уйволов,  проложить  новый  участок  дороги,  вымостив  его
крупными плитами. Сам переезд вылился в массовое  шествие,  все  население
Гелиополиса и окрестных  поселений  собралось  поглазеть  на  сороконожку.
Гораздо  меньше  внимания  привлекли  громоздкие   металлические   детали,
деревянные конструкции и прочий груз, ради которого, собственно,  пришлось
соорудить повозку. К тому же немногие посвященные получили строгий  приказ
держать язык за зубами; разумно было до поры до времени  хранить  открытие
втайне -  так  порешили  инженер  с  центурионом,  а  Гелиобала  никто  не
спрашивал.
   Немало сложных задач пришлось решить при  монтировке  машины  на  новом
месте.  Поначалу  ее  установили  с  таким  расчетом,  чтобы  можно   было
поочередно вести работы разного профиля: рыть котлован под фундамент храма
Бахуса  и  устанавливать  гигантские  колонны   из   нубийского   гранита,
предназначенные для фасада храма Юпитера. Вскоре обнаружилось, однако, что
после   проходки   каждых   двух-трех    локтей    котлована    необходимо
перемонтировать  машину  или  надстраивать  и  без  того  сложный  рабочий
механизм. Пришлось довольствоваться  использованием  силы  огня  на  одной
операции - подъеме колонн.
   Это было эффектное зрелище.
   Много  десятилетий  назад  римские  архитекторы  по   воле   императора
приступили  к  возведению  грандиозного  ансамбля,  состоящего  из  храмов
Юпитера, Венеры и Бахуса, помещений  для  жрецов,  крепостных  сооружений,
казарм  для  гарнизона,  жилых  домов  для   администрации,   всевозможных
подсобных построек, вплоть до просторных конюшен. В истории строительства,
растянувшегося на несколько поколений, было  немало  торжественных  минут.
Старцы Гелиополиса сохранили память о церемонии  закладки  фундамента,  на
которой присутствовал Сципион  Африканский,  полководец,  знаменитый  внук
знаменитого деда, положивший конец существованию  финикийской  державы.  В
памяти местных жителей осталось освящение жрецами постамента,  призванного
стать опорой для храма Юпитера и сложенного из плит  исполинского  размера
[храм Юпитера  стоял  на  платформе  длиной  87,7  м  и  шириной  47,7  м,
выложенной из каменных плит весом более тысячи тонн каждая].  Но  все  эти
события, по словам тех, кто мог сравнивать, уступали  торжеству  установки
колонн - этих гранитных громад высотой в 40 локтей [локоть - древняя  мера
длины, колебавшаяся от 40 до 60 см; здесь  он  принят  за  50  см;  точный
размер колонн храма Юпитера: высота 20 м, диаметр -  2,2  м]  и  диаметром
почти в четыре с половиной. 54 такие колонны должны были составить величие
и красоту храма. Доставить каждую из них за сотни километров  и  водрузить
на отведенное ей место было подвигом.
   Колонны собирались из трех частей,  и  метод  их  установки  ничуть  не
отличался от того, какой применяли в Вавилоне тысячу лет назад и в  Египте
- две  тысячи  лет  назад:  делали  насыпь,  втаскивали  обвитую  канатами
колонну, подгоняли к месту, ставили на попа. Если нужен был следующий ряд,
насыпали холм, втаскивали колонну...
   И вот теперь на одной площадке почти одновременно вели  монтаж  люди  и
огненная машина. Тысяча рабов, подгоняемых надсмотрщиками, в едином порыве
напрягали мускулы. Здесь нельзя было использовать ни буйволов, ни лошадей,
ибо животные могли прийти в возбуждение, понести, погубить все дело.
   Локоть за локтем ползла красавица колонна к месту,  где  ей  предстояло
стоять тысячелетиями. Потом наступали ответственные часы подъема,  которые
растягивались на сутки. Люди падали от изнеможения или под  ударами  бича,
давили друг друга или сгорали под солнечными лучами.
   Свою первую колонну огненная машина с помощью высотной башни и  системы
блоков поставила на место за неделю, вторую - за три дня. Третью  Гелиобал
не без самодовольства  пообещал  поставить  за  день.  Он  и  его  команда
начинали приобретать сноровку в управлении двигателем.
   Чем больше инженер общался с финикийцем, тем большим проникался к  нему
уважением.  Выросший  в  крестьянской  семье  и  не  получивший   никакого
образования, Гелиобал тем не менее  был  весьма  интересным  собеседником.
Ясный и глубокий природный ум позволял ему быстро схватывать суть вещей, а
во всем, что касается техники, он обладал  к  тому  же  интуитивным  даром
находить неожиданные решения. Изобретательство было его стихией,  едва  ли
не  каждый   день   он   придумывал   какие-то   новшества,   без   устали
совершенствовал различные узлы своего механического  создания  либо  вдруг
поражал воображение  инженера  какой-нибудь  фантастической  и  заманчивой
идеей вроде предложения приспособить к своему двигателю крылья и повторить
полет легендарного Икара. "Ты слишком  тяжел",  -  отшутился  инженер,  но
потом не раз возвращался мыслью к этому дерзкому замыслу.
   В молодости Гелиобал, по его словам, отдал дань национальному призванию
финикийцев, проплавав несколько лет  матросом  на  купеческом  судне.  Ему
удалось побывать  в  соседних  странах,  увиденное  и  услышанное  в  годы
странствий во многом возместило недостаток систематических знаний. Не чужд
он был истории, политике, искусству. Как-то раз после трудного дня,  когда
они  отпустили  своих  помощников  и  условились  о  задании  на   завтра,
изобретатель с горечью спросил, зачем римлянам понадобилось ставить  храмы
там, где находился древний храм Ваала. Разве недостает места вокруг? И  не
кажется ли инженеру,  что  в  их  интересах  было  бы  создавать  подобные
сооружения на своей земле, а не за морями-горами, где их надо защищать  от
варваров и от песков пустыни?
   Последнее замечание показалось инженеру  дерзким,  он  чувствовал,  что
следует осадить финикийца, но не решился, сам себя ругая за  мягкотелость.
И постарался вложить все свое раздражение в ответ: потому что великий  Рим
не знает границ, и там, где он  стал  своим  победоносным  сапогом,  будет
стоять вечно; потому что римляне  не  только  оказались  более  отважны  и
искусны в бою, чем финикийцы, но и превзошли их своей  культурой;  потому,
что истинные боги утверждают себя, свергая богов ложных.
   - И все же, - упрямо заметил Гелиобал, -  разве  непременно  надо  было
разрушать храм Ваала, чтобы возвести храм Юпитера?
   Инженер смолчал. Позднее он попытался разобраться во всем этом. Замысел
проглядывал ясно: закрепить военную победу,  раздавить  финикиян  духовно,
создать очаг распространения культа римских богов для  всех  расположенных
вокруг колоний вечного города. Со временем  эти  политические  цели  могли
тускнеть, но приобретали силу соображения экономические: стройка висела на
балансе казны, и чем больше средств она поглощала, тем труднее было от нее
отказаться. Видимо, немало значило и  тщеславие  императоров,  их  желание
прославить себя и Рим, создав чудо из чудес как раз  в  этом  районе,  где
чуть  ли  не  каждая  древняя  цивилизация  оставила  свои  величественные
памятники.
   Впрочем, времени на подобные досужие размышления у инженера  оставалось
не так-то много. Помимо  привычных  хлопот  на  стройке,  ему  приходилось
тратить много физических и душевных сил на  огненную  машину,  которую  он
привык считать своим детищем. Чуть ли не каждый день с ней или вокруг  нее
случалось  нечто  такое,  что  требовало  немедленного  внимания.   Иногда
возникали банальные технические  проблемы,  для  решения  которых  опыт  и
специальные знания инженера были гораздо предпочтительней изобретательного
и  оригинального  ума  Гелиобала.  Но  чаще   всего   заботы   порождались
настроением  лагеря,  и  сладить  с  ними  мог  только   инженер   с   его
административной властью и политической изворотливостью.
   Уже  слухи  о  существовании  огненной  машины  произвели  сенсацию   в
многочисленном и пестром населении Гелиополиса. Первое же ее  появление  и
особенно запуск двигателя породили смятение, какое могла бы вызвать  разве
что весть о нашествии  свирепых  кочевых  племен.  Постепенно  первый  шок
миновал, но многие так и  не  смогли  оправиться  от  страха,  усмотрев  в
двигателе воплощение  черных  разрушительных  сил.  Другие  испытывали  по
отношению к нему благоговейный ужас или безграничное почтение.  Однако  по
мере того как машина принимала все более деятельное участие в строительных
делах и становилась видна ее очевидная польза, число ее поклонников росло,
восхищение и благодарность вытесняли все прочие чувства. С особой  любовью
относились к  ней  огнепоклонники,  рассматривая  двигатель  как  одну  из
метаморфоз огня, еще  одно  свидетельство  могущества  этого  благородного
божества.
   И все же не было оснований для успокоенности. Огненная машина сразу  же
вызвала настороженное  или  откровенно  враждебное  к  себе  отношение  со
стороны жреческого сословия города и стройки.  Учитывая  огромное  влияние
жрецов на настроения толпы, этим нельзя было пренебрегать.  Дело  поначалу
дошло до того, что священнослужители разных религий, забыв вечные  распри,
объединились, чтобы изгнать чудище. Инженер никак не мог уразуметь причину
этой ненависти к машине и довольствовался объяснением,  что  жрецы  просто
усмотрели в ней опасного конкурента,  способного  отвратить  от  них  души
верующих.
   Как" бы то ни было, явно по наущению  жрецов  отдельные  злоумышленники
попытались нанести двигателю увечье. К счастью, этому помешал Гелиобал, не
отходивший от него ни днем,  ни  ночью;  пришлось  установить  специальный
караул. Священники продолжали исподволь нагнетать недовольство, в  воздухе
запахло  возмущением.  Спас  положение   центурион.   Он   действовал   со
свойственной ему решительностью. Захваченные злоумышленники были распяты и
выставлены на всеобщее обозрение, а устрашенные жрецы, знавшие крутой нрав
офицера и не сомневавшиеся,  что  он  не  задумается  занести  руку  и  на
служителей культа, были созваны на совещание. Центурион обратился к ним  с
речью, которая не отличалась красотой слога и  риторическими  ухищрениями,
но содержала две принципиальные мысли. Первая состояла в том, что машина в
будущем послужит вящей славе римского воинства, а вторая сводилась к тому,
что  в  образе  машины  на  помощь  стройке   явился   сам   бог   Вулкан,
засвидетельствовав  тем  самым  покровительство   свыше.   Эти   аргументы
поставили жрецов в тупик, ибо на основании их любые враждебные акты против
машины приобретали одновременно характер выступления  против  отечества  и
религии. Им пришлось смириться, по крайней мере временно.
   ...Инженер не мог удержаться от смеха, вспомнив  рассказ  центуриона  о
том, с какими постными  лицами  покидали  жрецы  импровизированный  форум.
Полог шатра откинулся, и на пороге появился он сам  собственной  персоной.
Слава богам! За последнее время они сблизились, вероятно, на  почве  общей
симпатии к машине и ответственности за ее судьбу. Инженер старался  теперь
не замечать грубости центуриона, его явного невежества во  многих  сферах,
склонности к бахвальству. Все это  отступало  на  задний  план  перед  тем
простым обстоятельством, что в присутствии воина он чувствовал себя как за
каменной стеной.
   - Как в Библосе? - спросил он, предлагая гостю присесть и  разделить  с
ним ужин.
   - Все так же,  -  ответил  центурион,  плюхаясь  на  мягкие  подушки  и
запуская пятерню в блюдо с дичью. - Мне эта  операция  надоела  до  рвоты.
Трястись за десятки стадий ради того,  чтобы  провести  вечер  в  обществе
потасканной  гетеры,  которая  к  тому  ж  ухитрилась  завлечь   меня   на
театральное представление, с ума можно сойти! Единственное,  что  утешает,
так это возможность подышать свежим  воздухом  и  ощутить  соленые  брызги
понта.
   - Ты стал поэтом, - усмехнулся инженер.
   Центурион не ответил, продолжая интенсивно работать челюстями.
   - Можно мне, господин? - спросил казначей, входя для обычного доклада о
состоянии финансов. Он достал из своей сумки аккуратно сложенные  таблички
и начал быстро просматривать записи, видимо, решая, с чего начать.
   - Сегодня я не расположен долго тебя выслушивать, - сказал  инженер.  -
Скажи только о том, что заслуживает особого внимания. Если  ничего  такого
нет - можешь отправляться в свой кабак.
   Казначей не моргнул глазом.
   - Как раз сегодня, - сказал он, - я сделал кое-какие  расчеты  и  хотел
тебя с ними познакомить. Если ты позволишь. - С этими словами он подошел к
стоящему у стенки пифосу  [глиняная  бочка  для  вина  или  масла],  налил
черпаком кружку вина и удобно устроился на четвереньках.
   - Говори, - приказал инженер, лениво отмечая про  себя,  что  казначей,
как всегда, не дождался разрешения.
   - За последнее время, - начал казначей, - на стройке храма Юпитера были
возведены две колонны, шестнадцатая и семнадцатая. В монтаже  шестнадцатой
участвовали восемьсот рабов, содержание каждого обходится по одному  оболу
в день. Если сюда  добавить  оплату  свободным  мастерам  и  всякого  рода
дополнительные расходы, установка шестнадцатой колонны обошлась нам в  два
таланта. Семнадцатая была поставлена  огненной  машиной.  Стоимость  новой
конструкции, которая понадобилась в связи с тем, что  колонна  возводилась
на удалении от машины, подвоз дров,  воды  и  масла,  а  также  содержание
рабов, подготовивших  колонну  к  установке,  составляют  в  сумме  два  с
половиной таланта. Если сюда добавить ту часть стоимости  машины,  которая
приходится на данную  операцию,  то  семнадцатая  обошлась  нам  в  три  с
половиной таланта.
   Центурион, давно переставший жевать, перевел взгляд на  инженера.  Тот,
явно расстроенный, что-то быстро прикидывал стилом на небольшой  карманной
табличке.
   - Что ты хочешь этим сказать? - спросил наконец центурион.
   - Только то, что сказал. Машина нерентабельна. С ней можно разориться.
   - Погоди, - поднял голову инженер, - как ты распределял  первоначальные
затраты?
   - Очень просто: разделил стоимость машины на 27 колонн, то  есть  ровно
половину их общего количества. Другую половину поставят рабы.
   - Машина может легко поставить все колонны.
   - Справедливо, господин. Но что  в  таком  случае  будут  делать  рабы?
Разогнать их ты не сможешь, так как машина  не  способна  производить  ряд
операций. Но если мы все равно держим их на стройке и  тратим  на  каждого
обол, то полное безумие позволить им бездельничать. Над нами посмеются  не
только ученые-экономисты, но и каждый полуграмотный сельский подрядчик.
   Наступило молчание. Казначей опрокинул в себя кружку.
   - Погоди, - воскликнул инженер, - но ведь машина сделала работу за  два
дня, а рабы за десять. Почему ты  не  учитываешь  это  в  своей  идиотской
статистике?
   Казначей отер губы полой гиматия [плаща].
   - Потому что, - ответил он, - нам некуда спешить.
   - Как некуда? -  загремел  центурион,  вскакивая.  -  Ты  явно  спятил,
мошенник!
   - Не горячись, господин, - спокойно возразил казначей. -  Прими  только
во внимание, что каждые две колонны поступают в Гелиополис  не  чаще,  чем
через три луны, и подвозить их быстрее невозможно.



   5

   Инженеру не спалось. Лежа на спине и глядя в ночное небо,  он  вновь  и
вновь переживал события последних дней. Воистину правы те, кто верит,  что
судьбы людей не зависят от их воли  и  целиком  находятся  в  распоряжении
Рока.  Совсем  недавно  он  числил  себя  -  среди  почитаемого   сословия
строителей, к нему благоволил сам император, ему было доверено  руководить
созданием архитектурного чуда эпохи. И вот теперь все поставлено на карту:
либо его вознесут как лицо,  оказавшее  государству  чрезвычайные  услуги,
либо обвинят в растрате и превышении власти,  в  богохульстве,  с  позором
выгонят со службы, если не хуже.
   Как все это случилось? Конечно, он мог оправдаться  перед  самим  собой
тем, что  ездил  в  длительную  командировку  в  Каппадокию  и  Киренаику,
подыскивал новые сорта мрамора, заключал договоры с подрядчиками, вербовал
опытных мастеров. Но ведь признаки неблагополучия обнаружились  давно;  он
явно пренебрег здравыми суждениями казначея, которые к тому  же  опирались
на точные статистические  выкладки.  Видимо,  следовало  с  самого  начала
искать иного применения огненной машине - там, где ее  не  могут  заменить
люди, сколько бы их у вас под рукой ни было.
   Задним умом крепок,  подумал  о  себе  инженер.  Перед  ним  пронеслись
события тревожной ночи бегства. Была на исходе вторая стража [с 21 часа до
полуночи], и он крепко почивал в своей постели, когда кто-то  стал  трясти
его  самым  бесцеремонным  образом.  Проснувшись,  инженер  долго  не  мог
сообразить, чего от него  хотят,  пока  в  шатер  не  ворвался  центурион,
облаченный в воинские доспехи.
   - Поднимайся, - закричал он, - они идут уничтожать огненную машину!
   Набросив на себя хитон и выскочив на улицу, инженер сразу  почувствовал
приближение грозы. Сколько мог охватить  глаз,  пространство  вокруг  было
заполнено  огнями,  которые  колыхались  во  мраке.   Исходящее   от   них
красноватое сияние становилось все ярче: тысячи рабов с факелами  в  руках
шли от своих бараков к центру строительной  площадки.  Как  это  бывает  в
подобных случаях, толпа на ходу набиралась раздражения  и  теряла  остатки
здравого смысла, ею неудержимо овладевал дух  погрома.  Отдельные  злобные
выкрики и угрозы переросли  в  рокот,  воздух  наполнился  чадом,  кое-где
появились очаги пожаров.
   До сих пор не удалось установить главных зачинщиков  бунта,  хотя  было
ясно, что искать их следует в среде  жрецов  и  надсмотрщиков.  Во  всяком
случае, конспираторы действовали исподволь. Центурион признался,  что  ему
доносили о брожении в  бараках.  Кто-то  распускал  слухи,  что  в  скором
времени все работы на стройке будут переданы машине,  надобность  в  людях
отпадет, рабов отправят в школы гладиаторов или на соляные рудники, -  так
и так их душам уготована быстрая переправа по ту  сторону  Стикса.  И  все
этот проклятый финикиец с его огненным чудищем!  Центурион,  к  сожалению,
пропустил донос мимо  ушей,  а  следовало  поискать  агитаторов,  мутивших
народ,  распять  и  выставить  на  обозрение  -  может  быть,  удалось  бы
предотвратить бунт.
   Когда инженер,  тяжело  дыша,  добрался  до  платформы  храма  Юпитера,
когорта уже заняла круговую оборону. Центурион ручался, что его  легионеры
не  дрогнут,  но  разве  могут  четыре  сотни   воинов   сдержать   натиск
многотысячной  толпы,  которая  катится  как  лава?  В   их   распоряжении
оставалось  не  более  получаса,  но  изобретательный   ум   инженера   не
подсказывал никакого решения, на него наползло оцепенение.  Неожиданно  из
темноты появился человек в  длинном  ритуальном  плаще  служителя  культа.
Инженер и центурион узнали Саллюстия,  верховного  жреца  будущего  храма,
выполнявшего на стройке роль главного консультанта и заказчика.
   - Ваше безрассудное увлечение огненной  машиной  довело  до  мятежа,  -
заявил он, не теряя времени на приветствие, - я берусь спасти положение.
   - Вот как! - воскликнул центурион. - Не  твоих  ли  рук  дело  вся  эта
вакханалия?
   - Я не буду отвечать на подобные подозрения, - с достоинством  возразил
жрец. - Видел ты когда-нибудь, чтобы  римский  священнослужитель  побуждал
рабов к беспорядкам?
   - Уж очень дружно эта гнусь выползла из своих  бараков,  -  пробормотал
центурион, - здесь явно ощущается организация.
   - Надо быть безмозглым, чтобы  не  видеть,  что  за  этим  стоят  козни
христиан, пытающихся любой ценой сорвать строительство  языческих,  по  их
понятиям, храмов.
   - Что ты предлагаешь, Саллюстий? - спросил инженер.
   - Вы немедленно уведете легионеров и  укроетесь  с  ними  где-нибудь  в
роще. Ворвавшись на постамент, толпа уничтожит огненную  машину  и  начнет
приходить в себя. В этот  момент  я  и  мои  коллеги  обратимся  к  ней  с
увещаниями и угрозами; надеюсь, нам удастся овладеть положением. Только  в
этот момент, ибо позднее  оп