приказ
своего монарха и выпустить из меня кишки, чего бы потом это ему ни стоило.
   Когда наши шпаги скрестились, я нажал кнопку, спрятанную в эфесе...
   - Почему вы не сделали этого раньше? - перебил Гринвуд.
   - Мне хотелось проверить, способен ли наш современник постоять за  себя
в схватке с людьми той эпохи, не прибегая к технике.
   - Вы вели себя как мальчишка, - отчитал его Кирога.
   - Может быть. - Ольсен улыбнулся обезоруживающе. -  Во  всяком  случае,
экспериментировать дальше стало опасно, я должен был защищать свою  жизнь.
Вы бы посмотрели на физиономию офицера - кажется он был в чине лейтенанта,
- когда его шпага выпорхнула из рук и прилепилась  к  моей.  Он  буквально
остолбенел, а придя в себя, заревел как бык и кинулся меня таранить тем же
способом, каким я разделался с его подчиненным.
   Вы знаете, что в рукопашной я не промах. Увернувшись от грозившего  мне
удара, я приемом карате стукнул своего лейтенанта по шее, от чего  он  уже
не смог оправиться. Пронесшись по инерции еще  несколько  метров,  бедняга
вторично врезался в ту же  каминную  решетку  и  остался  лежать,  охая  и
стеная. Последний мой противник, выбравшийся наконец из  плаща,  с  ужасом
наблюдал эту сцену и до того перепугался,  что  кинулся  к  двери  и  стал
барабанить в нее, призывая  на  помощь.  Подбежав  сзади,  я  одной  рукой
развернул  его  к  себе  лицом,  а  другой  легонько  ударил  в  солнечное
сплетение. Солдат секунду смотрел на меня с открытым ртом, а затем,  жадно
глотая воздух, сполз на пол.
   - Вы рассказываете  с  таким  сладострастием,  Ольсен,  будто  получали
удовольствие, расправляясь с этими несчастными, - сказал Малинин.
   - Это в нем заговорила кровь  его  воинственных  предков,  -  встал  на
защиту друга Лефер.
   -  Заверяю  вас,  что  действовал   строго   в   пределах   необходимой
самообороны, - сказал  Ольсен,  кинув  опасливый  взгляд  на  Гринвуда.  -
Продолжу, однако. В тот самый момент, когда за  мной  осталось  поле  боя,
дверь распахнулась и в комнату ворвалась куча народа. Если это была не вся
французская  армия,  то  по  крайней  мере  добрая  ее  половина.  Вежливо
пропустив отряд, я выскочил из-за дверей, выбежал  наружу  и  запер  своих
преследователей. До сих пор ума не приложу, как мне  удалось  провести  их
таким примитивным образом.
   - Д'Артаньян на вас еще не родился! - сострил Лефер.
   - Конечно, им не стоило большого труда выломать дверь,  и  по  тому,  с
каким остервенением они взялись за это дело, я  мог  не  сомневаться,  что
имею в запасе не более двух-трех минут. Кинувшись  бежать  вдоль  галереи,
едва освещаемой тусклым светом масляных фонарей, я  нечаянно  сбил  с  ног
какого-то монаха, а затем ухитрился сорвать кринолин  с  шедшей  навстречу
дамы. Наконец я достиг круглой башенки, откуда  витая  мраморная  лестница
выводила в наружный двор. Мне почему-то казалось,  что  в  этом  месте  не
должно быть сильного караула. Но, глянув вниз, я понял, что  ошибся:  весь
двор был заполнен швейцарцами.
   Что делать? Две-три секунды промедления  едва  не  стоили  мне  головы.
Услышав нараставший позади шум, я оглянулся  и  в  неясном  свете  факелов
увидел искаженные яростью лица набегавших на меня гвардейцев. В их  глазах
горела непреклонная решимость  отомстить  за  поруганную  честь!  Еще  бы,
какой-то ничтожный чужеземец раскидал целую роту отборной королевской рати
- топить его, палить огнем, тут ведь речь о престиже!
   У меня оставалось несколько мгновений, и  этого  оказалось  достаточно,
чтобы выхватить шашку с  веселящим  газом  и  швырнуть  ее  им  под  ноги.
Действие этого оружия мгновенно. Под  сводами  древнего  замка  разразился
громовой хохот, достойный Гаргантюа и Пантагрюэля.  Славные  воины  короля
Генриха закатывались в истерике и один за другим в изнеможении  опускались
на каменный пол.
   Я еще раз посмотрел вниз. Там царила полная кутерьма. По двору в разных
направлениях бегали солдаты, не знавшие, что  им  делать:  то  ли  хватать
заговорщиков  внутри  Лувра,   то   ли   оборонять   его   от   внезапного
нападения-извне.  Раздавались  панические  выкрики:  "Это   опять   Гиз!",
"Спасайте короля!", "Испанцы в Париже!" Кто-то  пытался  навести  порядок,
хриплым натужным голосом отдавая команды, их  перекрывал  гул  перебранки,
треск горящих факелов. Несмотря на всю опасность своего  положения,  я  не
мог оторвать глаз  от  этой  картины,  напоминавшей  по  колориту  полотна
Рембрандта, а по буйному движению - батальные зарисовки Гро.
   Внезапно все голоса перекрыл истошный вопль: "Вот он, дьявол,  хватайте
его!" Рослый швейцарец, сидевший на лошади,  приподнялся  в  седле,  чтобы
наглядней показать своим  товарищам,  где  противник.  Залюбовавшись  этим
закованным в  латы  живописным  воякой,  я  не  сразу  сообразил,  что  он
указывает на меня. А ведь и в самом деле вид у меня был устрашающий.  Стоя
в клубах веселящего газа, частицы  которого,  пропитанные  лунным  светом,
создавали подобие переливающегося белого шлейфа, и, главное, с  диковинной
маской на лице, я должен был показаться чудовищем из другого мира. И  надо
отдать должное мужеству  швейцарца:  он,  не  колеблясь,  пришпорил  коня,
намереваясь въехать по лестнице на галерею, чтобы атаковать дьявола.
   Для спасения у меня оставалась одна  стихия  -  воздух.  Молниеносно  я
скинул с себя кафтан, достал из висевшей у пояса сумки аэропакет  и  начал
приводить его в рабочее состояние. Вы знаете, что в обычных  условиях  для
этого нужно две минуты. Во  время  тренировок  я  научился  собираться  за
полторы. На сей раз я был готов через сорок секунд  -  реальная  опасность
включает такие ресурсы организма, о каких мы знать  не  знаем.  И  все  же
проклятый швейцарец едва не успел помешать мне. Сопровождаемый разъяренной
орущей толпой своих коллег, он буквально взлетел на своем коне на  галерею
и  успел  ухватить  меня  за  ноги  в  момент,  когда  я,  взобравшись  на
балюстраду, готов был воспарить над Лувром.
   Конечно,  я  попытался  освободиться,  дернувшись  всем  телом,  но  он
вцепился в меня мертвой хваткой, да и человек  это  был  недюжинной  силы.
Самое скверное состояло в том, что я не мог пустить в ход руки,  поскольку
к ним уже были пристегнуты прозрачные механические  крылья.  А  что,  если
взлететь с этим  живым  грузом,  на  высоте  он  сам  поневоле  отвалится?
Рассудок тотчас дал знать, что мысль безумна: мощность аэропакета  слишком
ничтожна, чтобы поднять двоих, она рассчитана максимум на сто килограммов,
а во мне одном восемьдесят.
   К счастью, инстинкт следует впереди рассудка. Я  распахнул  руки-крылья
еще до того, как поддался панике, и это меня спасло.
   - Вы поднялись вдвоем? - удивился Лефер.
   - Нет, конечно, но я упустил из  виду  психологический  эффект.  Вы  не
представляете, друзья, какой невообразимый ужас  появился  на  лице  моего
швейцарца, когда он увидел над собой  распахнутые  серебристые,  словно  у
архангела, крылья. Он весь  обмяк,  хватка  его  ослабла,  руки  бессильно
опустились и повисли, как плети, а голова склонилась к луке седла.  То  ли
обморок, то ли благоговейная молитва, подумал я, взмывая в небо.
   Со смешанным  чувством  облегчения  и  торжества  смотрел  я,  как  мои
преследователи  рухнули  на  колени,  воздымая  руки  и  громкими  кликами
благодаря  господа  за  явленное  им  знамение.  Впрочем,  это  было   уже
мимолетное впечатление, потому что аппарат быстро набрал заданную  высоту.
Лувр уменьшился до размеров игрушечного домика, а фигурки людей - до  едва
различимых букашек. Потом на темном фоне небосклона мелькнула раздвоенная,
словно  катамаран,   берущий   старт   к   звездам,   громада   Нотр-Дама.
Сориентировавшись по собору, я скорректировал курс и через несколько минут
с идеальной точностью  приземлился  в  кустах  терновника  у  монастырской
стены, где меня ждал хронолет.
   Ольсен  с  облегчением   вздохнул,   как   человек,   отчитавшийся   за
командировку.
   - А теперь, друзья, - сказал он, - я  удовлетворю  ваше  любопытство  и
потешу слух.
   Ольсен раскрыл лежавший на столе таинственный ящик  и  извлек  из  него
старинный инструмент.
   - Лютня, подаренная  его  величеством  Генрихом  IV,  королем  Франции,
путешественнику во Времени Ивару Ольсену, профессору  истории  Вселенского
Университета. - Он ударил по струнам и запел. Все подхватили:

   Когда же смерть-старуха
   За ним пришла с клюкой,
   Ее ударил в ухо
   Он рыцарской рукой.

   Но смерть, полна коварства,
   Его подстерегла
   И нанесла удар свой
   Ему из-за угла...

   -  Эффектная  концовка,  -  сказал  Гринвуд.  -   Вы   большой   мастер
рассказывать.   Притом   какое   совпадение!   Можно   подумать,   Беранже
догадывался, что люди из будущего своевременно предупредят веселого  Анри,
чтобы он дал Равальяку в ухо. Все-таки имеем  мы  право  узнать,  когда  и
каким образом старуха подстерегла его величество?
   - Не понимаю вашего сарказма, - сказал Ольсен, бледнея.
   - Не обижайтесь, Ивар, - мягко  вставил  Кирога,  -  но  в  самом  деле
неясно, чем все это кончилось.
   - Вы же слышали мой ответ Генриху. Я действительно не знаю, потому  что
только что прибыл из XVII века и не успел заглянуть в энциклопедию.
   - Вы это всерьез? - спросил Лефер.
   Малинин дернул его за рукав.
   - Конечно, всерьез, - ответил он за Ольсена. - Ивар прав, это мы должны
сообщить  ему,  чем  все  дело  кончилось.  Можете  не  тратить  время  на
энциклопедию, Ивар, Король Генрих IV был убит Равальяком 14 мая 1610 года.
   Ольсен кивнул и стал вдруг усиленно растирать  пальцами  лоб.  Малинин,
встревоженный, подошел к нему.
   - Что с вами?
   - Пустяки, заболела голова.
   - Ну-ка, дайте свою руку. - Он достал миниатюрный карманный  анализатор
и приложил его к ладони Ольсена. - Видите, пульс вялый,  давление  намного
ниже вашей нормы. Вам надо прилечь.
   - Пожалуй, - согласился Ольсен.
   -  Ступайте,  голубчик.  После  таких  подвигов  и   самому   Геркулесу
понадобился бы отдых.
   - Скорее меня утомил рассказ. Когда все переживаешь заново... -  Он  не
договорил и, сделав прощальный жест, вышел из холла.



   4

   - Что-нибудь серьезное, доктор? - спросил Лефер.
   - Не думаю. Обычное нервное истощение. Было бы мудрено, если б обошлось
без этого. Помните, Кирога, как вы себя чувствовали, вернувшись из  такого
же путешествия?
   - Еще бы. Теперь, когда этот задира ушел, признаюсь, что ему  досталось
куда больше. - Кирога улыбнулся.  -  Лично  я  предпочитаю  иметь  дело  с
игуанодонами.
   Гринвуд щелкнул пальцами, требуя внимания.
   - Завтра утром от нас ждут отчета, -  сказал  он  официально.  -  Будем
прерываться или обменяемся впечатлениями по свежим следам?
   - Я бы не прочь пообедать, - заявил Лефер.
   - Потерпите, ничего с вами не случится, - грубовато возразил Гринвуд.
   - Велите хоть принести бутерброды и пива.
   Они молча ждали, пока расторопные роботы подкатили к каждому поднос  на
колесиках, уставленный едой.
   - Если говорить о технике... - начал Гринвуд.
   - А тут и говорить  нечего,  -  перебил  его  Лефер.  -  Все  сработало
безупречно, как и на Земле.
   - Можно подумать, что Ольсен побывал на другой планете.
   - Тьфу, к этому нелегко привыкнуть. Конечно, надо было сказать  "как  и
здесь, в настоящем".
   - Ну, это само собой разумеется, - заметил Малинин.
   - Что разумеется? - спросил Лефер.
   - Что техника должна работать, и притом безупречно. В конце концов,  мы
живем в XXV столетии.
   - Так чего же вы еще хотите?
   - Нам следует подумать, достаточно ли у хрононавта средств  защиты.  По
рассказу Ольсена можно  судить,  что  из  некоторых  опасных  ситуаций  он
выбрался чудом.
   - Он не мог не выбраться.
   - Верно. Но если чудо субъективного происхождения, то это вовсе еще  не
свидетельствует, что оно лишено некоего  объективного  значения.  Возьмите
аэропакет. Можно привести его в стартовое состояние за сорок секунд?
   - Это исключено, - ответил Лефер. - Сам  Ольсен,  кстати,  несмотря  на
отличную реакцию, никогда не мог на тренировках скинуть хоть пару секунд с
полутора минут.
   - Вот видите, а понадобилось взлететь вдвое быстрее.
   - Ну, знаете, не могу же я доводить конструкцию до такого совершенства,
чтобы она соперничала со скрытыми ресурсами организма. Это говоря  словами
Ольсена.
   - Зря спорите, Лефер, - вмешался Гринвуд.  -  Малинин  прав.  Никто  не
требует, чтобы вы довели взлет  точно  до  сорока  секунд,  но  подумайте,
нельзя ли его ускорить.
   - Ладно, - проворчал Лефер и, не удержавшись, добавил: - Самообман.
   Гринвуд пропустил эту реплику мимо ушей, но тут рассердился Кирога:
   - До чего ж вы упрямы, Лефер! Кому  помешает,  если  ваш  замечательный
аэропакет можно будет разобрать на полминуты быстрее?  Ведь  экстремальные
условия возникают у кого угодно, хотя бы у тех же космонавтов. Вообразите,
что работаете на них.
   - Давайте не пререкаться, - призвал Малинин.
   - Мне кажется, надо иметь в  виду  следующее,  -  назидательно  заметил
Гринвуд. - Мы  обязаны  одинаково  позаботиться  как  о  сохранении  жизни
путешественников во  Времени,  так  и  о  неприкосновенности  исторической
среды. Это аксиома. И обе задачи имеют одно решение. Чем лучше  обеспечена
безопасность хрононавта, тем меньше у него необходимости  пускать  в  дело
всевозможные  защитные  средства,  если  и  не   разрушающие   среду,   то
оставляющие  на  ней   чувствительные   отметины.   Последствия   подобной
беспечности могут сказаться не сразу, но,  накапливаясь  мало-помалу,  они
способны в конце концов вызвать обвал, своего рода историоспазм,  по  типу
экоспазма, угрожавшего человечеству в конце  XX  века.  Такая  угроза  тем
более реальна, что искажения, вызванные прямым вторжением  в  исторический
процесс,  будут   наслаиваться   на   искажения,   причиненные   косвенным
воздействием. Я имею в виду  в  первую  очередь  своекорыстное  толкование
исторических фактов на потребу дня. Но не только это. Далеко не  безобидны
и попытки заполнить белые пятна на карте прошлого  посредством  логической
дедукции. Поневоле основанные на абсолютизации неких общих принципов,  они
игнорируют случайное, непредсказуемое начало, играющее столь важную роль в
развитии любых обществ. Теперь это доказано и  материалами  экспедиции  на
обитаемые планеты Беты Центавра. В результате мы получаем суррогат  истины
и, что еще хуже, привыкаем им пользоваться, забывая о его неполноценности.
   "Эка его занесло", - подумал Малинин.
   - Что из этого следует? - спросил он.
   - Да, - поддержал Лефер, - я тоже не соображу, куда вы клоните.
   - Мне казалось, что я говорю достаточно популярно.  Во  всяком  случае,
моим студентам разъяснять это не  приходится.  -  Гринвуд  встал  и  начал
расхаживать по холлу, продолжая ораторствовать: - Из сказанного  вытекает,
что надо прежде всего очистить историю от домыслов...
   - Боюсь, в ней мало что останется, - пробормотал Кирога.
   - И притом самое скучное, - отозвался Лефер.
   - Очистить историю от домыслов, а не добавлять к ним новые сказочки. Мы
с вами обязаны  принять  все  сообщения  Ольсена  за  рабочую  гипотезу  и
критически оценить каждый бит добытой им информации...
   - Так бы сразу и сказали, - вставил Малинин.
   - Критически оценить каждый  бит  добытой  им  информации,  -  повторил
Гринвуд, не позволяя отобрать у себя  трибуну.  -  При  таком  подходе  мы
сталкиваемся с множеством очевидных несуразностей и просто темных мест.  К
первым следует отнести, например, упоминание  Генрихом  "книжонки  некоего
голландца". Нет сомнений, что  имеется  в  виду  знаменитый  трактат  Гуго
Гроция "О праве войны и мира", увидевший свет в 1625 году, то  есть  через
пятнадцать лет после убийства Генриха. Не стану говорить о  других,  менее
бросающихся  в  глаза  неточностях  -  лучше  оставить  их  до  подробного
историографического анализа.
   - Прошу вас, Гринвуд, перестаньте  ходить,  я  больше  не  в  состоянии
ворочать за вами шеей! - взмолился Лефер.
   - Я не  умею  сидя  с  такой  точностью  формулировать  свою  мысль,  -
хладнокровно отпарировал Гринвуд, продолжая мерно вышагивать  перед  своей
аудиторией. - Теперь о темных местах. Их неперечет. Почему Ольсен вспомнил
о камере  только  тогда,  когда  появилась  королевская  процессия,  разве
средневековый Париж сам по себе не заслуживает запечатления на пленке? Еще
более странно другое: почему он показал нам только свою беседу с  королем?
Кстати, во время короткой паузы, пока вы занимались чаепитием,  я  спросил
Ивара, куда подевалась кинохроника кортежа на улице  де  да  Ферронри.  Он
ответил  невразумительно:  пленка-де  оказалась  некачественной.  Где  это
слыхано!
   - Да, - подхватил Кирога, - для меня тоже многое осталось неясным.  Ну,
скажите на милость, откуда  взялась  старинная  лютня?  Какая-то  мистика,
право.
   - Действительно непостижимо! - присоединился к нему Лефер.
   Малинин тоже было собрался поддакнуть, но,  заметив  хитрую  улыбку  на
губах Гринвуда, решил подождать. И не ошибся.
   - Эх, - сказал Гринвуд, - если б все загадки так  просто  отгадывались!
Эта прекрасная лютня XV века взята из Луврского музея  при  поручительстве
Глобального Совета и  под  личную  ответственность  известного  профессора
Гринвуда.
   - Так это ваша проделка?! - воскликнул Лефер.
   - Что значит проделка, - обиделся Гринвуд, - разве  неясно,  что  такая
неповторимая деталь может сыграть решающую  роль  в  воссоздании  реальной
исторический атмосферы!
   - Так-то так, но ведь ее придется возвращать.
   - Ну и что? - спросил Гринвуд, с недоумением глядя на Малинина.
   - Это может серьезно травмировать Ольсена.
   - Чепуха, он ведь не  кисейная  барышня,  посмеется  вместе  с  нами  и
забудет.
   - К слову, - сказал Кирога, - когда вы думаете раскрыть ему глаза?
   - Не раньше, чем через месяц, - ответил Малинин.  -  Надо  дать  время,
чтобы впечатления ослабли, потускнели, тогда с  ними  легче  расставаться.
Помните, Кирога, когда мы рассказали вам самому?
   - Через неделю.
   - Вот именно. И  поторопились.  Вы  никак  не  хотели  поверить.  Легко
понять: чуть ли не гладили руками своих возлюбленных рептилий, и  вдруг  у
вас их отбирают. Обретенное сокровище на глазах превращается в иллюзию,  в
дым - есть от чего расстроиться.
   - Ну, хорошо, - вернул их к делу Гринвуд, - с лютней все ясно,  но  как
вы объясните самую вопиющую несуразность в рассказе Ольсена?
   - Хрононавта из XXX века?
   Гринвуд кивнул.
   - Теоретически, - начал Лефер, - это вполне допустимое предположение...
   - Ах, оставьте, вы прекрасно  знаете,  что  сейчас  речь  не  об  этом.
Обратите внимание, довольно правдоподобное в других  отношениях  поведение
Ольсена становится запутанным и противоречивым, как только  дело  касается
покушения. Сначала он признается  Генриху,  что  хотел  предостеречь  его,
потом заявляет  ему,  что  всякое  вмешательство  в  исторический  процесс
путешественникам во Времени строго заказано. Каков в этом смысл?  Если  уж
он солгал раз, чтобы войти в доверие к своему,  скажем  так,  объекту,  то
зачем было через несколько минут откровенничать? За всем этим  определенно
что-то кроется.
   - Может быть, вы преувеличиваете? - сказал Кирога. -  В  конце  концов,
подобные эксперименты не  обходятся  без  темных  мест,  как  вы  изволили
выразиться. Вспомните, сколько их было в моем рассказе.
   - Нет, Гринвуд прав,  в  этих  странностях  есть  своя  логика,  и  мне
кажется, я ее угадываю.
   - Выкладывайте же! - потребовал нетерпеливый Лефер.
   -  Видите  ли,  друзья,  как  врач,  я  лучше  вас  знаю  Ольсена,  его
человеческие  качества.  Этот  человек  органически  не  способен  ни   на
предательство, ни на равнодушие. Возьмите во внимание и другую его  черту:
молниеносную,  я  бы  сказал,  уникальную  реакцию,   причем   не   только
физическую. Ра