з.  Там
расстилался огромный белый город,  утопающий  в  зелени.  Насколько  видел
глаз,  тянулись  нескончаемой  цепью  здания  самых  причудливых  форм   и
конструкций.  Высота  позволяла   оценить   совершенство   спиралеобразной
планировки, которая оставляла достаточно простора для движения и вместе  с
тем объединяла архитектурные комплексы в единое стройное целое.
   Всю жизнь быть готовым к разоблачению и  осмеянию,  утаивать  от  людей
свое истинное занятие. А как он сможет скрыть это от близких, друзей,  как
будет смотреть в глаза сыну? Нет, эта ноша не для него.
   Воронихин подошел, встал рядом, молча ждал.
   - Сожалею, - сказал Сойерс, - но я не смогу оправдать ваши надежды. Вот
вы говорили о мужестве. А ведь оно неоднозначно. Одно мужество  не  похоже
на другое. Я не колеблясь пойду в самый рискованный  полет  и  отдам  свою
жизнь, если этого потребует мой долг. Но здесь  нужно  совсем  другое.  Не
бесстрашие, а готовность к мученичеству. У меня ее нет.
   Да нет и ясности. Трудно поверить, что вы да я, несколько  одиночек,  в
состоянии решить проблему более  разумно,  чем  все  общество.  Ведь  есть
ситуации, когда не обойтись без  выбора.  Нам  то  и  дело  приходится  от
чего-то отказываться. Досадно, конечно, но не должна ли служить  некоторым
утешением мысль, что забытые шедевры вошли в пласт человеческой  культуры,
на который легли потом другие, более совершенные?
   -  Помимо  всего  прочего,  эти  шедевры  вытеснили  часть  сегодняшних
поделок, - возразил Воронихин.
   - Все равно это паллиатив, полумера. Ведь объема  человеческого  мозга,
возможностей памяти, восприятия информации Брокт не увеличил.  И  вот  еще
что. Я сознаю, что как литератор не многого стою. Но это мое, собственное,
выношенное. У меня, наверное, как и у каждого нормального  человека,  есть
свое  маленькое  тщеславие,  оно  не  позволит  заниматься  переписыванием
других. Лучше уж я буду сочинять сам. По-моему, Брокт именно  потому  смог
пойти на это дело, что сам писать не умел.
   - Может быть, - сказал Воронихин. Он вздохнул, развел руками. -  Что  ж
поделаешь, видимо, суждено делу Брокта остаться без продолжения. Разве что
найдется еще один такой же энтузиаст. Простите, Сойерс, что  зря  отнял  у
вас время. - Он улыбнулся и добавил: - Ну а если все-таки передумаете, так
дайте мне знать. Я снабжу вас на первое время рекомендательным списком.
   - Это Брокт вам дал?
   - Да, он переслал его мне незадолго до смерти. Без всяких комментариев,
просто листок, на котором значится два десятка названий. До свидания.
   - Одну минуту, - сказал Сойерс. - Объясните, Воронихин, как вам удалось
раскрыть обман.
   -  Видите  ли,  сомнения  у  меня   возникли   давно.   Меня   поражала
разносторонность Брокта. В наше время не столь уж неожиданно  сочетание  в
одном  человеке  самых  различных  дарований.  Но  легче   быть,   скажем,
выдающимся химиком и композитором, чем выдающимся композитором в легкой  и
серьезной музыке или химиком в органике и неорганике. А Брокт был гением и
в драме, и в прозе, и в стихах, и в сатире. Вспомните  знаменитый  "Остров
пингвинов". Кстати, его автор - французский писатель Анатоль Франс. Но все
это были не более чем смутные сомнения. Помог странный случай.
   Мои предки русского происхождения, о чем легко судить по фамилии.  Один
из них был страстным любителем  литературы,  причем  особенно  преклонялся
перед талантом Есенина. Из поколения в поколение передавалась эта страсть,
и, хотя старинные стихи постепенно забывались, уступали место современным,
каждый в роду передавал своим наследникам то, что осталось в  памяти.  Мой
отец  как-то  декламировал  одно  из  забытых  стихотворений,  и  мне  оно
запомнилось. Особенно я был пленен силой  и  необычным  лиризмом  слов  "И
деревья, как всадники, съехались в нашем саду". Всего одна строка, Сойерс,
но какая! Когда я встретил ее у Брокта - сомнений не оставалось.
   -  Да,  но  строку  могли  придумать  заново.  Вы  ведь   знаете,   что
теоретически  все  повторяется.  Существует  даже  шутка,  что  если  дать
обезьяне автописец и не ограничивать  ее  временем,  то  когда-нибудь  она
воспроизведет дословно все творения, созданные гением.
   Воронихин протянул руку для прощания:
   - Знаете, Сойерс, я ценю математические абстракции, но при всем  к  ним
уважении убежден: такие строки сочиняются только раз.



   Георгий Шах.
   Питон

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "И деревья, как всадники...". М., "Молодая гвардия", 1986.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 2 November 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   1

   Тюльпанов вышел из рубки и аккуратно притворил за собой дверь.
   - Ну как? - Вайль кинулся к нему с нетерпением.
   - Философские этюды сожрал  без  остатка,  -  объявил  Тюльпанов,  -  а
историю крестьянских  войн  обглодал  и  выплюнул  вот  такую  малюсенькую
косточку. - Он показал на кончик  своего  мизинца  и  устало  плюхнулся  в
кресло.
   Вайль вздохнул. Трудно было понять, что выражал этот вздох - восхищение
или досаду.
   - Чем мотивирует?
   - Обычная история! - махнул рукой  Тюльпанов.  -  То  было,  это  было,
только слова размещены в ином порядке. И выдал сомнительную сентенцию: "От
перестановки слов смысл не меняется".
   - Пробовали переубедить?
   - Поди поспорь с этим ученым монстром! На  каждое  твое  возражение  он
отвечает бездной  цитат.  Не  могу  же  я  остаток  своих  дней  посвятить
проверке, действительно  ли  Аристотель  уже  изрек  то,  до  чего  вполне
самостоятельно  додумался  спустя  несколько  тысяч  лет  наш   гениальный
профессор Ляпидус.
   - Кстати о Ляпидусе. Вы его видели?
   - Сидит в приемной. Вид у  него  как  у  молодого  отца,  ожидающего  в
роддоме весть о появлении на свет  первенца.  Представляете,  как  у  него
вытянется физиономия, когда вы сообщите, что, по мнению Питона, он высидел
пустышку?
   - Почему я?
   - Должны же вы взять на себя часть неприятной работы. В конце концов, с
меня хватает общения с Питоном.
   - Ну, знаете, мы так не условливались. - Вайль обиженно засопел и  стал
потирать с двух  сторон  указательными  пальцами  нос,  что  было  у  него
признаком крайней досады. Тюльпанов злорадно ухмыльнулся.
   - А как мы условливались: вам  лавры,  мне  пинки?  Нет  уж,  голубчик,
вместе сотворили это чудо, давайте вместе и выкручиваться.
   -  Позвольте,  Платон  Николаевич,  -  возразил  Вайль,   переходя   на
официальный тон, - я отвечал только  за  техническую  сторону  проекта,  а
программа  была  целиком  на  вашей  совести.  Элементарная   порядочность
требует...
   - Я не  хуже  вас,  любезный  Максим  Максимович,  знаю,  чего  требует
элементарная порядочность, - грубо оборвал Тюльпанов. - Но поймите, сейчас
не до раздоров, надо спасать Питона!
   - От кого? - Вайль в недоумении снял очки  и  уставился  подслеповатыми
глазами в лицо собеседника.
   - Вы что, в самом деле так наивны? Гроза может разразиться  с  часу  на
час. Все оскорбленные, униженные и разгневанные ринутся сюда, чтобы свести
счеты с обидчиком. А заодно могут поколотить нас с вами.
   - Однако у нас на дворе не восемнадцатый век,  наши  ученые  достаточно
воспитанны, чтобы не уподобляться полуграмотным луддитам.
   - Возможно, до рукоприкладства не дойдет,  хотя  не  гарантирую.  Ну  а
велика ли разница, если они поднимут вселенский вопль и  добьются  решения
прервать эксперимент? Я могу на спор назвать их неотразимые  доводы:  "Под
угрозой основы  цивилизации!",  "Судьбы  культуры  в  лапах  механического
чудовища", "Впервые со времен Гутенберга книге грозит исчезновение" и тому
подобное.
   - Здравомыслящие люди... - начал было Вайль, но Тюльпанов  не  дал  ему
слова.
   - Ах оставьте, при чем  тут  здравый  смысл?!  Большинство  публики  не
вникает в детали наших с вами игр и принимает на веру мнение специалистов.
А сами вы разве не  так  поступаете  в  аналогичных  случаях,  когда  дело
касается далекой от вас материи, скажем, спорта или искусства! Так что  не
полагайтесь на критический разум. Общественное  мнение  будет  на  стороне
встревоженных борцов за спасение  цивилизации.  Никто  не  примет  всерьез
наших уверений, что ей угрожает не  Питон,  а  наплыв  серятины.  Вдобавок
инстинкт самосохранения  заставит  естественников  и  технарей  прийти  на
выручку своим собратьям-гуманитариям.  Те  ведь  как  рассуждают:  с  ними
покончат, за нас возьмутся.
   - Технарям, как вы  изволите  нас  обзывать,  повторная  информация  не
грозит, - сказал Вайль с ударением.
   - Ой ли? Поручитесь за всех своих коллег, Максим Максимович?
   - Вы слишком мрачно смотрите на ситуацию. Не такие уж все дураки.
   - Может быть, вы и правы: в конце концов разберутся, что к чему. Но  до
того времени Питона успеют  выбросить  на  свалку,  разберут  по  винтику,
зароют в землю и спляшут над могилкой победный танец.
   - Что же нам делать?
   - А я почем знаю?
   Тюльпанов откинул голову, закрыл глаза и на  минуту  отключился.  Вайль
поморщился. Сам предельно  собранный  и  деликатный,  он  терпеть  не  мог
бесцеремонной  тюльпановской  манеры  обращения  с  людьми.  Правда,   они
соавторы, а значит, в некотором смысле больше, чем братья.  Но  отсюда  не
следует, что можно позволять себе откровенное хамство. Добро  бы  придумал
что-нибудь...
   - Вы правы, - сказал Тюльпанов, не открывая глаз, - ничего  путного  не
приходит в голову. То ли я устал, то ли вообще иссяк.
   Вайль вздрогнул и зарделся, словно его поймали за неприличным занятием.
Тюльпанов шумно выдохнул из себя воздух, потянулся,  открыл  сначала  один
глаз, потом другой, хитро подмигнул Вайлю,  легко  поднял  с  кресла  свое
тучное тело и сказал вполне дружелюбно:
   - Ладно, пойдем вместе, легче будет отбиваться. Имейте в виду,  Ляпидус
- большой спорщик, забияка, и к тому  ж  очень  высокого  мнения  о  своих
творческих способностях.



   2

   Ночью Тюльпанову пришлось худо. Поначалу он долго не мог заснуть: перед
ним неотступно маячило белое, без кровинки, лицо Ляпидуса с опущенной, как
у обиженного ребенка, нижней губой. Вопреки ожиданию тот не стал  спорить,
не пытался  затеять  скандал,  когда  Вайль,  глядя  в  сторону,  чуть  не
извиняясь,  сообщил,  что  в  рукописи  обнаружена  одна  сотая   полезной
информации, а по инструкции для получения права на публикацию  надо  иметь
не менее пяти процентов. Ляпидус вообще слова  не  произнес,  только  весь
как-то обмяк, длинные руки повисли вдоль худого туловища, в глазах застыло
отчаянье. Глядя на эту безмолвную скорбь, эту трагедию внезапно утраченных
надежд, Тюльпанов даже  выругал  себя  за  Питона  и  сгоряча  дал  клятву
выпустить ему электронные кишки. Вайль перепугался, кинулся искать  врача,
но Ляпидус собрался с силами, нахлобучил на лысину соломенную шляпу и  так
же молча, не попрощавшись удалился.
   Где-то к полуночи угрызения совести перестали  терзать  Тюльпанова,  не
очень-то жалостливого по натуре. "Какого черта я маюсь, - подумал он, -  в
конце концов, все идет как надо. Мыс Вайлем  разнюнились,  посочувствовали
Ляпидусу, а сочувствовать надо тем несчастным, кому пришлось бы читать его
опус, - это ведь все равно что жевать бывшую в употреблении жвачку. К тому
же бумага, печать, накладные расходы... Да при  чем  тут  бумага!  Ляпидус
своей пустопорожней  стряпней  отнимает  у  людей  драгоценное  время,  он
злостный расхититель мозговых клеток и, значит, враг общества.
   Куда хватил, - урезонил себя Тюльпанов, - так уж и враг! А  кому  велят
изучать творения Ляпидуса и ему подобных? Пусть себе  лежат  на  полках  и
собирают пыль... Если б так, если бы  на  них  стояло  клеймо:  "Халтура!"
Напротив, скорее всего и обложка будет завлекательная, и цена  сходная,  а
уж по части названия и  заголовков  Ляпидус  постарался,  здесь  он,  надо
отдать  ему  должное,  большой  искусник.  Пробежишь  глазами  оглавление,
схватишь без звука и, прижимая  к  сердцу,  словно  это  "Три  мушкетера",
побежишь  домой  в  предвкушении  встречи  с  прекрасным...  Нет,  Ляпидус
доподлинно враг, поделом ему, Питон рассудил по-справедливости..."
   На том сон сморил Тюльпанова. В причудившемся кошмаре Питон, на сей раз
натуральный, как он запомнился  с  посещения  зоопарка  в  детстве,  легко
проглотил тощее тело Ляпидуса и потянулся к  Вайлю.  "Почему  меня,  а  не
Тюльпанова?  -  взвизгнул  тот.  -  Мы  так  не  условливались!"   -   "Не
огорчайтесь, Максим Максимович,  -  сказал  Питон,  -  дойдет  и  до  него
очередь. Я его на десерт,  как  самого  упитанного..."  И  Вайль  исчез  в
бездонной глотке.
   У Змея был мелодичный женский голос, как у его механического  тезки,  -
шуточка Вайля, попросившего в свое время Катерину озвучить Питона. Где она
теперь?.. Он подсознательно  попытался  переключиться  на  более  приятное
сновидение, но мелькнувший было образ жены  померк,  а  вновь  появившийся
Питон воркующим голоском возвестил, что час его настал. "Беги,  спасайся!"
-  застучало  в  голове,  но  Тюльпанов  с  ужасом  обнаружил,  что   ноги
отказываются ему служить. Он закричал и проснулся.
   В дверь кто-то отчаянно колотил. Еще  ничего  не  соображая,  Тюльпанов
сунул ноги в шлепанцы и побрел открывать. Ворвался Вайль.
   - Вы что, оглохли? Я уже час звоню!
   - Спал  крепко,  -  извиняющимся  тоном  сказал  Тюльпанов.  -  А  что,
собственно, случилось?
   - Беда, Платон, беда!
   Не часто церемонный соавтор называл его по имени. По взъерошенному виду
Вайля Тюльпанов понял, что произошло  нечто  из  ряда  вон  выходящее.  Он
моментально сбросил  остатки  оцепенения  и  пришел  в  обычное  для  себя
состояние нагловатой решимости.
   - Говорите толком... Вот, выпейте чаю, это поможет вам прийти  в  себя.
Что-нибудь с Питоном?
   - Что ему сделается?
   - Тогда с чего переполох?
   - Ляпидус.
   - Поднял шум? И черт с ним, как-нибудь уладим.
   - Хуже, Платон, хуже.
   - Да говорите же, наконец!
   Вайль взял из рук Тюльпанова чашку чаю, выпил,  аккуратно  поставил  на
стол.
   - Ляпидуса больше нет, - сказал он еле слышно.
   - То есть как нет?
   - Умер.
   Тюльпанов охнул.
   - Вот уж от кого не ожидал!
   - Что значит "не ожидал"? Это с каждым может случиться.
   -  Разумеется.  Я  в  том  смысле,  что   не   ждал   от   него   такой
впечатлительности. Значит, удар хватил?
   - Хуже.
   - Что может быть хуже?
   - Подозревают, наложил на себя руки.
   - Ерунда! Самоубийство! Когда почти забыли, как это называется  в  наше
время.
   - Первый случай за последние полтора века. Какой скандал!
   - Да, уж теперь они на нас набросятся всем скопом.
   - Вы думаете, эксперимент закроют?
   - А я вас, кажется, предупреждал.
   - Закрыть невозможно. Десять лет жизни! Мой Питон  -  чудо  техники.  В
конце концов, он не отвечает за то, что в него вложили  чрезмерно  жесткую
программу.
   Тюльпанов побагровел  от  негодования  и  собрался  возразить,  но  тут
зазвонил телефон. Подняв трубку,  он  услышал  прерывающийся  от  волнения
голос своего помощника Гутвы:
   - Скорее, шеф, на выручку, они грозятся поджечь здание!
   - Вы с ума сошли! - заорал Тюльпанов. - Кто они? - На другом конце  уже
дали отбой. Перезванивать не имело смысла. Там  сейчас  паника,  никто  не
скажет ничего путного. Он скинул халат и начал поспешно натягивать на себя
одежду.
   - Что еще стряслось? - еле выдавил побелевшими губами Вайль.
   - Потом скажу... едем! - Тюльпанов схватил его  за  руку  и  потащил  к
выходу.
   На подъезде к лаборатории они увидели поднимавшиеся к небу клубы  дыма.
Вокруг здания сгрудились пожарные машины, по уличным панелям текли струйки
черноватой пены. Никаких следов разрушения, однако, не кидалось  в  глаза.
Плотный круг людей обступил отчаянно жестикулировавшего Гутву.  Тюльпанов,
чуть поводя мощными плечами, раздвинул толпу. Вайль, дыша ему  в  затылок,
прошел по образовавшемуся коридору. Гутва бросился им навстречу.
   - Все в порядке, шеф, Питон жив-здоров. Сгорел флигелек с подстанцией.
   Вайль облегченно вздохнул.
   - Короткое замыкание?
   - Если бы! - патетически воскликнул Гутва. - Злоумышленник!
   - Что вы мелете! - рявкнул Тюльпанов.  -  Придет  же  такое  в  голову!
Начитался старинных детективов, и произошло замыкание здесь... - Тюльпанов
покрутил пальцем у виска. - Где это слыхано:  злодей  поджигатель  в  наше
просвещенное время!
   - Да нет же, шеф,  я  абсолютно  уверен...  -  запротестовал  обиженный
Гутва.
   - Вы переволновались, голубчик, - перебил  Тюльпанов;  Вайль  собирался
что-то возразить, но тот  остановил  его  свирепым  взглядом.  -  Спасибо,
друзья, за подмогу. Расходитесь, мы тут  сами  разберемся.  -  И,  ухватив
одной рукой Гутву, другой Вайля, поволок их в лабораторию. Едва переступив
порог, он с треском захлопнул за собой дверь и накинулся на помощника.
   - Вы болван, Гутва... не обижайтесь, я гожусь вам в отцы...  Несете  на
публике околесицу про злоумышленников, не соображая, как это отзовется  на
репутации Питона!
   - Оставьте парня в покое, - вступился Вайль. - Не пойму я  вас,  Платон
Николаевич, сами ведь допускали  возможность  подобных  эксцессов.  Я  еще
спорил с вами.
   - И не отказываюсь. Но я говорил вам лично, а не публично. Неужто  надо
объяснять, что в нашем положении следует всячески  избегать  осложнений  и
уж, по крайней мере, самим на себя не наговаривать.
   - Да ведь от фактов никуда не уйдешь.
   - Ну, это еще бабушка надвое сказала. Надо  еще  доказать,  что  Питона
хотели спалить. Раздувать шум вокруг инцидента не в интересах  зачинщиков.
Подозреваю: это дело рук Месона. Паршивец давно грозился  свести  счеты  с
Питоном, а печальный случай с Ляпидусом  послужил  своего  рода  моральным
оправданием для авантюры.
   - Первое самоубийство за полтора века, первый  поджог...  В  голове  не
укладывается, - вздохнул Вайль. - Не бросить ли нам эту  затею?  Право,  я
начинаю колебаться. В конце концов, для Питона  можно  разработать  другую
программу. Пусть, скажем, займется лингвистическим анализом.
   - Слабость духа, интеллигентская дряблость, - отрезал Тюльпанов. -  Эх,
Максим Максимович, милый мой соратник, да я вас прибью за  одну  мысль  об
отступничестве. Мы с вами затеяли великое предприятие - очистить науку  от
шелухи. Достойно ли при первом препятствии  поднимать  лапки  кверху?  Ну,
Ляпидус, ну Месон, так ведь и у нас есть сторонники.
   Вайль грустно кивнул своей лохматой головой.
   - Оно так, да только вы сами говорили, что общественное мнение...
   - Мало ли что я говорил! Будем сидеть сложа руки, наверняка  проиграем.
Надо что-то придумать.
   - Понизить порог проходимости?
   - Это не выход. Да и не имеем  права.  Пять  процентов  не  мы  с  вами
устанавливали,  комиссия  решила.  Кстати,  с  минуты  на  минуту   оттуда
заявятся. Будем держаться версии короткого замыкания. А там их дело, пусть
расследуют, если есть желание. - Тюльпанов взглянул на часы.  -  Созывайте
народ, Гутва, - приказал он, - разберитесь с повреждением  и  доложите.  А
вы, Максим Максимович, позаботьтесь, чтобы Питону дали  пищу  как  обычно.
Рукописей у нас навалом.
   - У меня мыслишка мелькнула, - застенчиво сказал Гутва. - Что, если  мы
вне очереди верняк пропустим?
   - Ну, голова! - удивился Тюльпанов и хлопнул своего юного помощника  по
спине. - Беру назад болвана. Это же выход.
   - Фи, - сказал Вайль, - мелкое жульничество.
   - Ничего, нам важно выиграть  время.  А  там,  глядишь,  бог  вразумит.
Поторопимся!



   3

   Когда  высокая  комиссия  во  главе  с  известным   математиком   Нолли
пожаловала в лабораторию, она нашла Тюльпанова улыбающимся и самоуверенным
больше, чем  когда-либо.  Маленькие  светло-голубые  глазки,  утонувшие  в
складках мясистого лица, излучали  приветливость  и  безмятежное  сознание
правоты. "Глядя на него, пе