Георгий Шах.
Рассказы

И деревья, как всадники...
Питон
Если бы ее не уничтожили...
Берегись, Наварра!
Всевидящее око
Гибель Фаэтона
Объект МКАНФ
О, марсиане!



   Георгий Шах.
   И деревья, как всадники...

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "И деревья, как всадники...". М., "Молодая гвардия", 1986.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 2 November 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Поначалу все было как  обычно.  Воронихин  задавал  те  вопросы,  какие
ожидал  услышать  Сойерс;  Сойерс  давал  те  ответы,  на  какие,  видимо,
рассчитывал Воронихин.
   Да, Вилли Сойерс - тот самый космонавигатор, пропавший без вести вместе
с другими 84 членами экипажа "Крошки", - это мой  отец.  Профессия  у  нас
наследственная, передается из поколения в поколение. И сын  мой  поддержал
традицию,   в   прошлом   году   закончил   стажировку,   получил   первое
самостоятельное задание. Сейчас пока работает на малых линиях  в  пределах
Солнечной системы.
   Что я могу сказать о "Крошке"? В сущности, ничего такого,  чего  бы  не
знала широкая публика. Этот космический гигант,  который  наградили  таким
ласковым прозвищем, был сконструирован на славу. Не  верю  в  его  гибель.
Когда-нибудь мы о нем услышим. Может быть, не мы, а те,  кто  будет  после
нас.
   Да, мне 46. Нет, начинал я не с пассажирских, пришлось водить  грузовые
титропланы. Знаете, эти лягушки  с  раздутым  брюхом,  их  теперь  уже  не
встретишь на трассах, уступили место  шкафам.  Сколько  налетано?  Честное
слово, не считал. Где-то около триллиона. Жена?  Да...  Еще  дети?  Нет...
Дом? Везде понемногу, чаще на Марсе.
   Они сидели на открытой веранде столичной гостиницы  "Мираж",  на  300-м
этаже. Гостиница была новенькая, несколько вычурной и сумбурной, на взгляд
Сойерса, архитектуры. Нельзя не отдать должного технической стороне дела -
обслуживание безупречное, такого не найдешь ни на  одной  другой  планете.
Любое желание, даже не высказанное вслух, удовлетворяется моментально. Эти
забавные, неуклюжие на вид роботы новейшей конструкции ухитряются почти не
показываться на глаза, работают ловко и бесшумно, ненавязчивы, почтительны
без противного подобострастия, словом, очень милы. Непонятно только, зачем
надо было придавать им такую нелепую наружность. Видимо, дань  современной
эстетике. Потуги на оригинальность.
   - Эй, робби, еще два кофе.
   Сойерса с самого начала не  покидало  ощущение,  что  визит  Воронихина
обернется неожиданностью. Утром, когда журналист позвонил к нему в номер и
предложил встретиться, он был озадачен. Приятно, конечно, что в первый  же
день  твоего  появления  в  столице  тобой  интересуется  не  какой-нибудь
начинающий репортер, а обозреватель со вселенским именем, с необыкновенным
даром угадывать значительные общественные проблемы задолго  до  того,  как
они заявят о себе во весь голос, человек, каждое  слово  которого  ловится
как откровение. Но зачем,  спрашивается,  ему  понадобилась  моя  скромная
персона? Не для того ведь, чтобы сочинить очерк об одном из рядовых трудяг
космоса или о благородной семейной традиции. Впрочем, почему бы и  нет?  В
конце концов, не такой уж я рядовой.
   Сойерс попытался встретиться взглядом со  своим  собеседником,  но  тот
следил за ловкими  движениями  белки,  карабкавшейся  по  стволу  молодой,
изящно изогнутой лиственницы. Веранда была превращена в лесной  участок  с
маленькими лужайками для отдыха и деловых встреч.  После  кратковременного
увлечения закрытыми интерьерами с постоянно меняющимся  зрительным  фоном,
который создавал иллюзию движения,  архитекторы  вернулись  к  моде  XXXII
столетия, когда господствовал лозунг "Назад, к природе".
   Сойерс выждал, пока белка  скрылась  в  листве,  и  сказал  с  оттенком
вызова:
   - Почему вы  не  спрашиваете  о  моем  хобби?  Этим,  кажется,  принято
заканчивать интервью с интересными людьми.
   Воронихин улыбнулся.
   - Я слышал о вашем увлечении, вы пишете исторические повести. Слышал не
то слово, я их читал.
   - Но это невозможно! Они были изданы ничтожным тиражом на  Марсе  и  не
удостоились упоминания даже в местной печати, не говоря уж о  межпланетных
изданиях.
   - Чистая случайность. Кто-то  приобрел  вашу  книжку,  чтобы  скоротать
время в ракетоплане, и оставил в гостиничном номере, который достался мне.
Кстати, это у вас единственная?
   - Честно сказать, я до сих пор колеблюсь, стоит ли продолжать? - Сойерс
виновато улыбнулся. - Я ведь сознаю, что...
   - Ваши повести не относятся к числу литературных шедевров,  это  верно.
Вы неумело выписываете характеры и еще хуже мотивируете действие.  Зато  в
них бездна настоящего  историзма.  У  вас  способность  угадывать  детали,
которые помогают зримо  представить  дух  эпохи.  От  меблировки,  утвари,
одежды до лексикона и манеры рассуждать.
   Воронихин сжал виски ладонями, вспоминая.  Когда  Сойерс  пытался  было
заговорить, остановил его взглядом.
   - Вы слышали что-нибудь о "Безмолвии  красного  утра"?  Нет?  Я  так  и
думал.  О  ней  знают  лишь  немногие  специалисты.  Эта  иллюстрированная
книжонка с пышным названием содержит самое точное описание быта  и  нравов
конца второго - начала третьего тысячелетия, то есть как раз того периода,
который вы описываете в  своем  "Начале  начал".  И  вы  ухитрились  почти
дословно воспроизвести такие сочные подробности, что я просто дивился.
   Сойерс был польщен и одновременно чуточку задет.
   - Надеюсь, - сказал  он,  -  вы  не  думаете,  что  я  заимствовал  эти
подробности у древних авторов и позволил себе обойтись без ссылок?
   - К сожалению, нет, - возразил Воронихин, - вы  сумели  их  угадать.  И
знаете, почему я в этом убежден? Потому что рядом с достоверными  деталями
у вас встречаются дикие  ошибки.  Да  вот  пример.  Ваш  герой  пользуется
электрической бритвой. Это в двадцать первом-то веке, когда успели  забыть
о  таких  неуклюжих  приборах   и   научились   начисто   снимать   щетину
прикосновением ароматической губки.
   - Непростительная оплошность, - признался Сойерс. -  Результат  спешки.
Знаете, мне ведь приходится заниматься  литературными  опытами  в  "окнах"
между полетами.
   - Ладно, не оправдывайтесь. Разговор сейчас не об этом.
   Наконец-то, подумал Сойерс, но собеседник  молчал,  видимо,  обдумывая,
как подступиться к делу. Сколько ему может быть лет? Кажется, еще в  школе
зачитывался его очерками, он уже тогда был знаменит. Кстати, почему он так
странно   выразился:   "К   сожалению"?   Словно   хотел   сказать,    что
предпочтительней заимствовать,  чем  угадывать.  Вот  уж,  право,  нелепая
мысль.
   - Именно это я и хотел сказать. - Воронихин  поднялся,  обошел  столик,
подтянул к себе свободное кресло и придвинул его вплотную к Сойерсу.
   - Пусть вас не  смущает  моя  проницательность.  У  меня  нет  с  собой
мыслеулавливателя. Честно сказать,  вообще  не  люблю  прибегать  к  этому
аппарату. Так вот, я действительно думаю, что в  исторической  романистике
плагиат лучше изобретательства,  даже  если  оно  удачно  и  опирается  на
изощренную интуицию. Почему я так думаю вопреки,  казалось  бы,  очевидным
нравственным постулатам, вы  поймете  позднее.  Скажите,  Сойерс,  что  вы
читали из Брокта?
   -  Все.  Решительно  все.  Не  пропустил  ни  строчки.   Тридцатитомное
академическое издание плюс отдельные вещи, изданные вслед. Вот вы  сделали
мне комплимент, но я ведь не более чем жалкий его  подражатель.  Что  меня
больше всего поражает в его  таланте,  так  это  эффект  присутствия.  Наш
современник, человек четвертого тысячелетия, он  описывает  события  любой
исторической эпохи с такой поразительной достоверностью, будто сам  в  них
участвовал. Этот волшебник заставляет поверить в возможность ясновидения.
   - Что вы больше всего у него любите? - спросил Воронихин.
   - Трудный вопрос. Пожалуй, "Хаджи-Мурат", "Фиеста", "Шагреневая  кожа",
из пьес - "Кориолан", "Лиса и  виноград".  Из  поэм  -  "Торжество  Сида",
"Мцыри", а впрочем, и все остальное.
   Воронихин кивнул:
   - Я тоже испытал это чувство восторга. Да так, вероятно, думают все. На
протяжении последних двадцати лет опросы  общественного  мнения  неизменно
завершались единодушным провозглашением  Брокта  самым  великим  писателем
современности. Вчера он умер, - добавил Воронихин без перехода.
   - Не может быть! - воскликнул Сойерс. - Какая потеря!
   - Да. Он был очень стар и к тому же вел нездоровый образ жизни.  Дни  и
ночи проводил за чтением старинных книг, копался в микротеках, пренебрегал
правилами физиологической и умственной гигиены.  Странно,  что  его  хилый
организм так долго  выдерживал  подобные  перегрузки.  Но  всему  приходит
конец.
   - Какая потеря! - повторил Сойерс.
   - Да, но потеря восполнимая, -  возразил  Воронихин.  -  Нет,  нет,  не
перебивайте, выслушайте меня до конца.  Около  года  назад  я  связался  с
Броктом по видео и попросил согласия на  встречу.  Он  несколько  помялся,
сказал, что не любит отвлекаться от своих занятий и к тому же не нуждается
в очередной хвалебной оде, но я заверил, что речь идет не об этом, у  меня
к нему весьма важное дело. В конце концов Брокт уступил.
   Мы встретились на другой день, для чего мне пришлось проделать довольно
утомительное путешествие. Он живет, прошу прощения, жил  в  одном  из  тех
уединенных местечек в горной местности, которые служат приютом для  поэтов
и влюбленных,  желающих  хоть  на  время  отключиться  от  мирской  суеты.
Приходилось ли вам бывать в Одиноком?
   - Нет, никогда, - ответил Сойерс, - хотя я слышал о нем немало, и  даже
как-то врач рекомендовал мне провести свой отпуск именно там.
   - Это очаровательный поселок, - продолжал  Воронихин,  -  вернее  даже,
рассеянная в горах цепь вилл, предназначенных для уединения, насколько оно
вообще возможно. Район закрыт для полетов,  туда  нельзя  добраться  и  на
мобилях. Единственный способ - двадцатикилометровая прогулка,  а  если  вы
немощны, то вас снабдят древней колесницей, запряженной парой лошадок.
   Меня встретила  милая  старушка,  его  жена,  угостила  чаем,  заставив
попробовать пироги домашнего изготовления, - как видите,  не  все  в  этом
мире доверяется механизмам. Когда я стал выказывать  признаки  нетерпения,
она сообщила, что Брокт ждет меня в кабинете. Я не стал спрашивать, почему
меня не  провели  к  нему  сразу.  Видимо,  супруга  Брокта  не  разделяла
стремления своего мужа к одиночеству и рада была даже обществу  случайного
посетителя.
   Брокт встал из-за широченного стола, заваленного кипой бумаг,  небрежно
протянул мне руку и вместо приветствия сказал:
   "Могу уделить вам не больше получаса, мое время слишком ценно. - Потом,
заметив гримасу неодобрения и укора на лице жены, добавил:  -  Это  не  от
чванства, поверьте, у меня действительно остался слишком малый срок, чтобы
тратить его попусту". И взглядом дал понять жене, что  ее  присутствие  не
обязательно.
   "Я собираюсь задать вам всего один вопрос", - сказал я.
   "Спрашивайте".
   "Почему вы опубликовали под  своим  именем  поэму,  принадлежащую  перу
Сергея Есенина?"
   Эффект был совсем не тем, какого я ожидал. Никаких признаков удивления,
или страха, или гнева. Ничего похожего на то, что должен  испытывать  вор,
пойманный с поличным. Секунду он пристально  глядел  мне  в  глаза,  потом
отошел к окну и, обернувшись ко мне спиной, уставился  на  уходящую  вдаль
череду зеленых холмов. Он был очень высок и худ,  с  узкими  плечами,  шеи
почти не было видно, и голова, казалось, росла прямо  из  туловища.  Брокт
явно не принадлежал к образцам человеческой  расы  на  высшей  ступени  ее
развития. Я терпеливо ждал,  твердо  решив  не  раскрывать  рта,  пока  не
дождусь ответа.
   - Я ничего не понимаю, - сказал Сойерс. - Какая-то литературная кража в
наше время... Сплошная несуразица.
   - Я  просил  вас  не  перебивать,  Сойерс,  -  сказал  Воронихин,  -  я
постараюсь быть кратким.
   - Нет, нет, продолжайте, мне некуда спешить.
   - Потом Брокт сказал, не оборачиваясь: "У вас есть доказательства?"
   Я был готов к этому вопросу. "Нет, но при желании их нетрудно найти,  и
вам это известно лучше, чем мне".
   "Да, вы правы, - сказал он. -  Что  ж,  когда-нибудь  это  должно  было
случиться. Странно, что так поздно. Я был готов к этому с самого начала. -
Он отошел от окна, повернулся ко мне  лицом  и  спросил:  -  Вы  намерены,
разумеется, предать свое открытие гласности?"  -  Слово  "открытие"  Брокт
произнес с подчеркнутой иронией.
   "Не знаю, - ответил я. - Прежде всего хотелось бы знать мотивы".
   "Ах да, мотивы. Естественно. Вы имеете на это  право.  Садитесь.  -  Он
указал мне на овальное кресло, а сам прошел к своему месту  за  письменным
столом, сел, выставил вперед костлявые локти и уперся пальцами в виски.  -
Я, Николай Брокт, - сказал он торжественно,  будто  пародируя  официальные
заявления на межпланетных конгрессах, - опубликовал за  свою  жизнь  сорок
четыре выдающихся литературных произведения. И все они не мои.  В  старину
это  называли  плагиатом  -  изысканное  наименование  для   литературного
воровства. Сейчас вы узнаете, почему я это сделал. Кстати,  не  хотите  ли
записать мою исповедь?" - Он  достал  из  ящика  миниатюрный  автописец  и
щелчком подтолкнул его ко мне по гладкой серебристой поверхности стола.
   "Благодарю, - сказал я, - пока в этом нет  нужды.  К  тому  же  у  меня
отличная память".
   "Ваше дело, - бросил он равнодушно. - Для начала вам придется выслушать
нечто вроде предисловия. Приношу извинения, если все  или  хотя  бы  часть
того, о чем я собираюсь сказать, вам известно. Без этого не обойтись.
   Одна  из  наиболее  сложных  проблем,  стоящих  перед  человечеством  и
приобретающих все более серьезный характер для каждого нового поколения, -
это проблема сохранения накопленных знаний. Впрочем, слово "сохранение" не
совсем точно выражает суть дела. Хранить можно в конце концов что  угодно,
от овощей  до  запасов  воздуха.  Современная  техника  позволила  сделать
практически вечными такие неувядаемые  творения  человеческого  духа,  как
Пизанская башня или Мона Лиза. В необъятном хранилище знаний сберегаются в
микрофильмах все книги, изданные со времен изобретения книгопечатания.  Но
подавляющее  большинство  этих  ценностей  мертво,  ибо  не   потребляется
разумом. Да, это именно то  слово,  которое  здесь  уместно.  Не  проблема
сохранения, а проблема потребления накопленных знаний.
   Первые признаки неблагополучия стали обнаруживаться уже в конце второго
тысячелетия. Вам  любопытно  будет  узнать,  что  к  1970  году  на  Земле
издавалось полмиллиона названий книг. Разумеется, в их  числе  было  много
переизданий  или  переводов.  Но  поток  новинок  нарастал   с   ужасающей
быстротой. В 1980 году издавалось около 700 тысяч  названий,  в  1990-м  -
примерно миллион, а когда человечество вступило в  третье  тысячелетие,  в
свет было выпущено свыше полутора миллионов.
   Не стану утомлять вас цифрами. Позволю только напомнить, что в  прошлом
году, по данным Вселенского статистического института, на Земле  и  других
планетах, населенных человеком, опубликовано почти 10 миллиардов названий,
причем третью часть этой книжной лавины составляют новые  произведения.  Я
говорю "книжной", потому что форма публикации не имеет значения.  Идет  ли
речь о видеозвукозаписи либо об  обычной  книге,  мы  должны  принимать  в
расчет не подобные различия, а сам факт появления новинок".
   Брокт теперь расхаживал по комнате,  заложив  руки  за  спину,  говорил
монотонным назидательным тоном, как профессор, читающий популярную  лекцию
в студенческой аудитории.
   "Вернувшись к рубежу второго и третьего тысячелетия, - продолжал он,  -
мы узнаем, что уже в те времена подавляющее  большинство  вновь  созданных
литературных произведений жили два-три года, от силы пять лет. В сущности,
они  производились  для  разового  потребления,  как  пища   или   одежда.
Ремесленнические поделки, служившие средством  скоротать  или  даже  убить
время, как тогда говорили, быстро выходили из моды, пылились в  подвальных
помещениях публичных библиотек, а затем шли на макулатуру.
   Я далек от намерения морализовать на сей счет и упрекать наших пращуров
в недостатке Культуры. Литература, как и всякая другая сфера деятельности,
призванная удовлетворить определенную общественную потребность,  не  может
обходиться без массовой продукции. Разве не так  обстоит  дело  и  в  наше
время? Разумеется, сегодняшний читатель несравненно более  взыскателен,  а
средний уровень литературных произведений гораздо выше, чем  когда-либо  в
прошлом. Это естественный результат развития цивилизации.  Но  соотношение
между  поделками  и  шедеврами  остается  без  больших  изменений.  Весьма
вероятно, что какой-нибудь проходной роман, изданный в наши  дни,  был  бы
признан выдающимся несколько веков назад. Для нас  он  остается  проходным
именно потому, что  воспринимается  в  сравнении  с  подлинными  шедеврами
современной эпохи".
   Брокт остановился, на секунду задумался, потом, улыбнувшись, подошел ко
мне и уже совсем в другой манере, с  оттенком  дружеской  доверительности,
сказал:
   "Кстати, Воронихин, вы хотели знать  мотивы,  попробуйте  поразмыслить.
Первая идея, которая пришла мне в голову, заключалась  в  следующем:  если
наша средняя книга была бы принята древними  как  шедевр,  не  следует  ли
отсюда, что средняя книга древних будет принята как шедевр  людьми  нашего
времени? Говорит вам эта идея о чем-нибудь?"
   "Нет, - ответил я. - Ровно ни о чем. Она представляется мне  абсурдной.
Вы  только  что  изволили  заметить,  что  относительно  высокий   уровень
современного  литературного  производства...  признаюсь,  мне   не   очень
нравится подобная терминология, но уж раз вы ее  употребляете...  да,  наш
средний роман был  бы  признан  в  прошлом  шедевром.  С  этим  еще  можно
согласиться. Но наоборот... Прошу прощения, подобная инверсия кажется  мне
бессмысленной".
   "Вовсе нет, вовсе нет, - возразил Брокт. - Как  раз  потому,  что  речь
идет о ценностях духовных, а не материальных. Действительно, если  бы  вам
вдруг пришло в голову предложить своим современникам, скажем,  примитивные
наручные часы XXIV столетия, нас бы подняли  на  смех.  Иное  дело  книга,
пусть даже посредственная. Она  любопытна  и  привлекательна,  потому  что
позволяет  войти  в  незнакомый  нам  духовный  мир,   удовлетворить   тот
неистребимый интерес к прошлому, который всегда  живет  в  человеке  и  на
котором зиждется преемственная связь поколений.
   Итак, у вас, Воронихин, не возникало никаких догадок.  Не  огорчайтесь.
Мысль об инверсии, как вы выразились, пришла ко мне  откуда-то  из  глубин
подсознания и поначалу я ее попросту отбросил. Она показалась мне такой же
нелепицей, как и вам".
   Вы не устали, Сойерс? - прервал свой рассказ Воронихин. - Извините, что
я многословен и упоминаю малозначащие детали. У меня  странная  память.  Я
запоминаю абсолютно все и могу  изложить  события  любой  давности,  какие
пришлось   пережить.   Однако   с   обязательным-условием   не    нарушать
последовательности. Стоит мне опустить какое-нибудь промежуточное звено, и
я не ручаюсь, что вместе с ним не пропадет важная мысль.
   - Хотел бы я обладать такой странной памятью, - сказал Сойерс.  -  Суть
дела  запоминают  все,  но  самыми  ценными  иногда  оказываются  как  раз
неприметные детали.
   - Тогда я продолжаю.  Брокт  вновь  принялся  расхаживать  по  комнате.
Ощущалась напряженность, вызванная, видимо,  повторным  переживанием  того
озарения, которое посетило его многие годы назад. Уже  знакомым  движением
он приложил пальцы к вискам:
   "Если б вы знали, как медленно и мучительно я шел  к  осознанию  своего
долга!  Не  один  десяток  лет  жизни  был  потрачен  н