьмы  болезней",
то, несмотря на то что построена она была с большим запасом прочности,  одна
из стен  ее  рухнула,  чему,  надо  думать,  способствовал  начатый  подкоп.
Метаморфантов спасатели  не  обнаружили  и  пришли  к  выводу,  что  монстры
захлебнулись в нахлынувших волнах, а затем волны, отхлынув, унесли их тела в
океан.  "Бог  Глубин  сам  пришел  за  чудовищами,  чтобы  избавить  от  них
ялмезиан!" - объявили жрецы. Эта формула была принята за  аксиому,  ибо  она
устраивала всех. Ведь и земляне, и иномиряне всегда склонны верить в лучшее.
Лишь очень немногие сомневающиеся утверждали, что, поскольку между  падением
стены и первой волной цунами пролег некий отрезок времени, воттактаки  могли
попросту  убежать  в  неизвестном  направлении.  Но  время  шло  -  и   даже
сомневающиеся усомнились в своих сомнениях. Жизнь на Ялмезе вошла в рутинное
русло. Подрастало новое, не ведающее  болезней  поколение.  О  метаморфантах
стали постепенно забывать.
   Увы, правы были сомневающиеся.  В  час  землетрясения  воттактаки  успели
живыми  покинуть  свою  тюрьму  -  и,  гонимые  таинственными   инстинктами,
устремились в глубь материка, где на  необозримых  просторах  паслись  стада
диких рогатых коней  и  иных  крупных  животных,  где  простирались  Великие
Джунгли,  густо  населенные  большими  обезьянами.  Там  метаморфанты  стали
убивать этих животных  -  и  множиться.  Напомню  Уважаемому  Читателю,  что
ялмезианские города лепились по краям материка;  прибрежная  полоса  и  море
давали иномирянам  все  нужное  для  существования.  Стоя  лицом  к  океану,
прагматичные ялмезиане не интересовались тем, что творится у них за  спиной,
в глубине континента; правда, его пересекали кое-где аэропланные трассы,  но
научные экспедиции  в  глубь  его  не  снаряжались,  ибо  не  сулили  прямой
практической выгоды.
   Шли ялмезианские утщерды (годы). Метаморфанты продолжали  множиться.  Они
начали захватывать периферийные зоны, неотвратимо приближаясь  к  побережью.
Всех крупных животных истребить они не могли - тех  было  слишком  много  на
Ялмезе, но настал год, когда воттактаки нашли  себе  более  лакомую  добычу.
Однажды, преследуя стадо зеброобразных  коров,  они  ворвались  в  небольшой
поселок  ялмезиан,  находившийся  в  семидесяти  бурдах   (пятидесяти   пяти
километрах) от океана. Произошло моментальное переключение  на  новую  цель,
зеброобразные коровы были забыты; улицы поселка покрылись трупами  ялмезиан,
мгновенно  погибших  от   тифа,   туберкулеза,   чумы,   холеры...   Чудища,
увеличившись в  числе,  двинулись  в  сторону  моря.  Хоть  морская  вода  и
ненавистна монстрам, но инстинкт подсказал им, что чем  ближе  к  морю,  тем
гуще сеть городов  и  поселков,  тем  больше  возможностей  для  убийства  и
саморазмножения.
   Наступление   метаморфантов   продолжалось   не   один   год.   Иномиряне
сопротивлялись упорно, но оборона их имела пассивный характер. Да  и  борьба
была неравной:  смерть  каждого  ялмезианина  способствовала  появлению  еще
одного воттактака.
   Постепенно  нарушились  коммуникации,  пришла  в  упадок  промышленность,
перестали выходить газеты, в  городах  квартал  за  кварталом  переходил  во
владение смертоносных чудищ. Так погибло почти все многомиллионное население
планеты.
   Остались в живых лишь обитатели Гусиного  полуострова.  Он  расположен  в
самой холодной части континента; перешеек его упирается в приморские  болота
и  зыбучие  пески  материка.   Бедные   полуостровитяне,   в   силу   причин
географических, жили жизнью обособленной. Жители материка относились  к  ним
пренебрежительно, у них в ходу были стишки и анекдоты, высмеивающие скудость
быта "гусятников". Одна из поговорок в  переводе  на  русский  язык  звучала
примерно так: "Если тонешь возле Гусиного (полуострова) - не  ищи  спасенья,
ибо на дне тебе будет уютнее, чем в пещере"  (намек  на  то,  что  обитатели
полуострова живут не в домах, а в пещерах).
   Выручило  "гусятников"  опять-таки  географическое  положение.  Перешеек,
соединяющий полуостров с материком, довольно узок; в одном месте ширина  его
составляет всего триста метров.  Когда  метаморфанты,  опустошив  побережье,
приближались к Гусиному, полуостровитяне, зная, что чудища панически  боятся
соленой воды, мобилизовали все свои силы, за кратчайший срок прорыли канал -
и стали островитянами.

   31. ПУТЬ НА ГУСИНЫЙ ОСТРОВ

   Итак, мы вчетвером - Чекрыгин, Белобрысов,  Барсик  и  я,  сопровождаемые
чЕЛОВЕКОМ  "Колей",  держали  путь  к  Гусиному  острову.   Под   вечер   мы
остановились на ночлег в небольшом строении, из  окон  которого  видны  были
четыре винтовых пассажирских  аэроплана;  они,  накренившись,  стояли  среди
зарослей, с фюзеляжей их свисали наросты мха.
   Перед сном  Белобрысов  приготовил  ужин.  Иномирянину  очень  понравился
молочно-вишневый концентрат, и он опять повел речь о южанцах, которые  "один
только бог Глубин знает до чего успели  додуматься!".  Барсик  не  мог  себе
представить, что Ялмез могут посетить существа с иных планет,  да  и  вообще
его космогонические представления были крайне примитивны. Во время  этой  же
вечерней беседы выяснилось, что на Гусином острове все поголовно неграмотны:
последний старичок, умевший читать, умер лет восемь тому назад.
   Тем же вечером Барсик рассказал нам кое-что о себе и о своих близких.  Он
- сборщик гусиных яиц. Кроме  того,  он  помогает  своему  отцу  заготовлять
топливо для маячного костра. Жителям поселка маяк не  нужен,  ведь  все  они
живут за счет диких гусей, собирая их яйца. Эта часть  океана  малорыбна,  и
очень  опасны  неожиданные  штормы,  регулярного  рыболовства  нет;  в  море
островитяне выходят на своих лодках редко и всегда только  днем,  причем  на
недальние расстояния. Маяк воздвигнут в стародавние времена, когда его  свет
необходим был пароходам, державшим курс мимо полуострова;  без  ориентировки
они могли погибнуть - разбиться о прибрежные рифы. Давно уже во всем  океане
нет ни единого корабля, но отец Барсика еженощно дежурит на  вершине  башни,
подбрасывая в "световую чашу" сухие смолистые поленья. Ведь в молодости, при
вступлении на должность смотрителя маяка, он принес  клятву,  что,  пока  он
жив, маяк будет давать свет. Должность  эта  -  наследственна.  Недавно  он,
Барсик, в присутствии отца и всех жителей  поселка,  торжественно  поклялся,
что после смерти своего престарелого родителя продолжит его дело.
   ...Приняв все меры предосторожности, мы расположились на четырех  широких
скамьях и вскоре уснули. Проснулся я на  рассвете.  Мне  предстало  странное
зрелище. Возле скамьи Павла Белобрысова, который спал, оглашая своим  храпом
все помещение,  стоял  Барсик.  Сцепив  пальцы  рук  на  голове  и  ритмично
покачиваясь,  он  что-то   шептал;   на   лице   иномирянина   запечатлелось
благоговейное восхищение. Позже выяснилось - он молился.
   Заметив, что я и Чекрыгин, который тоже  успел  пробудиться,  смотрим  на
него, Барсик прервал молитву и произнес с укоризной:
   - Южанцы, почему вы скрыли от меня, что  среди  вас  есть  святой?!  Ведь
только святые поют во сне!
   - Ничего себе "пение"! Да он просто...- Чекрыгин хотел сказать "храпит" и
осекся: оказалось, в ялмезианском языке такого понятия  нет.-  Он  просто...
шумит,- закончил он, подобрав мало-мальски подходящее слово.
   - Не кощунствуй! - строго возразил ему Барсик.- Ты просто завидуешь чужой
святости!
   В дальнейшем мы узнали, что среди  ялмезиан  не  было  храпунов.  Вернее,
были, но рождались они столь редко, что  храп  их  воспринимался  всеми  как
чудо, как священный дар бога Глубин. Зачастую их канонизировали при жизни.
   Перед тем как покинуть место нашей ночевки, мы дали очередную  сводку  на
"Тетю  Лиру".  Поскольку  Карамышев   еще   не   владел   ялмезианским,   мы
разговаривали с ним по-русски. Барсик не был удивлен ни тем, что мы беседуем
с невидимым собеседником, ни тем, что беседа шла на непонятном ему, Барсику,
языке. Выяснилось, что он слышал от стариков,  что  когда-то,  до  нашествия
воттактаков, ялмезиане умели "говорить далеко". Далее, хитро  подмигнув,  он
объявил, что теперь-то ему ясно, что мы за чагобы  (гуси):  мы  -  познавшие
тайну долголетия жрецы бога Глубин, причем высшего ранга,- ведь только у них
есть свой условный язык, на котором они беседуют с богом и между собой.
   Затем мы снова двинулись в путь.
   Теперь он пролегал  по  извилистой  проселочной  дороге,  густо  поросшей
кустарником и травой. Идти с фургоном здесь  было  нелегко,  и  мы  поручили
чЕЛОВЕКУ толкать его.  Прошел  час,  другой.  Внезапно  "Коля"  остановился,
бросил на дорогу контейнер с пищеприпасами и, открыв дверь, вошел в фургон.
   - Вот паразит! - возмутился Павел.- Эй, брысь отсюда!
   - Не гоните меня, тихо-тихо стоять буду я. Опасаюсь, сомневаюсь, озираюсь
я.
   - У него верный нюх! - прошептал Барсик.-  Это  они!..  Прячьтесь  все  в
повозку! Места всем хватит! - Он буквально затолкал нас в  фургон  и,  войдя
последним, захлопнул за собой дверь.
   Мы пока что ничего не видели и  не  ощущали.  Сквозь  решетку  виден  был
поворот дороги. Кусты справа  от  нас  слегка  покачивались,  но  они  могли
покачиваться и от ветра.
   - Вот они, проклятые! Чтоб  им  утонуть  на  сухом  месте!  -  послышался
хриплый шепот иномирянина. Лицо его исказилось - страх, отвращение  читались
на нем. Он даже побледнел.
   - И я вижу их! - пробормотал Белобрысов по-русски.- Мы, кажется, влипли.

   Легковерная корова
   Сквозь забор шепнула льву:
   "Завтра в пять минут второго
   Я приду на рандеву".

   Как ни странно, Барсик, услышав стишок на неведомом  ему  языке,  заметно
приободрился и благодарно улыбнулся Павлу. Наивный иномирянин воспринял  эту
белиберду как молитву святого к богу Глубин.
   Меж тем из зарослей  одно  за  другим  выходили  отвратительные  двуногие
чудовища. Повеяло смрадом.  Мы  включили  симпатизаторы,  но,  как  известно
Уважаемому Читателю, симпатизации метаморфанты не поддаются. Они ринулись  к
нашему фургону, окружили его. Зловоние стало гуще. Оно было  таким  мерзким,
что даже дядя Дух не нашел бы ни формул, ни слов для  его  определения.  Что
касается внешнего вида  монстров,  то,  поскольку  в  числе  моих  Уважаемых
Читателей будут женщины и дети, я, щадя их нервные  системы,  воздержусь  от
описания. Да если бы даже я и возымел намерение дать словесные портреты этих
страшилищ - я не смог бы сделать этого. Здесь нужен талант  писателя,  здесь
нужен гений, здесь нужен Гоголь, я же только воист.
   - Миловидные создания,  отворотясь  не  насмотришься,-  снова  послышался
голос моего друга.

   Дальних родственников бойся
   Пуще тигров и волков,
   Взвейся в небо, в землю вройся,
   Чтоб не слышать их звонков!

   ...Пора было ввести в действие плазменный меч.  Но  я  колебался.  Я  уже
понимал, что метаморфанты - это не разумные иномиряне и не животные,  это  -
болезни.  Но  все-таки  -  живые  существа...  Наконец  я  просунул   острие
плазмомеча сквозь  решетку  и  нажал  кнопку.  Чудища  начали  вспучиваться,
лопаться, растекаться потоками гноя и сукровицы.
   Вскоре все было кончено. Мы  двинулись  дальше,  причем  я  заметил,  что
Барсик старается идти подальше от меня; иномирянин, кажется,  опасался,  что
я, если он меня чем-нибудь рассердит, применю оружие против  него.  Ведь  он
считал меня не вполне здоровым психически.
   Через час мы дошли до канала, отделяющего остров от  материка.  Встав  на
берегу, Барсик закричал:
   - Вартоу умрагш могд, тидроурмп! (Скорее перевезите нас, ребята!)
   С противоположного берега послышался ответный крик. Через несколько минут
оттуда отвалили две гребные лодки,  соединенные  деревянной  платформой;  на
веслах сидели  четыре  гребца.  Когда  этот  паром  причалил  к  бревенчатой
пристаньке, первым делом на него вкатили фургон. Затем мы взошли  на  зыбкий
помост,  и  Барсик  представил  обоих  моих  товарищей  гребцам,  причем   с
наибольшим почтением отозвался о Белобрысове. Обо мне  же  вслух  ничего  не
сказал, но что-то прошептал каждому из иномирян на ухо,  опасливо  косясь  в
мою сторону.

   32. ВО ВЛАСТИ ЛЕКАРЯ

   Оставив   фургон   на   берегу,   мы,    сопровождаемые    гостеприимными
островитянами, направились в поселок, находившийся в  пятнадцати  километрах
от канала. Путь наш петлял меж пресных озер, в  береговых  зарослях  которых
гнездились водоплавающие птицы, похожие на земных гусей, но более крупные  и
очень пестрые по расцветке. Нас они нисколько не боялись, хоть были  дикими.
Барсик объяснил, что островитяне никогда их не убивают, а только берут  яйца
из гнезд, причем в разумном количестве; из четырех - одно. Далее он  сказал,
что сейчас многие чагобы (гуси) уже улетели в центр материка,  скоро  и  все
улетят, чтобы вернуться на остров к началу сытного сезона.
   Наконец мы вошли в поселок, состоящий из пещер, выдолбленных в прибрежных
ноздреватых скалах; к каждой пещере  вел  пандус,  причем  довольно  крутой.
Отдельного жилья для нас не нашлось, и. нас распределили по разным хозяевам.
Чекрыгина  поместили  в  комфортабельную  пещеру,  где   обитало   семейство
престарелого жреца Океана; Павла "подселили" в пещеру смотрителя маяка,  где
жил Барсик. А меня водворили на жительство к иномирянину по  имени  Кулчемг.
Отец его был фельдшером, и на этом основании здешнее население после  смерти
отца кооптировало Кулчемга в лекари. У него был широкий медицинский профиль:
зубной врач,  акушер,  костоправ,  специалист  по  грыжам,  ушибам,  вывихам
телесным и психическим. Поселили меня к нему неспроста: Барсик успел внушить
местным жителям, что я "плаваю хвостом вперед".
   В описание быта иномирян вдаваться здесь не буду, ибо  в  "Общем  отчете"
наши наблюдения изложены очень подробно. Скажу только, что хоть  островитяне
и живут в пещерах, их ни в коем случае нельзя приравнять к  дикарям.  Пещеры
те не карстового происхождения, их выдалбливают  для  себя  сами  ялмезиане,
причем стенам, полам и потолкам  придают  правильные  геометрические  формы;
имеются световые колодцы и вентиляционные люки. В пещерах всегда тепло, чему
способствует близость  термальных  вод.  Что  касается  меблировки,  то  она
скромна, непритязательна, но довольно удобна.
   При пещере Кулчемга имелась палата для больных.  Однако  лекарь  поместил
меня туда не сразу, а прежде накормил ужином из яичного супа, яйца  гусиного
вкрутую, полувкрутую и яичницы. За столом присутствовали все члены семьи. Во
время трапезы я расспрашивал хозяев о местных обычаях, и мне отвечали учтиво
и подробно. Но когда я попытался проинформировать их о том, что прибыл  сюда
с другой планеты, они насторожились и, перебивая  меня,  повели  разговор  о
трехстах восьми способах приготовления гусиных яиц. Затем лекарь отвел  меня
в палату, где стояли стол, стул  и  кровать,  ножки  которой  были  намертво
принайтовлены к полу. На небольшом круглом окне, прорубленном в толще скалы,
виднелась решетка. К палате примыкал небольшой отсек - это был  гальюн,  где
имелся и умывальник.
   - Ты будешь лечим мною, пока ум твой не успокоится, пока ты не осознаешь,
что ты - не посланец небес! - многозначительно  изрек  целитель.-  Я  изгоню
твою дурь, клянусь всеми глубинами!
   Затем он принес яичницу, кувшин с водой и миску  с  какой-то  зеленоватой
смесью, от которой пахло гниющими водорослями и чем-то  еще  менее  приятным
для обоняния.
   - А это что такое? - поинтересовался я.
   - Не прикидывайся незнайкой! - строго ответил Кулчемг.- Это гусиный  мед.
Четыре ложки перед сном, четыре ложки поутру - и через четыре  дня  больного
нет!
   - Как это "нет"? - спросил я с некоторым опасением.
   - Больного нет в том смысле, что он становится здоровым!
   Мне пришлось принять дозу снадобья, после чего целитель  ушел,  не  забыв
при этом запереть дверь снаружи. Я же поспешил в гальюн...
   Когда мне  полегчало,  я  умылся  и  лег  на  койку.  В  этот  момент  из
вмонтированного в воротник моей рубахи переговорного  устройства  послышался
голос Чекрыгина:
   - Кортиков, доложите обстановку! Идет слух, что вы захворали!
   Я ответил, что временно нахожусь как бы  на  медицинской  гауптвахте,  но
опасности в этом нет. Далее я попросил не  оказывать  на  Кулчемга  никакого
давления в смысле изменения  ситуации  и  не  мешать  мне  вживаться  в  быт
островитян.
   Затем я связался с Белобрысовым. Он сказал, что устроился неплохо  и  что
Барсик "свой в доску". Потом стал расспрашивать, как  меня  лечат,  и  долго
хохотал, узнав о гусином меде, а затем изрек:

   Медицинские мучения
   Нам нужны для излечения!

   К   концу   разговора   он   посоветовал   мне   "отречься   от   земного
соцпроисхождения",- и тогда целитель сразу отпустит меня на  свободу.  Но  я
ответил, что мне очень не хочется  лгать.  К  тому  же  чем  дольше  я  буду
пациентом, тем подробнее будут мои  сведения  о  современной  островитянской
медицине.
   - Ну, вольному воля, Степа. Блаженны верующие...

   Медицинское светило
   Утопает в похвалах,
   А больного ждет могила,
   Ибо так судил Аллах.

   Он умолк.
   В зарешеченное подобие окна  мне  виден  был  маяк  и  огненная  дорожка,
бегущая от него по пустынной поверхности океана. На вершине  маячной  башни,
на фоне языков пламени, можно  было  различить  силуэт  согбенного  старика,
методично подбрасывающего поленья в "световую чашу".

   33. ДАРОВАТЕЛЬ СТУПЕНЕЙ

   Заботливый Кулчемг часто навещал меня в палате. Я выведал у  него  немало
данных о местных обычаях и, главное, много сведений  из  истории  планеты  в
широком смысле - все, что он слыхал от стариков. На такие  допросы  целитель
отвечал с особой охотой, считая, что с его помощью  я  хочу  восстановить  в
своей памяти все, что когда-то знал, но запамятовал в результате психической
травмы.
   Меня огорчало только то, что из-за однообразной пищи  и  главным  образом
из-за гусиного меда желудок мой пришел в некоторое расстройство  и  я  начал
худеть. Когда утром четвертого дня я пожаловался на это Кулчемгу, тот привел
медицинскую поговорку, которую можно перевести на русский примерно так: "Вес
убавляется - ум прибавляется". К этому он добавил, что,  несмотря  на  явные
сдвиги к лучшему, лечение продвигается медленнее, нежели он ожидал.  Поэтому
завтра утром он даст мне последнюю порцию гусьмеда, а  затем,  не  медля  ни
часу, мне предстоит перейти к иному методу лечения.
   - Ночною радостью будешь лечиться!  -  подытожил  он  и  покинул  палату,
оставив меня в полном недоумении. Что это за "ночная радость", которой можно
лечиться утром? Где тут логика?!
   Связавшись с Павлом,  я  пересказал  ему  свой  разговор  с  целителем  и
попросил  своего  друга  разузнать  у  Барсика,  в  чем   заключается   суть
загадочного словосочетания. В ответ Павел хмыкнул и заявил, что  тут  и  без
Барсика можно "усечь, в чем дело".

   Днем приводит он блондинок
   На интимный поединок,
   А чуть ночь - к нему брюнетки
   Мчатся, будто вагонетки.

   - Извини, Паша, но твое стихотворное иносказание весьма туманно.  На  что
ты намекаешь?
   -  На  то,  что  подружку  тебе   подбросят.   В   порядке   ме