ут храниться десятки лет.
     - Что ж,  пожалуй,  - согласился Сорокин.  - Выходит, медлить нам
нечего.  Завтра с утра отправимся в обратный путь. А сегодня, я думаю,
надо заняться точным определением местонахождения пещеры...
     Свою работу они начали с того, что измерили на карте длину Эдема.
От  расселины  до  ключа  оказалось около десяти сантиметров.  Потом с
помощью волосяного аркана произвели промерку  на  местности.  Выходило
почти   сто  метров.  Таким  образом,  один  сантиметр  на  карте  был
приблизительно равен десяти  метрам  в  натуре.  Затем  узнали  точную
ширину обвала и того пространства, которое оставалось между расселиной
и обвалом.  Теперь уже нетрудно  было  и  определить,  где  находилась
пещера. Простейшее вычисление показало, что она расположена в тридцати
метрах от края осыпи или же в сорока - от расселины.  Если карта  была
точной (а она должна быть точной),  то и определение нахождения пещеры
должно было быть верным.
     Но тут  их  сбила  с  толку неожиданная находка.  Бегая по осыпи,
Манул вдруг начал рыть в одном месте щебенку и вскоре держал  в  зубах
какой-то  исковерканный  темный  предмет.  Сорокин  кинулся к собаке и
отобрал его.
     - Ильберс!  Смотри! - закричал он. - Смотри, что нашел Манул. Это
же бинокль Федора Борисовича!..
     Да, это был бинокль, сплющенный, разбитый, изъеденный окисью.
     Обрадованные находкой,  начали копать  глубже,  разгребая  руками
щебенку и отваливая камни. Добрались донизу, но так ничего больше и не
нашли.
     Бинокль опять  стал  переходить  из  рук в руки,  навязывая самые
противоречивые мысли и догадки.  Снова  взялись  за  волосяной  аркан.
Бинокль  был  найден  метрах  в  двадцати от предполагаемой линии,  по
которой находилась пещера. Как он здесь оказался? Надо полагать, Федор
Борисович  носил  его на ремешке.  Ну,  ремешок мог истлеть,  но тогда
должно было остаться что-то от  самого  Федора  Борисовича?  Ничто  не
прояснилось,  кроме одного,  что Федор Борисович и Дина погибли именно
здесь.  Но вот где их теперь  искать?  Практически  просто  невозможно
перекопать всю породу.
     После обеда снова взялись  за  раскопку  того  места,  где  нашли
бинокль. Сорокин вытесал два кола, которыми можно было дробить грунт и
отваливать  камни,  и  работа  пошла  быстрее.  К  вечеру  им  удалось
расчистить  большую  площадку.  Оба были уверены,  что там,  где нашли
бинокль,  должно было быть что-то еще.  На руках у того и другого  уже
кровоточили мозоли,  но работу ни тот, ни другой не думали прекращать.
Вряд ли с таким рвением мог работать старатель,  напавший  на  золотую
жилу, как работали сейчас они.
     - Мальчик,  ну-ка давай поднатужимся!  -  командовал  Сорокин.  -
Этакая  глыбища!  - И,  собрав воедино силы,  они подваживали камень и
отрывали его от скипевшейся породы.
     Пласт становился   все  толще  и  толще.  Но  упрямство  все-таки
победило. Ильберс первым ухватился за конец изржавленной проволоки.
     - Вот,  Яков  Ильич!  Глядите,  глядите,  это же проволока!  - И,
присев на корточки, он уже с осторожностью археолога стал выцарапывать
вокруг нее слежавшийся грунт.
     А немного  погодя  под  крик  изумления  извлекли  из-под   камня
сплющенный казан, из которого когда-то Дина угощала их пловом.
     Еще спустя полчаса они докопались до тонкого пласта спрессованной
золы и угля.
     Здесь был очаг.  Это уже стало  совершенно  ясно.  Стало  ясно  и
другое:  засыпать  Федора  Борисовича  и Дину здесь не могло.  Начнись
обвал в то время,  когда они находились у очага, они бы успели убежать
от  него,  ибо  он  завалил  очаг  всего  лишь исходом осыпи.  И тогда
Ильберса осенила догадка. Он сказал:
     - И все-таки они в пещере.
     Сорокин, уставший, пропыленный, вскинул на него глаза.
     - Почему ты так думаешь?
     - Обвал произошел под  воздействием  каких-то  стихийных  сил,  -
ответил  Ильберс.  -  Ну,  это  могло  быть  дождем или снегом.  Когда
началось ненастье, они укрылись в пещере.
     - Бросив бинокль? - с улыбкой спросил Сорокин.
     - Они его могли забыть...
     - Не думаю,  мальчик.  Казан,  конечно, они могли оставить. А вот
такую дорогую вещь... бросить?..
     - А что, - Ильберс пожал плечами, - могли и бросить.
     - Нет, не то, не то. Давай еще завтра покопаем.
     Весь следующий день ушел на раскопки, но все усилия больше ничего
не дали. Работу пришлось оставить.

x x x

     Три дня спустя они приехали в колхоз Кызыл-Урус.
     Недавний суд  над Абубакиром и его сообщниками был предан широкой
огласке,  и поэтому в аилах знали и о гибели  ученых,  и  о  подлинном
существовании  дикого человека,  чье имя - Жалмауыз - когда-то боялись
произносить вслух.
     - Наш долг, - сказал Ильберс собравшимся, - обязывает нас вернуть
несчастного в человеческое общество.  О его теперешнем образе жизни мы
пока ничего не знаем, но постараемся узнать. А если нам посчастливится
найти записи погибших ученых,  а потом поймать Садыка,  мы сделаем для
науки большое дело. Ради этого Яков Ильич и я пришли к вам за помощью.
     Слушая слова  Ильберса,  аксакалы  кивали:  надо  помочь,   надо;
молодые  разжигали  в  своих  сердцах  желание тотчас же отправиться в
горы.
     Обратно выехали  через два дня,  проведя их в отдыхе и застольной
беседе.  Для земляных работ и поисков Хуги  было  отобрано  пятнадцать
человек  со  всем  необходимым,  снаряжением.  А еще четыре дня спустя
отряд был высоко в горах.
     Царство камня  и  леса сперва действовало на степняков угнетающе,
но вскоре все освоились,  осмелели и готовы были приступить к  работе.
Трех самых сильных и выносливых Ильберс выделил для выслеживания Хуги.
Руководство ими взял на себя.  Остальных передал Сорокину.  Его группа
должна  была  заняться  раскопкой.  Взрезать обвал решили сразу в двух
местах:  там, где предполагалось найти пещеру, и в том месте, где были
обнаружены бинокль и очаг.
     Работы начались рано поутру. В горах стояла довольно переменчивая
погода.  Днем  светило  солнце  и  было тепло,  ночью резко холодало и
моросил  дождь.  Дважды  шел  снег,  но  кратковременно,  и  оба  раза
сопровождался   сильным  ветром  и  громом.  Последняя  снежная  гроза
казалась прямо-таки необычной. По-зимнему метет круговерть, как бывает
в  конце  февраля,  в  дни "бес-кунак",  и вместе с тем небо рвется на
части,  словно в вешнюю грозу. А через два-три часа все успокаивается,
ночное небо становится чистым,  и в нем безмятежно посвечивают мириады
золотых  песчинок  Кус-жолы  -  Млечного  Пути.  (Бес-кунак  (каз.)  -
дословно:  пять  гостей.  Так  называют  казахи  февральские вьюги,  в
которые, по поверью, когда-то замерзло пять гостей.)
     Плотные кошмы спасали людей от ветра,  снега, дождя и холода. Они
лежали под кошмами и со смутным чувством страха  перед  силой  природы
слушали разгул стихий, невольно сравнивая его с диким шабашем ведьм.
     - Той мыстан!  - говорил кто-нибудь,  когда трещали  над  головой
особенно сильные раскаты грома.
     Всходило солнце,  его лучи пригревали землю,  отдающую  ароматные
испарения, и снова все вокруг наполнялось цветущей жизнью. Было начало
июня.
     Первые два дня работа по раскопке шла быстро и даже весело.  Люди
с шутками долбили слежавшуюся породу,  сносили ее на импровизированных
носилках  к  обрыву  и высыпали.  Пока конусный пласт был сравнительно
тонким, легче работалось, а затем дело начало усложняться, приходилось
быть осторожным,  чтобы не обваливать края самой вырубки. Вот тогда-то
все и почувствовали,  как тяжело и опасно врубаться  в  осыпь.  Работа
замедлилась. Обе вырубки шли вровень, восходящими ступеньками.
     Как-то вернувшись с поиска и осматривая восходящие стены вырубок,
Ильберс спросил Сорокина:
     - Яков Ильич, по-моему, половина дела сделана?
     - Сегодня пятый день долбим.  Как говорится: глаза боятся, а руки
делают. Еще на пять, не меньше.
     Сорокин был в том приподнятом настроении, какое обычно приходит к
человеку,  сперва где-то втайне от  себя  и  других  сомневавшемуся  в
успехе,  а  потом убедившемуся,  что труд даром не пропадет и что цель
будет достигнута.
     - Ребята у меня хорошие,  - продолжал он. - Работают - посмотреть
приятно. Ну, а у тебя-то, все так же?
     - Да, все так же. Даже следов не находим.
     - Боюсь,  что он испугался такого  скопища  людей  и  куда-нибудь
ушел.
     - Я уж думал.  Во  всяком  случае,  поблизости  его  нет.  Завтра
отправимся к Порфировому утесу.
     - У Старой Ели были?
     - Сегодня. Нашли заброшенное волчье логово.
     Сорокин вздохнул:
     - Можем вообще его больше не увидеть.
     - Увидим,  -  упрямо  ответил  Ильберс,  тряхнув  своей   круглой
ершистой прической. - Я не уйду отсюда до тех пор, пока не найду Хуги.
     Сорокин промолчал.

17

     Два молодых здоровых парня,  раздетых до  пояса,  кайлили  грунт.
Снимали  нижний  пласт  очередной ступени.  Одного,  что был плотнее и
покоренастее,  звали Айбеком.  Он здесь был  самый  молодой.  Другого,
такого  же  крепкого  и жилистого,  но более подтянутого,  - Арсланом.
Арслан недавно вернулся из армии.
     Взмахнув кайлом, он вдруг задержал удар.
     - Погоди, Айбек. Ну-ка взгляни.
     - Ой-бой!  -  сказал  Айбек.  -  Тас  балта!  (Тас балта (каз.) -
каменный топор.)
     Арслан опустил   кайло   и   осторожно   разгреб  щебенку  вокруг
обнаруженного предмета.  В его руках и в самом деле оказалось  подобие
каменного   топора,  какие  находят  при  раскопках  стоянок  древнего
человека.  Но это  был  самый  настоящий  современный  топор,  даже  с
сохранившимся   топорищем.   Однако   он  был  деформирован  наростами
коррозии,  въевшимися в металл и окаменевшее дерево  кусочками  камня,
земли и глины.
     Арслана и Айбека обступили другие,  те,  что были заняты  выносом
грунта.
     - Яков Ильич! Якуб-ага! - полетели голоса.
     Сорокин находился  во  второй вырубке,  которую пробивали с места
найденного очага.  Сообразив по  радостным  голосам,  что  в  соседней
вырубке,  идущей  к пещере,  что-то нашли,  он поспешил туда.  За ним,
побросав носилки,  лопаты и кайла,  побежали остальные. Все сгрудились
вокруг находки.
     - Ребята,  ребята,  погодите,  -  торопливо  говорил  Сорокин.  -
Пожалуйста,  не  трогайте  руками.  Это очень ценная находка.  Ильберс
Ибраевич сам все определит.
     И все   же  каждому  хотелось  хоть  пальцем  да  прикоснуться  к
найденному топору, пролежавшему под землей тринадцать лет, тому самому
топору, к которому прикасались руки легендарного Дундулая.
     Удивительная вещь - жажда открытия. Она заставляет людей забывать
об усталости, о голоде, о страхе за жизнь. Она завораживает, увлекает,
объединяет. Никто не приказывал этим пятнадцати человекам идти куда-то
в горы и вспарывать кирками и лопатами крепкий каменистый обвал.  Их и
не нанимали,  не сулили платы за каждый  вынутый  кубометр  грунта,  а
просто  сказали:  это  очень  важно  для науки.  И они пошли,  пошли с
веселым задором,  с упрямством открывателей,  чтобы потеснить  границы
таинственного и неведомого.
     - Значит, они погибли в пещере, - высказал догадку Айбек.
     - Эта находка еще ни о чем не говорит,  - заявил Арслан.  - Топор
могли оставить, где кололи дрова.
     В спор включились другие:
     - Дрова обычно колют возле костра.
     - Но сперва надо срубить дерево...
     - Нет, нет, - упорствовал Айбек. - Топор обронили, когда бежали к
пещере.
     - Хотел бы я знать, куда бы ты побежал, если бы начался обвал?..
     - Обвал мог произойти не сразу.  А если сперва пошел дождь?  Куда
побежишь?
     - А что,  - поддержал Сорокин,  - в этом есть резон.  Такие мысли
нам с Ильберсом Ибраевичем уже приходили в голову.  Именно так и могло
быть.  Но  сейчас  все-таки  рано строить предположения.  Пещера может
оказаться пустой. Все отгадки у нас впереди...
     Работа возобновилась.   Рвения   у  людей  прибавилось.  У  двоих
носильщиков от излишней перегрузки сломались носилки. Их делали здесь,
на месте.  Длинные палки оплетали посередине крепкими прутьями джигды,
скрепляли кусками волосяных арканов.
     Опять пришел  вечер.  В  этот  день  длина  той  и другой вырубки
увеличилась на два метра.  Оставалось пробить еще каких-то  пять-шесть
метров.
     Ужинать пришлось без Ильберса и его спутников. Их ждали до самого
темна,  не  ложились  спать.  Но  они  не  вернулись и ночью.  Сорокин
встревожился:  не случилось ли  что-нибудь?  До  рассвета  просидел  у
костра,  четко вслушиваясь в ночную дикую тишину гор.  Порой казалось,
что где-то далеко-далеко лает Манул, которого все эти дни брал с собой
Ильберс.  Сидел, подкладывал в костер сучья и думал, каким настойчивым
и целеустремленным вырос его питомец.  Давно ли вроде бегал к  нему  в
школу большеголовый,  любознательный мальчишка?  Он понравился тогда с
первых дней. В школу пришел сам. Пришел и сказал:
     - Якуб-ага, я хочу стать табибом. Пожалуйста, научите меня писать
и читать, - и весело прищурился.
     - Хм,  ку-бала,  -  ответил  Сорокин  и  ласково  потрепал его по
розовой пухлой щеке.  - Ну что  ж,  научу.  Будешь  табибом.  (Ку-бала
(каз.) - хитрый мальчик.)
     И вот этот мальчик - кандидат наук, напористый, смелый, с большим
взлетом  мысли.  Нет,  не  каждому учителю улыбается счастье вырастить
ученого.
     Сорокин уснул только на восходе солнца.  И хотя сон был коротким,
проснулся он бодрым.  Поднявшись,  первым делом спросил,  вернулся  ли
Ильберс. Но того все не было. Арслан предложил идти на розыски.
     - Нет, не надо, - ответил Сорокин. - Мы будем продолжать работу.
     Позавтракав черствыми  лепешками  и  разогретым мясом,  напившись
чаю, снова отправились в вырубки.
     Однако к  полудню ожидание достигло предела.  Темп работы заметно
снизился.  Каждый волновался за ушедших товарищей.  Вокруг  вон  какие
каменные трущобы! Мало ли что может случиться!
     Обед прошел кое-как,  торопливо  и  скомкано.  "Если  Ильберс  не
вернется  сегодня,  -  подумал  Сорокин,  -  завтра  с утра выходим на
поиски".
     И вот,  когда  солнце  уже  село  и  потухли тени,  отбрасываемые
скалами, кто-то радостно закричал:
     - Идут! Иду-ут!
     Все тринадцать  человек  высыпали  навстречу.  Сверху  по  тропе,
проложенной  по расселине,  спускались четверо.  Позади тащился Манул.
Сорокин сразу подумал:  "Ну,  уж если собака устала, то что говорить о
людях?"
     Когда они спустились, их кинулись обнимать.
     - Ну что?
     - Как? Нашли?
     Вопросы сыпались один за другим,  а измученные люди лишь находили
силы улыбаться и кивать.
     Манул тоже,  как сонный, подошел к хозяину, лизнул ему руку, вяло
помахал хвостом и прилег рядом.
     Ильберс кивнул на пса:
     - Молодец он у вас, Яков Ильич. Помог нам обнаружить Хуги. Мы его
наконец-то  отыскали!  И  знаете  где?  В пещере Порфирового утеса.  А
теперь спать... Только спать... Подробности завтра.
     Тот, кто  знал,  как  выматывают  горы,  не удивился.  До предела
уставшему человеку не хочется ни есть,  ни пить,  а только приткнуться
куда-нибудь  и  спать,  спать,  спать  и  спать.  Ильберс  и  трое его
товарищей могли бы и не спешить в лагерь,  а отдохнуть на полпути,  но
они знали,  что другие волнуются и ждут,  что они в любой час, оставив
работу, могут выйти на розыски.
     Наутро всем стали известны подробности двухдневного поиска.
     Блуждая по сыртам и альпийским долинам,  Ильберс не сразу вышел к
Порфировому  утесу.  Он  все  пытался найти след Хуги.  Местами лежали
огромные заплатки снега на молодой  альпийской  зелени,  и  на  них-то
четче всего бы отпечатался след.  Они и были испещрены следами,  но не
человеческими. Вот прошел табунок маралов - глубокий след раздвоенного
копыта,  вот  пробежала  лиса,  проложив прямую,  как струна,  цепочку
отпечатков лап;  вот прошел барс,  оставляя на снегу  круглые,  словно
блюдца, ямки следов. Иные следы были давними, другие совсем "теплыми".
Кайм  Сагитов,  казах  со  вздернутыми  ноздрями  (он   был   завзятым
лисятником),  кидался  чуть  ли  не ко всякому следу,  щупал пальцами,
осклабившись,  говорил: "Нет, совсем старый" или: "Зверь только сейчас
прошел,  нас испугался".  Но им нужны были следы не зверя, а человека,
ставшего зверем.
     Так и  кружили весь день без толку.  Ночевали без огня,  чтобы не
вспугнуть  Хуги,  ели  всухомятку,  запивая  хлеб  и   мясо   холодной
ледниковой водой. Какой сон без тепла, на ветру? А рано утром опять на
ногах.
     И вот  часов  в  одиннадцать  утра,  на пути к Порфировому утесу,
Манул обнаружил вдруг волчьи следы -  и  не  на  снегу,  а  на  траве.
Коротко взвизгнув и натопорщив загривок, он пробежал несколько шагов и
осторожно поджал хвост.  Каим Сагитов пошел за ним и  вскоре  приметил
четкий  след,  оставленный волчьей лапой.  Усмехнулся,  махнул рукой и
вернулся назад.
     - Каскыр прошел, - сказал он товарищам. - Жаль, что собака совсем
не знает, чего нам надо.
     Она и  в самом деле не знала,  кого ищут люди,  но она уже видела
Хуги,  огромного голого человека,  пахнущего зверем,  и теперь, почуяв
его след рядом со следом волка,  испугалась.  Она хотела, чтобы в этом
разобрались люди.
     - Манул, - тихо позвал Ильберс.
     Собака послушно вернулась, но шерсть на загривке не опадала. Едва
тронулись  в  другую  сторону,  Манул  опять вернулся на прежнее место
Тогда к нему подошли все вчетвером и увидели на мокрой короткой  траве
вмятину  огромной  босой  человеческой  ноги.  Длина  следа была более
тридцати сантиметров.  У Ильберса обрадовано заблестели глаза,  а  его
спутники  только  немо  переглядывались,  качая  головами.  Веря ему и
Сорокину на слово,  они все-таки в душе сомневались в  правдивости  их
уверений.  Теперь  доказательство  было  налицо.  И они струсили,  как
Манул:  шутка ли - попасть в лапы дикому  человеку,  у  которого  одна
стопа больше чуть ли не в полтора раза, чем у каждого из них. Да такой
дикарь в два счета  расправится  с  пятерыми.  Не  будешь  же  в  него
стрелять?  След был вчерашним.  Хуги,  видно,  шел на охоту,  а скорее
всего,  с охоты:  уж очень глубоки были вмятины.  Мордан  Сурмергенов,
славившийся  в  колхозе  умением  ловко  и  издалека набрасывать петлю
аркана на скачущую лошадь, глядя на следы, раздумчиво проговорил:
     - Пожалуй, он что-то нес, селеке.
     - Но почему рядом с ним следы волка?
     Ответ напрашивался  один:  одинокий волк,  видимо,  просто шел по
следу Хуги в надежде поживиться остатками добычи.
     - Нюхай!  - сказал Манулу Каражай,  их четвертый товарищ, и, взяв
собаку за ошейник, пригнул ее к следу дикого человека.
     - Нюхай! Бери!
     Пес понял, завилял хвостом и повел.
     Они шли, удаляясь от Порфирового утеса, часа два, петляя меж скал
и завалов бурелома.  Наконец вышли на большую лужайку и здесь  увидели
то,  что  осталось от добычи,  которую действительно нес на себе Хуги.
Это был молодой марал,  или,  по-казахски,  богу,  по  третьему  году.
Мордан Сурмергенов попытался определить вес и предположительно сказал,
глядя на безрогую голову и переднюю часть  туши,  что  в  марале  было
никак не меньше пяти пудов.
     - Что ему пять, он унес бы и десять с той же легкостью, - ответил
Ильберс.
     Вокруг остатков туши пестрели те же следы - человечьи  и  волчьи.
Создавалось впечатление, что человек и волк пировали вместе.
     - Каскыр потом пришел, - сказал Каражай.
     С ним вынуждены были согласиться. Кому бы пришла в голову мысль о
тесной дружбе дикого человека и волка?
     Но вскоре эта мысль возникла и у Ильберса.
     От места пиршества следы повели к Порфировому утесу,  который,  в
общем-то,  был и недалеко.  Следы человека и волка шли рядом. Особенно
отчетливо  виднелись  они  на  снежной  делянке.   Насытившись   после
человека,  волк ни за что бы не пошел опять по следу.  Он скорее залег
бы вблизи остатков мяса (а его еще было довольно