товки. В эти  дни я мало его
видел,  только в  те  часы, которые  мы проводили  в  здании Транс-Лунарной
компании,  так как  он каждый  вечер бегал  на свидания  с Моди. Я  туда не
ходил. Он сказал, что  больше никогда ее не увидит, а у меня будет еще уйма
времени,  так что  не  будешь ли  ты  любезен куда-нибудь  смотаться. Я  не
возражал.  С одной  стороны, само по  себе это  было честно. С  другой, при
сложившихся  обстоятельствах мне  и  самому не  хотелось ходить  на  эти их
свидания.  Эти последние  дни мы  с Пэтом  были дальше  друг от  друга, чем
когда-либо раньше.

 На наши  телепатические способности, однако, все  это совсем не влияло. Чем
бы там  ни была эта  самая "взаимная настройка", на  которую способны мозги
некоторых  людей, она  все  так же  продолжала наличествовать,  и  мы могли
связываться  так  же  легко,  как  просто  разговаривать, и  так  же  легко
выключаться. Нам  не надо было "сосредотачиваться"  или "очищать свой мозг"
или  что-нибудь еще  из  этой восточно-мистической  ерунды. Если  мы хотели
"говорить", мы говорили.

 С  отъездом Пэта  мне стало не  по себе.  Конечно, я ежедневно  находился в
контакте с ним, по четыре часа плюс в любой момент, когда возникало желание
поговорить. Но  только если ты всю  свою жизнь все делал  вдвоем, нельзя не
выйти  из  равновесия,  когда   надолго  остаешься  один.  У  меня  еще  не
выработались  новые привычки.  Я мог  собраться пойти куда-нибудь,  а потом
остановиться у двери в  размышлении, что же это я такое забыл. Оказывается,
Пэта. Страшно  одиноко отправляться куда-нибудь одному,  если прежде всегда
делал это с кем-нибудь вместе.

 Вдобавок  ко  всему,  мама   была  веселой,  жизнерадостной,  заботливой  и
абсолютно  непереносимой, да  и сон  у меня  теперь был совсем  сбит. Центр
подготовки находился  в швейцарском временном поясе;  это означало, что я и
прочие близнецы, остающиеся на  Земле, проводили тренировочные сеансы связи
также по швейцарскому времени, где бы мы ни жили. Пэт начинал, насвистывая,
будить меня  часа в два ночи, затем я работал  до самого рассвета и пытался
набрать недоспанное днем.

 Это было  крайне неудобно, но совершенно необходимо, к  тому же, мне за это
хорошо платили.  Впервые в жизни у меня была  уйма денег. У остальной нашей
семьи -  тоже, ведь я, невзирая на  протесты отца, начал отдавать приличные
суммы за свое содержание. Я даже купил себе часы (наши Пэт забрал с собой),
не беспокоясь о цене, и мы поговаривали о том, чтобы перебраться в квартиру
побольше.

 Но  тем временем  ФД.П.  все глубже  и глубже  проникал  в мою  жизнь,  и я
потихоньку стал  осознавать, что  контракт связан не  только с записыванием
сообщений  моего   двойника.  С  первых  же   дней  началось  осуществление
гериартрической программы. "Гериартрия" -  неожиданное слово в применении к
человеку, по  молодости лет еще не имеющему права  голоса, но тут оно имело
особое значение, связанное с продлением моей жизни, насколько это возможно,
для чего  за меня взялись сразу же. То, чем  я питаюсь, перестало быть моим
личным делом,  я должен был придерживаться  предписанной ими диеты, никаких
перехваченных  на ходу  бутербродов. Был  длиннющий список  "особо опасных"
вещей,  делать которые  я не  имел права.  Мне наделали прививок  от всего,
начиная  с   воды  в  колене  кончая   попугайной  лихорадкой;  медицинские
обследования мне устраивали такие, что прежние по сравнению с ними казались
детскими играми.

 Одно  утешало,   -  с  Пэтом,  по  его  словам,   делали  то  же  самое.  В
действительности  мы были  самыми обыкновенными  ребятами, таких  везде как
грязи, но  для Ф.Д.П.  мы были незаменимым  коммуникационным оборудованием,
так  что заботились  о нас,  как о  кровных скакунах  или премьер-министре,
обычные   люди    такой   заботы   не   знают.    Это   было   утомительно.

 Первые семь или десять  дней после отъезда Пэта я не встречался с Моди, мне
было неловко. В конце концов она сама позвонила мне и спросила, в чем дело,
злюсь ли  я на нее за что-нибудь или считаю ее  заразной? Тем же вечером мы
встретились.  Все это  было не  слишком весело.  Она пару раз  назвала меня
"Пэт"; раньше  это не имело значения, ведь мы с  Пэтом привыкли к тому, что
нас путают.  Но теперь это было до крайности  неприятно, дух Пэта все время
присутствовал   рядом   с   нами   подобно   некоему   скелету   на   пиру.

 Когда  она   назвала  меня  так  во  второй   раз,  я  сказал  со  злостью:

 -  Если  ты так  уж  хочешь  поговорить с  Пэтом,  я могу  связаться с  ним
буквально за секунду.

 - Что? Том, чего это ты?

 - Да я знаю,  что ты бы предпочла, чтобы сейчас здесь был Пэт, а не я! Если
ты  думаешь, что  мне так  уж нравится  быть запасным вариантом,  то сильно
ошибаешься.

 В ее глазах появились слезы, мне стало стыдно того, что я сказал и от этого
еще более неловко. В  результате мы поругались, потом я рассказывал ей, как
меня надули.

 Реакция  Моди была для  меня полной  неожиданностью. Она не  бросилась меня
утешать, а вместо этого сказала:

 - Ох, Том, Том!  Неужели ты не понимаешь, что все это устроил не Пэт? Ты же
сам во всем виноват.

 - Что?

 - Это совсем не  его вина, а твоя собственная. Мне всегда было так тоскливо
смотреть  на  то, как  ты  разрешаешь  ему крутить  собой. Тебе  прямо-таки
нравилось,  что   он  тобой  крутит.  У   тебя  было  "желание  поражения".

 Тут я так разозлился, что даже с трудом сумел ответить:

 -  Чего  это  ты  такое говоришь?  Это  все  сильно  смахивает на  дешевую,
обывательскую логику.  Ты сейчас  договоришься до того, что  найдешь у меня
"тягу к смерти".

 Она сморгнула слезы:

 - Нет.  Вот у Пэта она,  может быть, и есть.  Он всегда отпускал шуточки на
этот счет, хотя я  знаю, насколько это опасно. Я знаю, что мы его больше не
увидим.

 Мне   потребовалось   некоторое    время,   чтобы   переварить   все   это.

 - Ты  что же,  хочешь сказать, - медленно  произнес я, - что  я нарочно дал
Пэту себя обмануть, и это потому, что сам боялся лететь?

 - Что? Ты чего. Том? Я и не собиралась говорить ничего подобного.

 - А прозвучало это именно так...

 И тут  я понял,  почему это так  прозвучало. Возможно, я  и вправду боялся.
Возможно, я сопротивлялся только для виду, так, чтобы Пэт победил... потому
что знал,  что случится с тем, кто отправится в  полет. Может быть, я трус.

 Мы  помирились, и  уже казалось,  что это свидание  окончится благополучно.
Провожая Моди  домой, я все думал,  поцеловать ли ее на  прощание или нет -
сам я этого никогда  не делал, мы с Пэтом всегда крутились друг у друга под
ногами.  Думаю, и  она ждала, что  я так  сделаю... Но тут  меня неожиданно
позвал Пэт:

 - Эй! Ты не спишь?

 -   (Конечно,   нет),  -   коротко   ответил   я.  -   (Только  я   занят.)

 - Очень занят? Ты что, гуляешь с моей девушкой?

 - (Почему ты так думаешь?)

 - Ведь так и есть, не правда ли? Я был в этом уверен. Ну и как?

 - (Не суй свой нос в чужие дела.)

 -   Ладно,   ладно.   Ты   только   передай  ей   привет.   Привет,   Моди!

 - Том, о чем это ты так задумался? - спросила Моди.

 -  Да это  просто Пэт,  - ответил  я. -  Он говорит,  чтобы я  передал тебе
привет.

 - А...  ну передай и ему  от меня. Так я и сделал.  Пэт хмыкнул. - А теперь
поцелуй ее от меня на прощание.

 Я, конечно,  не стал,  ни за него,  ни за себя. Но,  все-таки, на следующий
день я  снова ей  позвонил, и после  этого мы стали  встречаться регулярно.
Все, что  касалось Моди, было  невыразимо приятно, так приятно,  что я стал
даже размышлять  над тем, что студенты иногда женятся,  и мне это теперь по
карману,  если уж  мне  подвернулась такая  работа.  Конечно же,  я не  был
совершенно  уверен в  том,  что хочу  связать себя,  будучи  таким молодым,
просто человеку  очень одиноко  быть одному, если  раньше с ним  всегда был
кто-то еще.

 Пэта  принесли  домой на  носилках.  На  самом деле,  он  был доставлен  на
санитарном  корабле,  специально для  этого  заказанном. Этот  ненормальный
потихоньку сбежал  и пытался покататься  на лыжах, о чем  он имеет примерно
такое же представление, как я - о нырянии за жемчугом. Ему даже не пришлось
ни на  что натыкаться, он просто  запутался в собственных ногах.  Но как бы
там  ни было,  его  принесли в  нашу  квартиру на  носилках, не  способного
владеть  ногами  и утратившего  чувствительность  начиная с  поясницы и  до
самого низа.  Его должны  были отправить в  больницу, но он  хотел домой, и
мама хотела,  чтобы он  находился дома, так  что отец на  этом настоял. Его
положили  в комнате,  которую  освободила Вера,  а  я снова  стал спать  на
кушетке в гостиной.

 Вся семья была очень расстроена, даже больше, чем перед отъездом Пэта. Отец
чуть не  выкинул Фрэнка Дюбуа из дома, когда  тот заявил, что теперь, когда
со  всей чушью  о космических  полетах покончено,  он, как и  прежде, готов
предоставить Пэту  работу, если  только Пэт изучит  бухгалтерское дело, так
как бухгалтер может работать  и в инвалидной коляске. Не знаю, может быть у
Фрэнка были самые добрые  намерения, только иногда мне кажется, что "добрые
намерения" стоило бы объявить уголовным преступлением.

 Но что  меня совсем  уж достало, так  это то, как ко  всему этому отнеслась
мама. Она  была вся в слезах, ее  преисполняло сострадание, она готова была
уже в лепешку расшибиться для Пэта, проводила часы за часами, растирая его,
пока не начинала валиться с ног от усталости. И при всем этом я видел, даже
если этого  не видел папаша, что она непристойно  счастлива - ей вернули ее
"крошку".  Вы не  подумайте,  слезы были  настоящие... но  женщины, похоже,
могут плакать и радоваться одновременно.

 Все мы понимали, что  с "чушью насчет космических полетов" покончено, но не
обсуждали  этого, даже  мы  с Пэтом.  Теперь, когда  он лежал  в совершенно
беспомощном состоянии и, безо всякого сомнения, чувствовал себя хуже, чем я
когда бы то ни было, не самое подходящее было время обвинять его в том, что
он сначала отпихнул меня  в сторону, а потом лишил нас такого шанса. Может,
я  и сердился  на него,  но сейчас было  не время  сообщать ему об  этом. Я
чувствовал  себя неуютно от  сознания того,  что солидные чеки  ФД.П. скоро
перестанут к нам поступать  и семейство снова останется без денег, причем в
тот самый  момент, когда деньги эти особенно нам  нужны. Я жалел, что купил
такие дорогие часы, жалел  денег, потраченных на походы с Моди в заведения,
которые раньше  были нам не по карману, однако  старался не думать об этом:
какой смысл  охать над разлитым молоком. Но  я начинал подумывать, какую бы
работу  подыскать   себе,  если  уж  нельзя   будет  поступить  в  колледж.

 Я был  неприятно удивлен, когда  неожиданно к нам заявился  мистер Говард -
вообще-то  говоря, я надеялся,  что Ф.Д.П.  сохранит нас в  своей платежной
ведомости, хотя бы пока  Пэту не сделают операцию, несмотря на то даже, что
несчастье произошло полностью по  вине Пэта, нарушившего их инструкции. Но,
с такими-то кучами денег они, по моему мнению, могли бы позволить себе быть
щедрыми.

 Только мистер Говард даже и не заикнулся о деньгах, он просто хотел узнать,
сколько времени  потребуется мне на сборы,  чтобы ехать в центр подготовки.

 Я был в полном смятении, мать - в истерике, папаша бесился, а мистер Говард
был вежлив и обходителен.  Послушать его, так ничего вообще и не произошло,
уж во всяком случае  - ничего такого, что могло бы хоть намекнуть на разрыв
контракта. Вторая  и третья договаривающиеся  стороны взаимозаменяемы; если
Пэт не  может лететь, ясное  дело, лечу я. Не  случилось ничего, снижающего
нашу эффективность в роли  средства связи. Конечно же, само собой, они дали
нам, в связи с  печальным случаем, несколько дней, чтобы успокоиться, но не
могу ли я явиться в ближайшие дни? Время дорого.

 Отец совсем побагровел и  изъяснялся крайне неразборчиво. Не кажется ли им,
что они  принесли уже достаточно горя  этой семье? Знают ли  они, что такое
порядочность? Есть ли у них хоть капля сострадания?

 И  в  самый разгар  всего  этого  цирка, когда  я  пытался осмыслить  новую
ситуацию и  решить, что же  мне-то сказать, меня беззвучно  окликнул Пэт: -
Том, пойди сюда!

 Я извинился  перед высоким  собранием и поспешил  к нему. Мы  с Пэтом почти
совсем  не  переговаривались  телепатически  со  времени  его  возвращения.
Раз-другой он окликал меня  ночью, чтобы я принес воды или сделал еще что в
этом роде,  но беседовать  мы не беседовали,  ни вслух, ни  молча. Я ощущал
только  некую темную,  угрюмую  стену молчания,  которой он  загородился от
меня. Я  не знал, что  с этим делать -  впервые один из нас  был нездоров в
одиночку, без другого.

 Но когда Пэт окликнул  меня, я бросился к нему со всех ног. - Закрой дверь.

 Я  закрыл. Он  мрачно поглядел  на меня.  - Я  успел выдернуть  тебя оттуда
раньше, чем ты успел что-нибудь им наобещать, да?

 - Да...

 - Тогда иди к ним и скажи папе, что я хочу сию же секунду с ним поговорить,
И  скажи маме,  что  я просил  ее перестать  плакать, а  то она  меня очень
расстраивает. -  Он сардонически  ухмыльнулся. - А  мистера Говарда попроси
дать мне поговорить с родителями наедине. А сам потом мотай отсюда.

 - Чего?

 - Уходи,  не прощайся и не говори, куда ты  идешь. Когда ты понадобишься, я
тебя  позову. Если  ты  будешь ошиваться  здесь, мамаша  тебя  обработает и
заставит  надавать обещаний.  -  Он мрачно  поглядел на  меня.  - У  тебя и
вправду никогда не было никакой силы воли.

 Я пропустил  это высказывание мимо ушей,  в конце концов, он  же был болен.

 - Слышь, Пэт, на этот раз против нас коалиция. Мать хочет сделать по-своему
несмотря ни  на что, а папаша  так завелся, что чудо  еще, что он не врезал
хорошенько мистеру Говарду.

 - Я  справлюсь с  матерью, да и с  отцом тоже. Говарду надо  бы держаться в
стороне. Ну, давай, разведи их, а сам сматывай.

 - Хорошо, - сказал  я, чувствуя себя крайне неловко. - Да... слушай, Пэт, я
тебе очень благодарен. Он взглянул на меня и его губы искривились.

 - Ты что, думаешь, я ради тебя это делаю?

 - А что же, я ведь думал...

 - Ты не думал никогда, а я уже несколько дней не делал ничего другого. Если
я  буду  калекой,  думаешь,  мне  хочется  провести всю  жизнь  в  казенном
заведении? Или  здесь, а  мать будет обматывать  меня слезами и  слюнями, а
папаша будет  считать каждый  грош, а девиц  будет тошнить от  одного моего
вида? Только  не Патрик! Если уж мне придется быть  таким, у меня будет все
самое  лучшее: санитарки,  которые  будут вскакивать,  если я  только палец
подниму, и  танцовщицы, дабы ублажать мой глаз.  И именно ты позаботишься о
том, чтобы  Ф. Д. П. за все это платил. Мы  можем сохранить ваш контракт, и
так мы  и сделаем. Конечно, я  знаю, что ты не  хочешь лететь, но теперь ты
просто обязан.

 - Я? Да ты все путаешь. Это ты меня обошел. Ты...

 - Ладно, проехало. Ты прямо рвешься туда. - Он вытянул руку и слегка ударил
меня под ребра, потом  ухмыльнулся. - Таким образом мы отправимся туда оба,
ведь я  буду с  тобой всю дорогу, на  каждом шагу. А теперь  давай отсюда и
займись делом.

 Я уехал через два  дня. Когда Пэт, глядя матери в глаза, изложил ей все эти
соображения, она  даже и  не сопротивлялась. Если,  чтобы обеспечить деньги
для  оплаты   соответствующего  ухода  за  ее   больным  ребенком  и  всего
остального, что  там ему надо, я  должен лететь в космос  - ну что ж, очень
жаль, но ничего уж  тут не поделаешь. Она объяснила мне, как больно ей меня
отпускать, но  я понимал, что она не слишком расстроена.  Вот я лично - был
расстроен, несколько. Я задавался  вопросом, как бы это происходило, попади
я в  Пэтово положение? Так же ли легко отпустила  она Пэта просто для того,
чтобы  обеспечить  меня всем,  чего  хочу я?  Но  я решил  бросить все  эти
размышления; родители,  возможно, сами не знают,  что у них есть любимчики,
когда они у них есть.

 Перед самым  отъездом папаша отвел меня в  сторону для мужского разговора с
глазу на глаз. Он  мямлил и запинался и завяз в извинениях насчет того, что
надо было  переговорить со мной раньше, и был смущен  даже больше, чем я, а
это  - кое-что.  Он путался  в словах, и  я объяснил  ему, что все,  что он
пытается мне  сказать, было у нас  в одном из школьных  курсов. (Я не стал,
конечно, объяснять ему, что это было в курсе риторики при описании перехода
от   кульминации   к   тривиальностям.)   Папаша   просветлел   и   сказал:

 -  Ну, сынок,  мы с  твоей матерью  старались научить тебя  всегда отличать
добро от зла. Ты  только не забывай, что ты - Бартлет, и тогда не наделаешь
слишком много ошибок. А про это, другое, ну, ты задавай всегда себе вопрос,
такая  ли это  девушка, что  ты мог  бы гордиться  ею, знакомя ее  со своей
матерью, делай так, и все будет хорошо.

 Я пообещал, подумавши при этом, что у меня не будет особых шансов попасть в
дурную компанию, когда эти самые психологи буквально по косточкам разобрали
всех  будущих  участников проекта  Лебенсраум.  Паршивой овце  в это  стадо
просто не пробраться.

 Глядя, насколько  наивны мои родители,  я не могу удержаться  от вопроса, и
как это  род человеческий  умудряется продолжать рождать  себе потомков. Но
все  равно это  было крайне  трогательна, и  я по достоинству  оценил муку,
через которую он прошел, чтобы выяснить отношения со мной, папаша наш - тип
очень   приличный,   и   намерения   у   него   всегда   самые   наилучшие.

 У  меня было  последнее свидание  с Моди,  но о  нем и  сказать-то особенно
нечего; мы  потратили все время на сидение рядом  с кроватью Пэта. Она сама
поцеловала   меня  на  прощание   -  ей   так  Пэт  велел.   Какого  черта!



 ГЛАВА 6 "Льюис и Кларк"

 В Швейцарии я пробыл  всего два дня. Я бегло осмотрел Цюрихское озеро, этим
все развлечения  и закончились. Время было забито  до отказа - они пытались
поскорее вбить  в меня  все то, что  Пэт изучал неделями.  Сделать это было
невозможно, так  что мне дали кассеты, по которым  я должен был учиться уже
прямо во время полета.

 Кое-какое преимущество  у меня было  - в нашей школе  одним из обязательных
курсов  был Вспомогательный Язык  Планетной Лиги  - а этот  самый ПЛ-жаргон
являлся рабочим языком проекта  Лебенсраум. Нельзя сказать, чтобы я умел на
нем  говорить,  но  это  было не  особенно  трудно.  Конечно, с  непривычки
некоторые  слова  и выражения  на  нем  звучали несколько  глупо, но  потом
привыкаешь,  а вся  техническая  терминология как  всегда шла  на женевском
международном.

 В  действительности, как  указал офицер вспомогательного  состава профессор
Брунн, телепатическому коммуникатору и не надо было ничего особенного знать
перед  началом рейса;  основная цель  центра подготовки  была в  том, чтобы
собрать  всю команду  в одном месте,  чтобы они  вместе жили и  питались, и
таким   образом   предоставили  психологам   возможность  заметить   мелкие
психологические    несовместимости,    пропущенные    во   время    тестов.

 -  В отношении  тебя, сынок,  у нас  сомнений нет.  У нас есть  дело твоего
брата, и  мы видим, насколько близко совпадают  ваши тесты. А вы, телепаты,
должны очень далеко выйти за допустимые рамки для того, чтобы отказаться от
ваших услуг.

 - Сэр?

 -  Не  понимаешь? Мы  можем  отклонить  кандидата в  капитаны  на том  лишь
основании, что  у него низкое содержание сахара  в крови перед завтраком и,
соответственно,  он потенциально  раздражителен утром,  пока не  съест свою
кашу. Любую вакансию мы можем заполнить двумя десятками кандидатов и можем,
соответственно, жонглировать ими, пока команда не окажется подобранной, как
группа цирковых акробатов.

 Но к вам, ребята, это не относится. Вас так мало, что мы должны допустить у
вас любую эксцентричность, лишь бы она не угрожала безопасности корабля. Я,
например,  и глазом  бы не  моргнул, если  бы ты  верил в