и ища под ним личинок,  спящих червей и разные съедобные
корешки.  Он  зашел  с  наветренной  стороны,  чтобы  не  спугнуть  ее
незнакомым запахом.  Это  была  действительно  молодая  медведица,  не
рослая,  со светлым мехом и совершенно черными окончаниями лап, словно
обутая в чулки.  И еще... он заметил ее худобу. Разрывая пласты земли,
она  горбилась,  и  тогда острый хребет напоминал узкую грань плоского
камня. Она, очевидно, часто голодала, потому что не имела еще ни силы,
ни опыта, чтобы добывать сытный корм.
     Прячась за деревом,  Хуги миролюбиво и тихо хрюкнул  по-медвежьи.
Чернолапая вздрогнула, навострила круглые ушки и беспомощно оцепенела,
не зная,  что делать:  то ли спасаться бегством, то ли подождать. Хуги
хрюкнул еще раз и вышел из укрытия.
     Чернолапая сразу   попятилась,   замотала   маленькой    головой,
заплевалась  и,  визгливо  заревев с испугу,  кинулась во все лопатки.
Бегала она хорошо.
     Хуги подошел к копанкам,  потрогал руками.  Да,  немного же в них
попадалось съедобного. Посмотрел в ту сторону, куда медведица убежала.
Им  овладело  любопытство.  Почему  бы не выследить снова?  Будет хоть
какое-то развлечение.  И Хуги возобновил  преследование.  Он  смог  бы
догнать  ее  шутя,  но  это  еще  больше  придало бы ей страху,  а ему
хотелось, чтобы она не убегала, не боялась его.
     Через час он снова ее настиг.  И опять повторилась та же история.
Наступала ночь,  пора было  подумать  о  собственном  отдыхе...  Пусть
отдыхает и Чернолапая. Завтра он найдет ее, куда бы она ни ушла.
     Ища ночлег,  Хуги учуял в  камнях  прячущегося  улара,  осторожно
подкрался по запаху и, пользуясь темнотой, схватил птицу.
     Есть ему не хотелось. Отыскав уютное местечко, Хуги положил возле
себя охотничий трофей и крепко уснул.
     Утро встретило солнцем,  теплом и бодрым  настроением.  Он  сразу
вспомнил Чернолапую.
     Хуги с  аппетитом  позавтракал  уларом  и  отправился  на  поиски
незнакомки.  На этот раз след привел в горы. Чернолапая, верно, решила
избавиться от неведомого преследователя, умеющего по-медвежьи издавать
звуки.  Но не так-то просто оказалось уйти.  Он нашел ее опять. Ей уже
некогда было заниматься поиском пищи.  Теперь она разглядела его более
внимательно.  Он показался каким-то неведомым страшилищем. У него была
косматая черная голова,  большие глаза  и  маленький  нос  на  плоской
морде,  какой нет ни у одного виденного ею зверя.  И преследовал он ее
не на четвереньках, а встав на длинные худые лапы. Но вот что странно:
от него почему-то пахло медведем. Она хорошо уловила этот запах.
     И снова Чернолапая  пустилась  наутек,  чувствуя,  что  неведомый
зверь  продолжает  за  ней идти.  И он действительно шел,  не давая ей
никакого отдыха.  Она  совсем  изнемогла  от  голода  и  усталости,  а
странное существо опять и опять настигало ее.
     К полудню Чернолапая настолько вымоталась, что и страха не стало.
Оставалось лишь защищаться. И она приготовилась, как готовится напасть
на охотника раненый зверь.  Инстинкт подсказал, как это сделать. Нужно
было  вернуться  по  кругу  назад  и залечь у собственного следа.  Все
остальное решит внезапность.
     Но Чернолапая не знала,  с кем она имеет дело.  Хуги был не такой
простак, чтобы дать себя захватить врасплох. Мудрость звериного закона
в нем была отточена не только опытом, но и разумом.
     Подойдя к  бурелому,  за   которым   сторожила   Чернолапая,   он
остановился, зная, что она здесь.
     - Ху-уг, хуг, - зарокотал его миролюбивый басок.
     Медведица не шелохнулась.  Тогда он просто обошел кучу бурелома и
увидел ее.
     Она взвилась на дыбы и,  косолапя,  мелко переступая коротенькими
ножками,  смело пошла на него. Глаза горели гневом, а густая шерсть на
худом теле стояла торчком.
     - Ху-уг,  хуг, - опять повторил он, явно ища дружбы, а не схватки
на тропе охоты.
     - О-у!  - рявкнула  в  ответ  медведица,  наваливаясь  на  своего
мучителя.
     Ловким движением,  как  когда-то  в  борьбе  с   пестуном,   Хуги
мгновенно  опрокинул  ее  на спину и,  как клещами,  сдавил лапы.  Она
отчаянно забилась под ним,  попробовала было схватить его зубами, но и
это не удалось. Силы покинули.
     Хуги держал ее в цепких объятиях минут  пять,  но  ни  злобы,  ни
желания  с  ней  расправиться  в  нем так и не обнаружилось.  Потом он
разжал руки, отодвинулся и сел.
     Чернолапая поднялась и тоже села, не зная, как все это понимать.
     Хуги машинально отвернулся и стал вроде бы  перевертывать  камни,
ища  под ними что-нибудь съедобное.  Это совсем ее сбило с толку.  Она
больше не нападала, да и сил-то не было.
     Остаток дня  Чернолапая лежала,  не поднимаясь,  и лишь только во
все испуганные глаза следила за тем,  кто, одержав победу, не причинил
ей зла.  Он по-прежнему не уходил,  а преспокойно, совсем как медведь,
отыскивал неподалеку пищу.
     Но ночью  удалось  от  него  отвязаться.  К  утру же он был опять
рядом.  Только на этот раз принес двух больших птиц. От них так вкусно
пахло,  что  в  глазах  у нее помутилось.  А он,  неторопливо подойдя,
остановился и долго ее разглядывал,  а потом одну из  птиц  бросил  на
землю.
     Она не ела три дня,  она тридцать дней не ела  ничего  подобного.
Птица была уничтожена в одну минуту, прямо чуть ли не с перьями.
     Хуги, оторвав  у  второй  мясистую   ногу,   бросил   Чернолапой.
Удивительно  щедро  вело себя странное существа,  похожее повадками на
медведя.
     Вот теперь  Чернолапая  почувствовала  себя сытой.  Конечно,  так
оголодав,  она съела бы еще двух уларов,  но их больше не было. А тот,
кто  принес птиц,  спокойно съел свою долю и бросил обглоданную кость.
Бросил так запросто...
     Подошла, понюхала, и на зубах у нее аппетитно захрустело опять.
     Весь день он не уходил, а когда пытался приблизиться, она сердито
урчала.  Вдвоем,  но  каждый себе,  они переворачивали камни и поедали
найденных под ними личинок.  Чернолапая не пыталась больше  избавиться
от соседства незнакомца.
     Однако прошло с полмесяца,  пока она перестала  дичиться  совсем.
Хуги  сумел приручить зверя.  Он не знал,  зачем ему это.  Было только
огромное желание не быть  одиноким,  и  это  желание  продиктовал  зов
предков.  Человек  оставался человеком.  Когда-то в глубокой древности
вот так же он приручил дикого волка, ставшего впоследствии собакой, но
не  из  корысти,  а из необходимой потребности с кем-то делить радость
своего, существования.
     Чернолапая родилась и выросла в горах Борохоро.  Ей не нужно было
ни мигрировать по осени,  ни возвращаться  по  весне  на  родину.  Она
выросла,  ушла  от  матери;  скитаясь,  набрела на пустой,  не занятый
другими  сородичами  участок  и  продолжала  бы  жить   и   набираться
положенных ей природой сил,  а потом во всем повторила бы судьбу своей
матери,  верша извечный круг, отмеренный всякому живущему на земле. Но
вот  в  судьбу  насильно  вторгся человек,  и она покорилась ему,  как
должна была покориться.  Ибо не  было  и  никогда  не  будет  существа
сильнее, чем он
     Теперь она сама ходила за ним,  понимая,  что он умнее и опытней.
Выносливый,  крепкий,  не знающий усталости, Хуги с утра до вечера мог
преследовать косулю,  пока та не падала от изнеможения. Если удавалось
набрести на свежий след барсука и вовремя отрезать его от норы, барсук
тоже становился добычей.  И не было ни одного случая,  чтобы  Хуги  не
поделился с Чернолапой.
     С приходом весны Хуги не  ушел  в  родные  места.  Он  остался  в
Борохоро.  Не пошел туда и на следующую весну. Может быть, так и забыл
бы туда дорогу, но случилось то, чего он не мог предвидеть. Чернолапая
оказалась  на  редкость  преданной спутницей,  сила ее привязанности к
своему повелителю стала неограниченной,  но и она не знала,  что в ней
заложена еще большая сила - сила материнского инстинкта, и удержать ее
при Хуги могла бы только клетка.
     И однажды  она  ушла  и не вернулась.  А когда он,  соскучившись,
пошел по следу, то увидел ее в обществе молодого сильного собрата.
     Ему самому  шел  семнадцатый  год.  Сила его мускулов была теперь
поистине несокрушимой.  Он мог побороть не только любого медведя, но и
прикончить его. Однако человек не мог быть соперником зверю.
     Как из тумана,  всплыла перед ним картина  далекого  детства.  Он
услышал   неистовый   рев   медведей   и   увидел   Полосатого  Когтя,
схватившегося с пришельцем,  посягнувшим заявить свое право на Розовую
Медведицу.  Это было очень давно.  Ему шел тогда пятый или шестой год.
Они оба с нею наблюдали издали за поединком.  Приходилось Хуги  и  еще
видеть  подобные  схватки.  Но  так он никогда и не понял истинного их
назначения.  Ему всегда только думалось,  что  пришельцы,  с  которыми
схватывался  Полосатый  Коготь,  лишь посягали на их владения и за это
должны были быть наказаны.
     И что-то  свершилось  в  его  душе,  как  когда-то  свершилось  в
отношениях с Розовой Медведицей,  и он  понял,  что  не  нужен  больше
Чернолапой.  Он  ушел,  не желая мешать ее новой дружбе.  В его сердце
снова появилась тяга к родным местам.
     А еще четыре года спустя осиротел совсем.
     Вернувшись весной  на  родину,  Хуги  не  встретил  там   Розовой
Медведицы.  Он долго бродил по горам,  исходил в округе весь лес, звал
ее, как звал всегда после возвращения. Но она не появилась.
     Он нашел ее уже в конце мая - в берлоге, провалившейся и заросшей
травой. Она так и не проснулась от своей зимней спячки.
     Теперь оставался только он - "сын" Розовой Медведицы.
     Как-то Хуги увидел Длинноногого.  Это тоже был уже матерый старый
волк.  Он  встретился  на пути и оскалил зубы.  Вот как!  Следовало бы
прижать хвост.  Оскорбленный,  Хуги зарычал, но Длинноногий остался на
месте.  Ну что ж, наконец-то они встретились один на один. Тот, кто не
хочет мира, получит войну. Хуги уже забыл о том молчаливом разговоре у
волчьего логова. Волк, оказывается, помнил.
     Хуги приготовился  к  схватке.  Его  глаза  загорелись,   мускулы
напряглись,  и на лице появилось выражение беспощадности. Пригнувшись,
Хуги сделал огромный прыжок.  Длинноногий отскочил и  оказался  сбоку.
Хуги прыгнул еще раз, и снова волк увернулся, чтобы кинуться на своего
противника со стороны или сзади.  Теперь все зависело  не  столько  от
силы, сколько от ловкости. И это понимали оба.
     Поединок проходил на широкой поляне сырта,  у  гряды  морен,  где
когда-то погибли Бесхвостый и Хитрая. Памятное место, достойное гибели
и самого Длинноногого.
     Хуги кинулся в третий раз, но тут нога поскользнулась, он потерял
опору и на какой-то миг  вскочил  позже,  чем  следовало.  Этого  мига
оказалось   достаточно,  чтобы  Длинноногому  броситься  на  него.  Он
вцепился чуть ниже затылка,  но Хуги спасли  густые  косматые  волосы.
Волк немного не рассчитал. Он захватил только кожу. Но уже в следующий
миг сильная рука схватила волка за  глотку,  оторвала  его  от  шеи  и
бросила оземь.  Оглушенный ударом,  Длинноногий не успел увернуться, и
это стало его концом. Хуги больше не разжал пальцев. Агония волка была
недолгой.
     Отойдя от врага,  Хуги присел на камень  и  зажал  рану  ладонью.
Кровь на солнце быстро запеклась,  боль утихла,  а через неделю на шее
уже ничего не было,  кроме розовых рубцов.  Высокогорный воздух быстро
залечивал раны.
     Но еще оставалась подруга  Длинноногого  -  Остроухая  со  своими
волчатами.  Они  тоже  когда-нибудь  вырастут,  и тогда опять придется
иметь с ними дело.  Лучше со всеми покончить разом.  Так теперь  велел
закон леса и гор.
     Поутру Хуги отправился к  Старой  Ели.  У  логова  его  встретила
волчица,  худая,  поджарая,  которой,  видно,  было очень тяжело одной
кормить  своих  прожорливых  щенят.  Однако  она  не  стала   защищать
потомство.
     Одного за другим Хуги молча вытаскивал из норы  месячных  волчат.
Они  тоже пытались кусаться,  царапаться,  но такова уж волчья натура.
Смерть принимается только в бою.
     И вот  остался последний,  маленький,  пушистый и желтый.  Он был
меньше всех и более других казался беспомощным.  И может быть, поэтому
он  не  укусил  Хуги,  а  лизнул  протянутую руку.  И свершилось чудо,
подобное  тому,  которое  свершилось  двадцать  лет  назад.  Сидя   на
корточках,  Хуги  поднял  волчонка  за  шиворот  и начал разглядывать.
Волчонок  жмурился  от  яркого  света  и   тихонько   повизгивал.   На
сурово-каменном лице Хуги стало прорезаться нечто вроде улыбки. "Какой
же ты беспомощный,  - говорила эта улыбка.  - И ласковый. Такая крошка
умеет  ласкаться,  значит,  она хочет жить".  Юноша посадил волчонка к
себе на колени и грубо погладил.  Тупомордый зверек  выгнул  спинку  и
жалобно запищал.  И тогда у Хуги возникло желание чем-нибудь накормить
его.  Он сунул волчонка обратно в логово и  ушел,  а  через  некоторое
время вернулся. В руках было несколько задушенных полевок.
     Волчонка опять вытащили из норы те же грубые руки,  посадили  его
на лужайку и ткнули носом во что-то мягкое и вкусное.  Волчонок открыл
мутные  глаза,  изумленно  повертел  куцей  мордочкой  и  с  жадностью
набросился на принесенных зверюшек.
     С этого дня Хуги снова перестал быть одиноким.
     Волчонок рос косматым, ржаво-красным щенком. Он быстро привязался
к Хуги с доверчивостью домашней  собачонки.  Когда  заметно  подрос  и
окреп,  то  уже  не  расставался со своим повелителем.  К осени у него
выпали молочные резцы,  он немного поболел,  но зато ко времени  ухода
Хуги на юг превратился в рослого прибылого, красновато-рыжего оттенка.
Теперь они были друзьями.  Вся округа стала  принадлежать  только  им.
Правда,  были  еще снежные барсы,  по-прежнему жившие в большой пещере
Порфирового утеса, но они вели замкнутый образ жизни, охотились высоко
в  горах,  у  границы  вечных  снегов,  и  на альпийские луга почти не
спускались.
     На шестом  месяце у Волка прорезался голос.  Он научился петь,  а
попросту - выть.
     - Оу-воу,   -   откуда-нибудь   из   каменных  дебрей  раздавался
неокрепший голос,  и Хуги уже знал, что Волк обнаружил какую-то добычу
и зовет его.
     Охотились они обычно вместе и  поэтому  быстро  привыкли  к  ряду
приемов совместной охоты.  Волк чаще всего исполнял роль загонщика,  и
это удавалось ему отлично. Заметя где-нибудь стадо косуль, он вел туда
Хуги,  и  тот  в свою очередь выбирал подходящее место и делал засаду.
Такие засады редко кончались неудачами.  По стремительности  нападения
Хуги, пожалуй, не знал равных.
     В конце октября он увел своего Волка на юг.  И на этот раз  снова
побывал   на  озере  Эби-Нур.  Видел  и  желтолицых,  но  сам  остался
незамеченным.  Подкравшись к рыбачьему стану,  целых полдня  провел  в
наблюдении за двуногими существами. Одни из них садились в пустотелые,
заостренные с обеих сторон древесные стволы и легко  плыли  по  озеру,
отталкиваясь шестами;  другие оставались на берегу,  разжигая костры и
плетя из каких-то волокон паутину.  Большинство из тех, кто оставался,
не  были  похожи на тех,  кто плавал по озеру.  Во-первых,  они носили
длинные волосы,  а во-вторых,  некоторые из них передвигались  мелкими
шажками,  опираясь на палки.  Хуги не мог понять,  почему они не умеют
ходить,  хотя от зорких глаз не укрылось  то,  что  эти  длинноволосые
имеют  совсем маленькие ступни*.  Он понял только одно,  что они самки
желтолицых.  Да это и не трудно было понять,  потому что рядом с  ними
вертелись  их  многочисленные  детеныши.  В  лагере  стоял  шум,  гам,
слышались  гортанные  выкрики.  Резко  разило  чесноком  и   какими-то
неприятными  запахами.  Везде  валялись  обглоданные рыбьи кости,  как
будто эти существа только и занимались тем,  что постоянно ели,  и ели
везде  и все.  По всему судить,  это было многочисленное племя.  (* До
недавнего времени в Китае существовал древний обычай пеленать девочкам
ноги.  Повязки  не  снимались  до  совершеннолетия.  Маленькие  ступни
считались эталоном красоты. (Примеч. авт.))
     И Хуги  ушел  от  него подальше.  Все зимние месяцы они прожили с
Волком на южных склонах Борохоро.  Места были знакомы и  привольны.  К
приходу  весны  Волк вытянулся,  повзрослел и стал сильным быстроногим
переярком.
     Однажды, охотясь,  Хуги  подвернул  ногу.  Это случилось высоко в
горах,  на каменных кручах. Здесь не было растительной пищи, пригодной
ему,  а  передвигаться  он  не  мог,  чтобы  спуститься  вниз и как-то
продержаться на  сушеных  ягодах  и  кореньях.  Левая  нога  опухла  в
щиколотке и болела.  Кое-как добравшись до ключа,  Хуги лег в каменной
выемке и больше не вставал.  Волк неотлучно находился при нем.  Он был
очень  внимателен  к своему другу,  заглядывал ему в глаза,  он как бы
читал в них глубоко затаенную боль и беспомощность,  участливо шевелил
длинным  пушистым  хвостом.  Иногда  сдержанно  и осторожно лизал Хуги
больную ногу.
     В каменной  выемке  у ключа Хуги и его верный друг провели восемь
дней. Пора было возвращаться на родину.
     Дружба дикого человека и волка оказалась на диво крепкой.  За все
последующие годы она так и не знала разрывов. Был только период, когда
Волк   в  зимнее  время  надолго  оставлял  хозяина.  Но  затем  снова
возвращался,  чувствуя себя  подавленным  и  виноватым.  Потом  и  это
прошло.  Они  продолжали  бы  жить равномерно и дальше,  становясь все
мудрее и мудрее, но в их судьбу неожиданно вмешались люди.
     Два человека  пришли  в  горы,  два существа нарушили размеренную
жизнь,  в одном возбудив инстинкт страха,  в другом -  непонятное  ему
самому тоскующее любопытство.

16

     Сравнивая контуры рельефа каменной стены,  засыпанной обвалом,  с
контурами,  обозначенными  на  пиктографической   карте   Скочинского,
Ильберс  и  Сорокин  пришли  к выводу,  что это и есть то самое место,
которое  было  названо  учеными  Эдемом.  Обвал   занял   сравнительно
неширокое пространство - метров семьдесят в поперечнике. И если это то
место, где находилась стоянка экспедиции, то все остальное объяснялось
довольно просто: обвал и был причиной гибели Федора Борисовича и Дины.
     Еще раз облазили все вокруг и  снова  удостоверились,  что  вывод
точен.  Именно здесь было место стоянки. Но где погребены сами ученые?
В пещере?  А может быть,  просто под скалой, в своем шалаше? Или обвал
застиг  их  где-то в ином месте?  Одним словом,  вставал самый трудный
вопрос,  как и где искать их под этой толщей щебенки и камня.  Но одно
было  совершенно  ясно:  двум  человекам,  если  у  них  были  бы даже
необходимые инструменты,  все равно не  справиться  с  задачей.  Чтобы
пробить  хотя  бы  одну вырубку,  потребовалось бы перебросать десятки
тонн горной слежавшейся породы.
     Сорокин приуныл:
     - Ничего мы с тобой, мальчик, не сделаем. Тут нужен экскаватор.
     Ильберс грустно улыбнулся:
     - Нашли бы.  Да жаль,  что конструкторы не придумали летающих. Но
надо же что-то делать?
     - Не знаю. Прямо-таки не знаю, что посоветовать. У меня есть пара
рук. Я согласен работать сколько потребуется.
     Ильберс с признательностью посмотрел на Сорокина.
     - Дорогой Яков Ильич,  спасибо! Но вдвоем мы действительно ничего
не сделаем.  Я подумал вот о чем.  Мы обратимся  в  ближайший  колхоз.
Попросим людей помочь.  Нам не откажут,  уверяю вас.  Мы объясним, как
важно найти погибших ученых.  Важно для страны, для науки. Судьба Хуги
- это же уникальный случай!  И мы с нею снова столкнулись после Федора
Борисовича.  Он, бесспорно, что-то знал о диком мальчике, мы же теперь
видели его взрослым,  попытаемся его поймать.  Значит, во что бы то ни
стало надо найти останки ученых.
     - Думаешь, могли сохраниться записи?
     - Да.
     - На это очень мало шансов,  - задумчиво покачал головой Сорокин.
- Четырнадцать лет под землей... Железо и то истлеет.
     - Практика  археологов  убеждает  в обратном.  Если они погибли в
заваленной пещере, то бумаги там мог