ы,
другой на островерхую муравьиную кучу - и  так  без  конца,  насколько
хватал  глаз.  И нижние волны гор,  покрытые хвойным лесом,  тоже были
очень знакомы,  особенно их склоны, которые кое-где бурели каменистыми
россыпями; все так же красочно и заманчиво влекли к себе выходы темных
скал,  окруженных молодой альпийской зеленью.  Хуги  помнил,  что  под
какой-то скалой в яблоневом поясе должна быть пещера,  где он прожил с
Розовой Медведицей остаток лета и большую часть осени.  И сам,  еще не
понимая почему, он забеспокоился, перестал приглядываться к Полосатому
Когтю и делать то, что делал медведь. Ему не терпелось найти пещеру, и
он  уже  несколько раз порывался уйти от своих воспитателей и заняться
поисками. Но Розовая Медведица по-прежнему была чутка и внимательна.
     Заметив его  отсутствие,  она  прекращала  искать пищу и,  подняв
морду, сердито звала:
     - Ху-ги!
     Он вынужден был покоряться.  Однако проходило  время,  и  мальчик
снова бежал к какому-нибудь скальному выступу, показавшемуся знакомым.
Но его или возвращал короткий рев,  или он убеждался,  что это не  тот
выступ, и понуро плелся обратно.
     На пещеру набрел Полосатый Коготь.  Впрочем, если бы он знал, что
Хуги  разыскивает  именно  ее,  то  отыскал  бы к ней путь без всякого
труда:  память зверей в таких случаях  действует  безотказно,  но  они
никогда не думают о том, что в данный момент им не нужно. А в Хуги жил
человек, который умел по-человечески тосковать о прошлом и помнить то,
что не было необходимостью.
     Как он обрадовался,  когда увидел и узнал свое логово! Он прыгал,
что-то  даже  пытался выразить человеческим языком,  вбегал в пещеру и
вновь выскакивал из нее.  Полосатый Коготь,  сидя на  задних  лапах  и
склонив  огромную  голову,  с  интересом  посматривал на Хуги,  словно
пытался понять,  почему тот так радуется пещере,  когда  вокруг  стоит
теплая зеленая весна и залегать в спячку совсем нет нужды.
     А Хуги, вдосталь напрыгавшись, проворно побежал на четвереньках к
расселине, где жил давний его знакомый - барсук Чуткие Уши.
     Чуткие Уши,  верный своей оседлости,  лежал  на  боку,  подставив
солнцу заметно отощавший за зиму рыжий живот... Хуги тихонько хрюкнул,
барсук поднял черно-полосую голову и прислушался.  Однако вокруг  было
тихо  и  спокойно.  Тогда  он  сел  и,  почесав за круглым ухом,  стал
раскачиваться взад и вперед.  Хуги высунул из травы  черную  голову  и
хрюкнул громче.
     Чуткие Уши вздрогнул и,  не желая больше испытывать судьбу, полез
в нору.
     Хуги был доволен.  Полдня его  не  покидало  хорошее  настроение.
Резвясь,  он  дергал  Полосатого Когтя за уши,  за хвост,  а когда тот
лениво поднимал  лапу,  чтобы  наказать  шалуна,  резво  отскакивал  и
начинал  перед  ним  прыгать,  урча  и  взвизгивая.  Один  раз он даже
забрался на его широкую холку,  сел верхом и  заверещал  от  восторга.
Полосатый Коготь миролюбиво замотал головой и,  не обращая внимания на
седока, пошел себе дальше, срывая по пути стебли белокопытника. А Хуги
сидел на нем, как на лошади, и колотил пятками в лохматые бока.
     - Хр!  Хр!  - кричал он, и его звонкий голос совсем не походил на
медвежий.
     А когда Полосатый  Коготь  и  Розовая  Медведица  легли  в  тени,
спрятавшись от полдневной жары,  Хуги лег ей под бок и, положив голову
на ее лапу, крепко уснул.
     И впервые  приснился  ему  связный сон.  Он видел своих настоящих
отца и мать,  видел двоюродных братьев и сестер,  с которыми бегал  по
лугу взапуски,  видел дядю Ибрая,  двух его жен - старую и молодую - и
всех трех престарелых тетушек.  И во сне вспомнил, что мать он называл
"ана",  а отца - "ата" и что отец подсаживал его на лошадь,  в кожаное
седло,  и давал ему черные  ременные  поводья,  и  он,  колотя  голыми
пятками в бока лошади, заливисто смеялся и кричал: "Хр! Хр!"
     От собственного немого крика он и проснулся.  Медведи, утомившись
от жары и сытости,  крепко спали,  спокойно посапывая,  а Хуги лежал с
открытыми глазами,  глядел в далекую  синеву  неба  и  вспоминал  сон,
чувствуя всем своим раздвоенным существом,  что сон зовет его вниз,  в
долину,  где цветут красные маки,  где пасутся овцы  и  лошади  и  где
обязательно должна стоять юрта, в которой ждут его отец с матерью.
     Хуги осторожно отполз, не потревожив сна медведей, потом поднялся
во весь рост и бесшумно скользнул в зеленую чащу арчи.
     Солнце клонилось к закату.  Темные тени были прохладны и  приятны
голому телу. Местами, продираясь сквозь заросли, он скользил по склону
на коленях,  которые не чувствовали ни острой  щебенки,  ни  твердости
камня, затем снова поднимался на ноги. Он уже не испытывал неудобства,
передвигаясь и на четвереньках,  но в основном,  как и  прежде,  ходил
по-человечьи, и это делало его еще более выносливым и подвижным.
     Шел он долго,  и все меньше встречались на пути каменные глыбы  и
плиты.  Здесь  обильно росла трава и много было ореховых кустов.  Раза
три попались журчащие ключи,  сбегающие с  самых  вершин  гор,  из-под
шапок  вечных снегов.  Перед одним из них Хуги остановился,  присел на
четвереньки и стал пить,  втягивая воду сквозь зубы.  А  когда  поднял
голову,  встретился  с  пристальными круглыми глазами пятнистой кошки.
Она распласталась на толстом,  вымытом из земли корневище тальникового
куста и напряженно ждала чего-то.
     Это была первая встреча,  один на один, с уже известным зверем, и
инстинкт  подсказал  Хуги,  что  надо не обороняться,  а нападать И он
пружиной взвился вверх.
     - Ах-р!
     Пятнистая кошка,  пронзительно,  коротко взмяукнув,  метнулась  в
сторону и мгновенно исчезла в темных зарослях тугая.
     Маленькое, но смелое сердце Хуги все же билось сильнее,  чем  оно
билось  обычно.  Он  был  один  и чувствовал,  что защитить его сейчас
некому.  Теперь он шел быстрее, почти бежал и часа через два спустился
к подножию горы Кокташ.
     Перед ним  открылась  долина.  Он  остановился,   оглядывая   ее,
незнакомую и большую.  Ему помнились маки,  сплошные,  красные,  целое
поле маков, но их почему-то не было.
     Долго блуждал Хуги по бывшему отцовскому становищу,  пока наконец
не наткнулся на чугунный казан,  перевернутый вверх дном и уже  прочно
покрытый  коростами  ржавчины.  И  тогда  только  его  детская  память
озарилась вдруг яркой вспышкой пережитого.  Он отчетливо  на  какой-то
миг увидел лица отца и матери,  увидел горящую юрту,  лохматых собак и
казан, в котором отец, перед тем как уйти, варил ему мясо. И Хуги, как
бывает  с  детьми,  потерявшими от испуга дар речи и вновь пережившими
испуг, пронзительно закричал:
     - Ан-на-а-а!
     И звенящие горы мгновенно подхватили этот священный зов к матери,
чтобы она могла услышать его:
     "А-на-на-на-а!. "

x x x

     Розовая Медведица и Полосатый  Коготь  нашли  своего  приемыша  в
глубоком обмороке.  Но они были звери и приняли обморок за сон, потому
что им не дано было впадать в беспамятство  от  сильной  боли  или  от
сильного потрясения.
     Хуги очнулся поздно  ночью,  почувствовав  прикосновение  к  телу
шершавого языка Розовой Медведицы,  и снова хотел крикнуть "мама",  но
слово это теперь уже навсегда исчезло из памяти.  Вместо него раздался
какой-то  сиплый  горловой звук,  напоминающий повизгивание обиженного
медвежонка.

7

     За лето Хуги еще подрос,  окреп.  Розовая Медведица  и  Полосатый
Коготь  в  достатке  добывали  сурков,  иногда  охотились  на  косуль,
подстерегая их в завалах бурелома.  В ягодах тоже не было  недостатка.
По ручьям много росло смородинных кустов.  Любил Хуги и костянику. Что
до клубники, то ее можно было грести хоть лопатой. Хуги набивал живот,
почти не сходя с места
     Медвежья семья оказалась на редкость  дружной.  Полосатый  Коготь
настолько привязался к мальчику, что стал заботливей медведицы. Был он
неистощим и в играх,  которые,  по обыкновению,  затевал сам.  Он  мог
взобраться   на   арчу  и,  опираясь  передними  лапами  на  узловатый
перекрученный сук,  мерно раскачиваться и лукаво поглядывать сверху на
Хуги,  как бы приглашая к себе.  Тот ждать не заставлял.  Карабкаясь с
обезьяньей  ловкостью  по  шероховатому  мускулистому  стволу,  быстро
взбирался к Полосатому Когтю, а затем так же проворно лез еще выше. Но
медведь был умен,  он не лез туда,  откуда мог сорваться.  Хуги  и  не
подозревал, что Полосатый Коготь в этих забавах преследовал свою цель:
он обучал мальчика ловкости и проворству.  Были и другие  игры,  менее
забавные,  но  зато  более  полезные.  Полосатый Коготь находил свежую
сурчиную нору,  обнюхивал ее  и  ложился  неподалеку,  потом  призывно
поглядывал на Хуги,  приглашая лечь рядом.  Это не было охотой, потому
что глаза Полосатого  Когтя  и  полуразинутая  пасть  улыбались.  Хугн
подползал и тоже ложился.  Так они могли лежать по нескольку часов, не
сводя глаз с норы и не делая ни единого движения. Бессловесный договор
был таков: кто дольше пролежит, не тронувшись с места. Поначалу у Хуги
не хватало терпения, и он или поворачивал голову, или передвигал руку,
и  тогда  Полосатый  Коготь  с  тем же насмешливым выражением на морде
вставал и уходил, а Хуги чувствовал себя виноватым и плелся за ним как
побитый.  Но постепенно усвоил эту игру, и она развила в нем охотничью
выдержку.
     Однажды, той  же забавы ради,  но памятуя урок Розовой Медведицы,
он решил сам подстеречь своего старого знакомого Чуткие  Уши.  Медведи
паслись   неподалеку,   объедая  дикие  яблоки,  а  Хуги  спустился  в
расселину,  подобрался к норе барсука и залег с подветренной  стороны.
Он  лежал час,  два,  но Чуткие Уши не показывался:  очевидно,  просто
дремал в прохладной уютной  норе,  а  возможно,  по  своей  врожденной
осторожности  поглядывал  на  свет  из  запасного выхода.  Хуги знал о
существовании этих выходов,  но не знал,  что они принадлежат одному и
тому   же  жильцу.  Он  полагал,  что  это  самостоятельные  норы,  но
необжитые, а может, даже пустующие.
     Прошел еще  час,  и  мальчик  уже хотел бросить охоту,  как вдруг
тонким,  обостренным слухом поймал легкий шорох:  Чуткие  Уши  вылезал
погреться на солнце.  Хуги напружинился,  подобрался, готовый прыгнуть
на барсука при первом его появлении. Но барсук был старым и хитрым. Он
еще  с  полчаса просидел у края норы и только затем,  осторожно,  стал
медленно выползать.
     Прыжок был  абсолютно  точным.  Хуги  схватил  барсука  руками за
полосатую шею и,  чувствуя ноздрями волглый запах земли и  прохладного
жирного тела,  припал зубами чуть пониже круглых прижатых ушей.  И тут
понял,  что жертва сильнее.  Медлительный и неповоротливый,  казалось,
барсук,  неистово  хрюкнув,  стремглав  перевернулся и в мгновение ока
снова оказался на ногах нос к носу с растерявшимся  охотником.  Затем,
не  давая  Хуги  опомниться,  всем  своим  двадцатикилограммовым весом
обрушился на него.  Острые зубы зверя впились  в  плечо.  Хуги  громко
заверещал  от  боли  и  страха,  пытаясь  вцепиться  в горло барсука и
оторвать его от себя.  Катаясь по земле,  еще раз почувствовал  острую
боль:  задними  лапами  барсук  разодрал  ему  кожу  на  животе.  Хуги
захлебнулся криком.  Силы сразу оставили его.  Он  разжал  пальцы,  но
почему-то  и  Чуткие  Уши сразу же выпустил его из зубов.  Искусанный,
исцарапанный,  весь  залитый   кровью,   Хуги   увидел,   как   барсук
стремительно  кинулся в нору и исчез в ней,  а спустя миг у норы сидел
уже Полосатый Коготь и с ожесточением разрывал ее могучими лапами.  Но
вскоре сообразив, что нора под каменными плитами ему не по силам, весь
дрожа от возбуждения и гнева, стал зализывать мальчику раны.
     С большим  трудом Хуги выбрался из расселины и,  тихо постанывая,
лег в траву.  Жаркое  солнце  остановило  кровь,  но  боль  продолжала
терзать до самого вечера. Ее успокоила только прохлада ночи.
     После этой охоты два дня он ничего не ел,  его лишь мучила жажда,
которую  приходилось  утолять из ближнего ручья,  а когда поправился и
снова спустился в расселину,  то увидел,  что вход в нору злополучного
соседа  накрепко  завален глыбами камня.  Полосатый Коготь отомстил за
Хуги,  лишив  Чуткие  Уши  парадного  входа  и  чудесного   места   на
солнцепеке.

x x x

     С приближением  осени  характер  Розовой  Медведицы  стал заметно
меняться.  Она  становилась  спокойнее,  апатичнее  и  не  так  остро,
неусыпно,  как раньше, следила за Хуги. Его судьба как бы перестала ее
волновать.
     Хуги еще  ни  о  чем  не знал,  но дальнейшая судьба его была уже
предопределена. Розовая Медведица снова готовилась стать матерью. Будь
Хуги действительно медвежонком, все было бы проще. Он залег бы с нею в
берлогу, а затем в качестве пестуна продолжал бы составлять одну семью
и на будущий год вместе с ее новым выводком. Но Хуги, сумевший постичь
медвежий образ жизни,  не в  силах  был  постигнуть  одного  -  зимней
спячки.  Он  просто  умер  бы с голоду или замерз в бесплодных поисках
пищи зимой.  Только новое кочевье на юг могло спасти его. Но он привык
во  всем  полагаться на Розовую Медведицу,  а свой собственный кочевой
инстинкт еще не развился в нем.
     Как-то (это  было  уже  в  сентябре)  Розовая  Медведица выкопала
сурка.  Сурок был большим и жирным - до пяти килограммов.  Его хватило
бы Хуги раза на два.  Но она вдруг не захотела с ним поделиться. Когда
он по привычке смело потянул у нее из зубов свою долю,  она  наградила
его крепкой затрещиной,  а затем,  зажав сурка в пасти,  повернулась и
ушла на скалистый мыс.
     Хуги, жалобно поскуливая,  заковылял к Полосатому Когтю,  который
все видел.  Для него-то все  было  ясно.  Медведица  так  должна  была
поступить,  готовя себя к спячке. Однако сам он поступил иначе. В этой
огромной косматой туше все-таки было доброе сердце.  Полосатый  Коготь
понимал,  что  Хуги  мал  и  неопытен и ему надо помогать.  И когда он
вскоре откопал сурка, то не стал его есть, а положил перед мальчиком и
лег неподалеку, вытянув морду и поглядывая на него спокойными глазами.
     Хуги сперва набросился на зверька, но потом, помедлив, поднес его
к  вытянутой  морде  Полосатого  Когтя.  Какими же ласковыми огоньками
заискрились умные,  внимательные глаза медведя!  Он дружески  заурчал,
лизнул  Хуги в нос,  и они оба,  степенно и не торопясь,  уступая друг
другу, начали есть.
     Умудренный жизнью   медведь  всю  свою  привязанность  к  Розовой
Медведице теперь перенес на мальчика.
     Она все  чаще  уходила от них,  заставляя Хуги тосковать по ней и
звать Полосатого Когтя идти по ее следу. Может быть, он тосковал бы по
Розовой Медведице дольше,  но тут произошло одно удивительное событие,
которое наконец  дало  ему  почувствовать  самостоятельность.  Памятуя
уроки Полосатого Когтя, Хуги разыскал как-то на поляне сурчиную нору и
терпеливо залег.  Это было незадолго до вечера, когда сурки, повинуясь
какому-то побуждению,  вылезают из нор и до самого заката солнца тонко
пересвистываются между собой.
     Полосатый Коготь  в это время разрывал в отдалении дерн,  ища под
ним червей и личинок.  Он был сыт,  и раскапывать сурчиную нору ему не
хотелось: это был все-таки нелегкий труд.
     Хуги повезло.  Сурок высунул из норы голову и тут же был  схвачен
за пышный загривок. Зверек надулся, уперся лапами и ни за что не хотел
вылезать,  но Хуги одолел его и вытащил.  Это  была  первая  охота  на
живого  зверя,  которая  увенчалась успехом.  Более года понадобилось,
чтобы постигнуть один из ее секретов,  и постигнуть не в  игре,  не  в
забаве, а в истинном стремлении добыть пропитание и утолить голод. Как
делают все  дети,  когда  им  что-нибудь  удается,  Хуги  понес  сурка
Полосатому Когтю, чтобы показать свою первую добычу.
     Увидя в руках Хуги убитого зверька,  Полосатый Коготь  благодушно
заурчал,   замотал   головой,   помахивая  ею  сверху  вниз,  а  затем
признательно лизнул мальчика в щеку.  Сурка они съели вдвоем, а потом,
напившись из ключа,  до ночи резвились на поляне, борясь друг с другом
и катаясь по траве.
     Через два дня Полосатый Коготь повел Хуги на юг, беря направление
на горы, покрытые вечным снегом.

8

     По соседству с владениями Розовой Медведицы,  в  еловом  урочище,
высился каменный кряж.  На самой его вершине,  далеко видная отовсюду,
стояла, побитая грозами, одинокая Старая Ель. Природа вознесла ее выше
других  деревьев  и сохранила дольше остальных,  и оттого она казалась
главой всех тех елей и елок, что росли у подножия. Природе было угодно
вырастить на каменном кряже именно ее,  а не сосну, которые тоже здесь
росли вперемежку. И это было разумно. Стержневой корень сосны не сумел
бы расщепить толщу камня и укрепить стойкость ствола;  ель же не имела
корня,  а  всем  своим  корневищем,  похожим  на  щупальца  осьминога,
укрепилась  за  камни,  раздирая их по слоям и снова опутывая корнями.
Постепенно под нею появилось полое место.  Оно разрасталось,  делалось
глубже и наконец стало дневным убежищем дикобразов.
     Старая Ель доживала третью сотню  лет.  Она  многое  повидала  на
своем  веку.  Выдержала  не  одну  бурю,  устояла  против  трех прямых
попаданий молнии, ее не раз секло градом, но старушка продолжала жить.
Она даже была красивой, по-своему, по-старчески.
     Когда-то в молодости это  было  стройное  дерево,  темно-зеленое,
почти  до  синевы,  с  серебристым  оттенком.  И  издали  оно казалось
парчовым шатром,  унизанным красными мелкими шишками.  Но шло время, и
дерево набиралось силы и крепости, меняя через каждые семь лет зеленое
одеяние на более светлое.  Менялись и шишки.  Они стали коричневыми  и
большими,  а  затем  просто блестящими и огромными,  тяжело свисающими
вниз.  Два раза за это время с  белых  пиков,  напоминающих  верблюжьи
горбы,  спускался ледник.  Он уничтожал на своем пути все живое. Гибли
звери,  гибли альпийские луга,  погибал  лес.  Но  Старая  Ель  и  тут
уцелела.  Она  стояла  на  самой  вершине,  и  ледник  не  смог до нее
дотянуться.
     Шло время, и она снова давала потомство, сея семена в живую плоть
обнаженной ледниками земли. И снова вокруг поднимался еловый подлесок,
который затем крепчал, рос и становился лесом.
     Но вот однажды Старая Ель,  уже привыкшая к семейству дикобразов,
поселившихся под корнями, услышала на рассвете злобное урчание другого
зверя.  И  действительно,  перед  логовом  дикобразов,  вытянувшись  в
струнку,  стоял  большой  красный  волк.  Он  казался  бы еще больше и
внушительней,  если бы не  куцый  обрубок  вместо  длинного  пушистого
хвоста...  Глаза  волка  горели,  словно  отшлифованные  до золотистых
граней два крупных топаза.  Бесхвостый шевелил  обрубком  и  угрожающе
скалил  зубы.  Те  же,  к  кому относилась эта угроза,  двумя круглыми
ощетинившимися  шарами  продолжали  беззвучно  лежать  под  корневищем
старого  дерева.  Но  Бесхвостый был осторожен настолько,  насколько и
смел.  Он шагнул вперед и, вытянув когтистую лапу, притронулся к бурым
иглам  с широкими белыми полосами.  Колючий клубок резко вздрогнул,  и
все его веретенообразные иглы устремились концами к волчьей  лапе,  но
Бесхвостый   быстро   отдернул  ее.  Большой  пестрый  клубок  сердито
захрюкал,  но не раскрылся,  а стал трясти и бренчать  иглами.  Клубок
поменьше тоже зашевелился,  заурчал,  подкатился к самому выходу.  Это
была самка,  она готовилась, как понял Бесхвостый, ринуться в драку. И
действительно,  устрашающе  фыркая,  она  распрямилась,  и волк увидел
горбоносую голову с маленькими,  широко  разведенными  злыми  глазами.
Волк  припал  к  земле,  в  глубине  норы  увидел еще четыре клубочка.
Оказывается,  здесь  жила  целая  семья  дикобразов.  Пахли  дикобразы
вкусно.  Бесхвостому  не хотелось от них уходить.  Он знал свою силу и
свою  ловкость.  Ему  не  раз  приходилось  бывать  в  самых   сложных
передрягах и всегда выходить из них победителем.  Шесть лет назад, еще
молодой,  но уже сильный,  он встр