следующую ветвь. Он визжал, лязгал зубами от страха и негодования.
     Длинноногий, подоспевший вторым,  прыгнул тоже.  Прыжок был  выше
прыжка Бесхвостого,  но достать Хуги было уже невозможно. Загнанный на
сосну,  он с остервенением хватал с веток шишки и  грыз  их  в  слепой
ярости  и  бессилии.  Одну  запустил  вниз  и увидел,  что угодил ею в
покатый лоб Бесхвостого.  Волк отскочил от дерева с  глухим  рычанием.
Тогда  Хуги,  словно  прозрев,  понял,  что у него есть руки и что ими
можно защищаться на расстоянии.  Он сорвал  несколько  шишек  и  снова
бросил  их  в волков,  и с каждым броском волки старались поймать их в
воздухе или же уклониться. Вскоре, однако, Бесхвостый утомился, отошел
от  дерева  и  лег  в  траву,  зорко  следя  за каждым движением Хуги.
Длинноногий, убедись в бесплодных попытках достать человека на дереве,
тоже отошел и лег с другой стороны. Хуги оказался в западне.

9

     В долину  Черной  Смерти,  как  называли  ее  казахи,  экспедиция
прибыла вечером.  До захода солнца оставалось еще часа  два,  и  можно
было  не  торопясь  разбить палатку,  приготовить ужин и теперь уже на
месте, не спеша, обсудить дальнейший план работы.
     Места кругом  были  настолько глухи,  настолько живописны в своей
дикости,  что даже  вызывали  робость  перед  ними.  Из  долин  хорошо
проглядывались взъемы гор с отлогими впадинами, с каменными выступами,
расположенными  амфитеатром,  с  почти  отвесными  кручами,  покрытыми
разнотонной   окраски   лесом.   Чернели  каменные  утесы,  называемые
бараньими лбами.  И выше всего  этого,  кажущиеся  недоступными,  ярко
белели отчеркнутые свинцовыми тенями,  покрытые вечным снегом и льдами
пики утесов.
     - Сколько же до них отсюда? - спросила Дина Кара-Мергена.
     - Кто знает,  - ответил он.  - Может,  десять,  может, пятнадцать
верст. Шибко далеко.
     - Да ведь они рядом!
     - Э-э, Дина-апа! Так только кажется. Далеко-о!
     Дина, еще раз оглядев панораму гор,  сокрушеннопокачала  головой.
Впервые   в   ее  душу  закралось  сомнение:  да  можно  ли  на  таком
пространстве,  в такой непроходимой глуши отыскать  маленького  дикого
человека?
     У разбиваемой палатки стучали топорами,  забивали  колья,  упруго
звенели оттяжки.  В стороне, отгоняя хвостами слепней, фыркали лошади,
пущенные пастись.
     - Боже,  красота-то  какая!  И  сколько  во  всем этом музыки!  -
сказала Дина, глядя на узорное поле маков. Она от кого-то слышала, что
если долго нюхать их,  то спать будешь крепко-крепко. Да она и без них
уснула  бы  сейчас  с  удовольствием.  Все  тело,  особенно  поясницу,
разламывало  от  долгой  езды.  Сошла с седла и почувствовала,  что не
может  шагнуть.  Казалось,  ноги  согнулись  ухватом  и  были   просто
приставлены к бедрам. Каждый шаг отдавался болью.
     - Вон там ключевая вода есть,  Дина-апа,  - сказал Кара-Мерген. -
Можно немножко лицо освежить, ноги. Только сперва мало-мало отдыхай. А
то болеть будешь.
     Ужинали поздно.   Ели   зажаренное   на   вертеле  мясо  барашка,
подаренного Кильдымбаем.  Ужиная,  наблюдали закат, восторгались игрой
светотени,  пляшущей  на  далеком красноватом утесе,  увенчанном белым
шлемом. Говорили:
     - Хорошо  бы  постоянный  лагерь  ставить  здесь.  Куда  же  мы с
лошадьми на такие кручи потащимся?
     - Да,  это место шибко хорошее.  Ветра мало.  Воды много.  Травка
кругом сочная.  Лошадь оставлять можно.  Казахская  лошадь  привычная.
Сама гулять будет.
     - А это небезопасно?
     - Не-ет,  какая опасность? Сюда никто не гуляет. Казах не придет,
боится.  Дикий зверь тоже в долину не ходит. Я так думаю, палатку надо
оставлять, всякий шурум-бурум тоже оставлять. Я доглядать стану.
     - Мы же без вас не обойдемся в горах.
     - А-а,  нет.  Я вместе пойду.  Потом,  когда надо,  сюда вернусь.
Муку,  крупу понемножку тащу.  Мультык даете,  архар добывать буду.  А
так, где махан возьмешь?
     - Мне кажется, он подает хорошую мысль, - сказал Скочинский.
     - Да,  но в этих горах я не хотел бы слышать выстрелов.  Мы можем
напугать мальчика, и он уйдет, - ответил Федор Борисович.
     - Зачем пугать? - сказал Кара-Мерген. - Я стрелять здесь не буду.
Я в другую сторону пойду. Вон туда-а, там тоже архаров много.
     Федор Борисович за то время,  пока они ехали,  постарался внушить
Кара-Мергену,  что фактически никакого Жалмауыза нет,  что все идет от
суеверия  и  совпадения  фактов.  Но  в  действительности в этих горах
должен обитать одичавший мальчик, воспитанный медведями. Вот его-то он
и  видел,  после  выстрела  подскочившего  к  убитому  пестуну,  а  не
вылезшего из его шкуры. Кара-Мерген вроде верил или, во всяком случае,
делал вид,  что верит,  однако было видно, что безотчетный страх перед
Жалмауызом сидит в его душе еще крепко.
     - А он,  шельмец, - имея в виду одичавшего мальчика, сказал Федор
Борисович,  - неплохо устроился.  Табу, наложенное на эти горы, хорошо
охраняет его от людей. Ну, а звери вряд ли ему сейчас опасны.
     - Дундулай-ага,  ловить будешь,  если это  вправду  адам-бала?  -
спросил Кара-Мерген. (Адам-бала (каз.) - человеческое дитя.)
     - Сперва будем изучать его жизнь.  Как он живет,  что  ест,  куда
ходит. Потом посмотрим.
     - А ты не боишься, что он тебя скушает?
     Федор Борисович захохотал:
     - Нет,  Кара-Мерген,  нет.  Я этого не боюсь.  Он,  должно  быть,
хороший мальчишка! Только дикий...
     Решено было  последовать  совету  Кара-Мергена.  Основной  лагерь
оставить  в  долине.  Все равно некоторое время придется пожить здесь,
чтобы освоиться с местностью,  в деталях разработать план ознакомления
с   горами,   попытаться   восстановить   картину  похищения  ребенка.
Любая-мелочь может оказаться  важной.  Федор  Борисович  поручил  Дине
начать дневниковые записи.
     Говорили бы еще,  да пора было спать.  В палатку лезть  никто  не
захотел.  Все легли под открытым небом. Кара-Мерген разостлал походную
кошму и, привычный ко всему, тут же заснул, а Дина, Скочинский и Федор
Борисович залезли в спальные мешки. Дина долго не могла уснуть, слушая
глубокое и мерное дыхание уставших  за  день  мужчин.  Лежала,  полной
грудью  вдыхала  наплывающий с макового поля легкий дурманящий аромат.
Где-то ближе к полуночи затявкали лисицы,  прокричал филин.  Дина  все
слышала,  все  различала  и,  борясь  в  полусне  с беспорядочным роем
мыслей, медленно уходила в завтрашний день.

x x x

     Утром все проснулись мокрые от росы.  Роса  лежала  на  всем:  на
листьях и стеблях травы,  на парусиновых стенках палатки,  на спальных
мешках.  Неподалеку от стана тихо позвякивала боталом лошадь,  и  звук
этот был чист и нежен. Кто-то уже кричал:
     - Хр! Хр!
     Оказывается, то  сгонял  поближе  к  лагерю  отдалившихся лошадей
Кара-Мерген.  Он встал  раньше  всех.  Опять  запахло  дымком  костра,
заговорили люди, улыбаясь диковинному высвисту и пению птиц.
     А вскоре  после  завтрака  случилась  трагикомическая  история  с
Кара-Мергеном.  Он пошел к ключу, чтобы набрать воды, и вдруг закричал
не своим голосом:
     - Ой,   ок-джилан!   Ок-джилан!   Мин   хазар   ульды!  Ой-ой-ей!
(Змея-стрела! Я сейчас умру! (каз.))
     Все оцепенели,  решив, что случилось нечто ужасное. Первым пришел
в себя Федор Борисович.  Он кинулся к Кара-Мергену,  который лежал  на
траве  и страшно вопил,  зажимая рукой живот.  Еще не добежав до него,
Федор Борисович заметил маленькую змейку, стремительно уходящую прочь.
Догонять  ее  не  имело смысла.  Он подскочил к проводнику и отвел его
руку.
     - Куда укусила?
     - Ой бой!  Ой бой! - стонал Кара-Мерген. - Зачем я поехал с вами?
Наверное,  проклятый Жалмауыз нарочно стал ок-джиланом.  Он пробил мое
тело насквозь. Сейчас помирать буду... Ой-ой-ей-ей!
     Федор Борисович расстегнул на нем меховую тужурку.
     - Где? Куда укусила?
     - Ок-джилан не кусает... Ок-джилан насквозь тело проходит.
     Федор Борисович завернул ему  подол  рубахи.  Нигде  не  было  ни
царапинки.
     - Смотри сам. Где? - приказал он.
     Кара-Мерген, с  которым  чуть  не  случился шок,  поднял голову и
глянул себе на живот.  Тогда он сел, бессмысленно ткнул себя пальцем в
то место, куда, по его уверению, ударила змея.
     - Тут стрелял ок-джилан. Я слышал. Больно было.
     Все уже стояли вокруг него.
     - Тут,- повторял он.
     И вдруг Федор Борисович расхохотался.  Наконец-то он понял, в чем
дело.  По поверью казахов, маленькая юркая змейка, называемая стрелой,
будто  бы  пробивает  человека  насквозь.  Причем это поверье держится
стойко,  хотя змея-стрела,  в общем-то,  безобидная тварь,  укус почти
безвреден.  Однако казахи боятся ее хуже каракурта и скорпиона, потому
что  она  действительно  прыгает  на  человека   со   стремительностью
настоящей  стрелы.  Вот  этот  толчок  Кара-Мерген  и  принял  за удар
насквозь.
     - Наверно, все-таки толстая одежда меня спасла, - говорил он.
     ...Первый же  день  начавшихся  обследований   принес   ожидаемые
находки.  Сперва  обнаружили  вверх  по ключу перевернутый и вросший в
землю казан.  Потом нашли  жалкие  остатки  сгоревшей  юрты.  История,
рассказанная некогда Ибраем,  подтверждалась.  Значит, где-то в кустах
должны были еще лежать останки Урумгая.  Десять лет  -  все-таки  срок
порядочный,  и за это время могло вообще не остаться никаких следов от
разыгравшейся здесь трагедии.
     На останки Урумгая наткнулась Дина.
     - Федор Борисович! Николай! Скорее сюда! - закричала она.
     Все побежали   к   ней.   В  тамарисковых  кустах,  на  маленькой
проплешине,  лежали  кости  человеческого  скелета.  Федор   Борисович
предусмотрительно заявил:
     - Давайте внимательно все осмотрим,  ничего не трогая, - и первым
опустился на колени.
     Неожиданно Дина  обратила  внимание,  что  трава  возле   скелета
примята: отчетливо были видны две круглые ямки.
     - Федор Борисович,  посмотрите,  - сказала  она,  -  будто  сидел
кто-то...
     Федор Борисович и Николай стали разглядывать  оставленный  кем-то
след,  щупали руками углубления.  Трава была довольно плотной,  хотя и
невысокой.  Вскоре Федор Борисович  обнаружил  длинный  черный  волос,
внимательно  рассмотрел  его.  То был волос с головы человека.  Он дал
посмотреть на него остальным, потом спрятал находку в записную книжку.
     - Вот  еще,  обратите  внимание,  -  сказал  затем,  -  эта малая
берцовая почти скрыта землей.  И вот эти. А теперь взгляните сюда. Они
вынуты и снова положены, но уже не так. Кто это сделал? Зверь?
     - Ну а кто же еще?
     - Не знаю.  Но на зверя мало похоже. Может быть, тот, кто оставил
эти следы.  Видите,  как будто сидел человек.  К тому же  человеческий
волос...
     - Он мог принадлежать покойнику, - проговорила Дина.
     Федор Борисович улыбнулся.
     - Вы,  Дина,  не наблюдательны.  Казахи обычно стригут или  бреют
головы.  Здесь кто-то другой был...  Пожалуйста, занесите-ка все это в
дневник.  Только не пропускайте никакой мелочи. М-да, вот, значит, где
нашел  свой конец отец Садыка.  А все-таки эти ямки...  Действительно,
как будто кто-то сидел...
     Так, в раздумьях, догадках день и прошел.
     Вечером, сидя  у  костра,  тихо   переговаривались,   подытоживая
сделанное за день.  Опять подшучивали над Кара-Мергеном, которого чуть
не пробила насквозь ок-джилан.
     - Меня  меховая  куртка спасла,  - упрямо продолжал он отстаивать
невероятные способности маленькой  змейки.  -  Куртки  не  было  бы  -
пробивала.
     Федор Борисович снова  пытался  объяснить,  что  это  всего  лишь
поверье и что на самом деле змея-стрела для человека не опасна.
     - А вот фаланг и скорпионов следует опасаться,  - говорил он  уже
более для Дины,  чем для других. - Всякой нечисти здесь предостаточно.
Надо быть осторожней. Лезут даже под кошму, хотя те же казахи считают,
что скорпион и фаланга боятся запаха овечьей шерсти.
     - А помнишь,  Федор, - сказал Скочинский, - как однажды к нам под
попону что-то штук пять фаланг забралось.  А мы тогда тоже верили, что
попона или кошма верная от них защита.
     - Это они от дождя скрывались. Фаланги не любят воды...
     В этот вечер было решено, что назавтра рано утром Федор Борисович
и  Кара-Мерген  поднимутся  в  горы.  Охотник покажет место,  где убил
медведя. Потом все вместе начнут планомерный поиск.

10

     А Хуги в это время сидел на сосне.  Он провел уже на ней  полдня,
но волки и не думали снимать осаду.  Более того,  к ним присоединилась
Хитрая.  Полеживая неподалеку,  они  будто  бы  не  обращали  на  Хуги
никакого внимания.  Лишь изредка,  когда он шевелился, выбирая удобную
позу, кто-нибудь из них поднимал пристальные глаза, смотрел спокойно и
даже   со   скукой,   потом  снова  прикрывал  веки.  Волки,  казалось
безразличные ко всему, просто подремывали в близком соседстве от Хуги.
На самом деле наблюдение их было неусыпным.
     К вечеру Длинноногий ушел.  По-видимому,  к логову.  Бесхвостый и
Хитрая остались.
     Наступила ночь.  В  горах  стало  прохладно,  со  снежных   пиков
потянуло ветром. Хуги поеживался. И особенно было нехорошо оттого, что
ветер качал сосну и надо было все время держаться.  В  темноте  волчьи
глаза  горели  яркими  фиолетовыми  огоньками.  Продрогнув  на  ветру,
чувствуя онемение в теле,  Хуги наконец не выдержал осады и,  набрав в
грудь воздуху, протяжно и громко закричал:
     - Хо-у-у-ги-и!
     Это был призыв о помощи. Он звал Полосатого Когтя, который уже не
раз приходил ему на выручку.
     Волки внизу  забеспокоились.  Крик  настораживал их и пугал.  Они
отвечали рычанием.  Бесхвостый даже подошел к сосне и,  вскинувшись на
нее передними лапами, заскреб по коре когтями.
     Хуги закричал опять.
     - Р-р-р-р,  - заворчал Бесхвостый,  словно хотел сказать:  молчи,
мол, все равно никуда не денешься.
     Ветер подхватывал крик и, дробя его, уносил куда-то.
     Накричавшись до хрипоты,  Хуги замолк. Полосатый Коготь на помощь
не приходил.
     К полуночи ветер стих.  Стало теплее.  Хуги клонило  ко  сну.  Он
давно  привык ко всяким лишениям,  которые попросту были его привычным
образом жизни.  Но сидеть на сосне и знать,  что внизу стерегут волчьи
зубы,  было все-таки делом непривычным. Понадежней опутав ногами ствол
дерева,  прижавшись  к  нему,  мальчик  прикрыл  глаза  и  стал  чутко
подремывать.  Он  не  думал,  чем  все  может кончиться.  Сидел и ждал
удобного момента,  чтобы можно было покинуть свое убежище  и  спастись
бегством.  Это  был  обычный  инстинктивный  страх загнанного зверька,
который может умереть в своем укрытии,  но  не  выйти.  Смерти  он  не
боялся,  потому  что  не  знал ее,  а знал только боль и берег себя от
возможной боли,  которую могут причинить волки.  И все же чувства были
до крайности напряжены.  Поняв,  что Полосатый Коготь не придет (иначе
он бы уже пришел), Хуги перестал на него надеяться.
     Перед утром он подремал еще,  а когда рассвело,  встал на сук,  с
хрустом потянув тело.
     Звери недовольно    ворчали,    тоже   потягивались,   поочередно
распрямляя то одну,  то другую задние ноги и всласть позевывая. Однако
пост оставлять не думали.
     С приходом утра страх у Хуги  прошел  совсем.  Он  успокоился,  и
мысли перекинулись на поиски пищи.  Он сорвал шишку, но уже не бросил,
а стал внимательно исследовать,  нет ли в ней  чего-нибудь  съестного.
Съестного,  однако, не было, и он швырнул ее вниз. Потом отодрал пласт
коры и нашел несколько личинок короеда. Это было вполне пригодно, хотя
и горьковато на вкус.
     Личинки лишь раздразнили аппетит,  и Хуги опять стал  нервничать.
Снова  в  нем  закипало зло на волков,  которых так ненавидела Розовая
Медведица.  Нет, отныне он тоже будет преследовать их, пока не изгонит
из  своих владений.  Так поступают все,  даже пернатые хищники,  зорко
следя за тем,  чтобы никто  не  посмел  нарушить  границы  охотничьего
участка.  Так  было  всюду,  так  должно быть.  Сильному уступали все,
слабый бежал  или  становился  добычей  сильного.  Живя  с  медведями,
которым  не  было равных по силе,  Хуги и сам постепенно утверждался в
этом зверином мире как властелин.
     - Ху-уги-и-и!  -  опять огласил он лес и горы призывным зовом и в
то же время утверждая свое существование и право на свободу...
     Кара-Мерген внезапно остановился и побледнел.
     - Уй бой! Слушай, Дундулай-ага... Это кричит Жалмауыз...
     Федор Борисович  и  сам  услышал чей-то далекий-далекий протяжный
крик.  Он был похож и на крик филина,  и на внезапно оборвавшийся  вой
волка,  взвывшего  на  самой  высокой ноте.  Однако горы были способны
резко извращать звуки.
     - Да  это  волк  взвыл,  -  сказал он,  зная,  что филины днем не
кричат.
     - Жок,  жок,  это  не  каскыр.  Так каскыр не кричит,  я знаю,  -
запротестовал Кара-Мерген.  - Я в тот раз тоже слышал такой голос. Это
Жалмауыз...
     - Да ведь я же вам объяснял,  что никакого Жалмауыза нет,  а есть
мальчик Садык, племянник Ибрая, которого медведь утащил.
     - Ох,  Дундулай-ага,  я все-таки не шибко верю. Если бы аю таскал
кишкентай-бала,   он   бы  его  слопал.  Наверное,  пожалуй,  все-таки
Жалмауыз.
     - Будет вам,  Кара-Мерген! Вы же охотник, притом смелый, а верите
каким-то детским сказкам, - увещевал его Федор Борисович.
     - Конечно, смелый, - резонно отвечал Кара-Мерген. - Если бы я был
трус, я в такие горы больше не гулял бы.
     Федор Борисович  улыбался.  Над  ними  высились скальные выступы,
поросшие лесом,  места были и впрямь невеселые,  дикость  несусветная.
Действительно,  в  этих  горах  несмелому  делать  нечего.  Шестой час
взбирались они все выше и выше.  Высота была уже не менее  двух  тысяч
метров  над уровнем моря,  а конца ей все еще не предвиделось.  Высоко
стоит солнце, почти отвесно пронизывает сверху темень мрачных расщелин
и  мрак в буреломных лесах.  Глухо,  тихо,  ветка хрустнет - слышно за
целую  версту.  Изредка  пискнет  королевский  вьюрок,   улетая,   или
послышится с неба орлиный клекот - и опять тишина,  глубокая, давящая,
как будто тебе воском залепили уши.
     Тропы, неведомо кем проложенные,  разветвляясь, шли кверху, порой
так  круто  поворачивая  над  обрывами,  что  приходилось  пробираться
ползком. Недаром такие проходы назывались здесь "вавилонами".
     В одном из глухих мест с шумом  забилась  у  самых  ног  какая-то
огромная птица,  полетели сучья,  камни.  Птицей оказался улар, тяжело
поднявшийся на крыло.  Федор Борисович проследил за  коротким  полетом
улара,   пролетавшего  внизу  над  пиками  пихтового  леса  и  куда-то
канувшего среди нагромождений камня и полога зелени.
     Поднялись еще  метров  на сто,  пропетляв по "вавилонам" не менее
километра.  Здесь места пошли отложе,  ровнее,  сплошь покрытые  елью.
Дальше  виднелась желтовато-зеленая прослойка сосны и опять шел еловый
лес, венчавшийся вдалеке огромной, могучей елью, стоявшей как будто на
возвышении.
     - Ху-уги-и-и!
     Этот голос   снова   прорезал   тишину   гор,   и  опять  обомлел
Кара-Мерген, не двигаясь с места.
     - Да это какая-то птица! - воскликнул Федор Борисович. - Не иначе
как птица, малоизвестная.
     В нем уже загорелся азарт орнитолога.  Тянь-Шаньские горы в своей
глубине еще мало исследованы и могут одарить  таким  экземпляром,  что
ахнет весь ученый мир.
     Он заторопился вперед,  сняв на всякий случай с плеча маленькую и
ловкую  бельгийку.  Кара-Мергену  ничего не оставалось,  как поспешить
следом.  В нем опять проснулся  охотник:  может,  в  самом  деле  прав
русский начальник Дундулай, который ничего не боится, который когда-то
одолел самого Казанбая - ярого врага  кочевников  Джетысу,  или  иначе
Семиречья.
     Кара-Мерген шел  сперва  рядом,  а  потом  даже  обогнал   Федора
Борисовича,  идя от него чуть в стороне. Так они и шли еще метров сто,
незаметно отдаляясь друг от друга.
     И вдруг Кара-Мерген буквально заорал