ких
шляпах, увитых лентами, а женщины в белых чепцах. Некоторые из них держали
на коленях корзины и узлы. Вагончик  двигался  параллельно  нашей  дороге,
равнодушный, невозмутимо покорный своему  предназначению.  Никто  из  этих
людей  не  оглянулся  в  нашу  сторону.  В  них   была   озабоченность   и
безучастность. Они были маленькие и очень четкие против света. Было в  них
что-то настолько отличное от лихорадочной туристской спешки, как будто они
были жителями совсем иного, волшебного, зачарованного мира.
   Летиция почувствовала это. Она выпрямилась и вскрикнула от изумления:
   - Смотри!
   Я посмотрел.
   - Откуда они тут взялись вдруг? Ох, откуда они тут взялись?
   Я не пытался  ей  этого  объяснить.  Предпочел  предоставить  ответ  ее
собственной фантазии.
   Миг спустя дорога наша снова начала  подниматься  о  гору,  и  вагончик
пропал, как будто его земля поглотила. Он скрылся, исчез.
   - Куда они подевались? - закричала Летиция.
   - Тсс! - ответил я таинственно.
   Она обратила ко мне вопрошающий взор.
   - Ты смеешься надо мной, -  сказала  она  и  начала  ерзать  в  машине,
высовываясь, оборачиваясь во все стороны, высматривая, не удастся  ли  еще
раз увидеть таинственную узкоколейку. Но вагончик покатил  своей  дорогой,
обходя по серпантину возвышенности почвы, а наше шоссе поднялось прямо  на
гребень холма и перевалило на другую сторону, в другую долину. Никогда уже
больше мы так и не увидели этого вагончика.
   За ужином Летиция вдруг ни с того ни с сего сказала:
   - Куда же они могли деваться?..
   - Кто?
   - Эти странные люди в вагончике.
   Это был единственный случай, когда Летиция проявила любопытство.
   - Правда, это было необычайно? - прибавила  она  еще.  -  Явились,  как
из-под земли. Это было чудное зрелище. У них был такой торжественный вид!
   Я боялся напрямик выспрашивать ее, какие мысли и чувства таятся под  ее
защитной скорлупой. Это было бы столь же опасно,  как  шарить  кочергой  в
темной кладовке, чтобы найти завалявшееся там яйцо.  Я  приметил,  однако,
что Летиция чрезвычайно аккуратно посылает открытки. Время от времени  она
адресовала их Алисе или какой-нибудь из своих  школьных  подруг,  сообщая,
что проводит время в "прелестной Франции" и шлет поклон. Это  было  вполне
естественно и понятно. Новые взрывы восторгов. Но,  кроме  этого,  Летиция
ежедневно посылала открытку по одному и тому же адресу.  Однажды  вечером,
когда она грызла перо, ломая себе голову над  тем,  чем  бы  разнообразить
форму ежедневных поздравлений, я спросил ее врасплох:
   - А он действительно достоин тебя?
   Она робко взглянула на меня, испуганная и пристыженная.
   - Ты читал мои письма? - сказала она с укором.
   - Нет, Летиция, я читал в твоих глазах.
   - Ну раз уж ты открыл мой секрет... он очень милый.
   - Поэтому ты блуждаешь, как сомнамбула, и поэтому  Бретань  наводит  на
тебя скуку, не так ли? Ну, а какой он, этот твой молодой человек?
   - Он очень умный.
   В памяти моей возникла Алиса, восхваляющая умственные качества Хуплера.
Летиция иногда бывала чрезвычайно похожа на мать. Ее ответ был  признанием
и утверждением, что возлюбленный может смело помериться  со  мной.  Ей  не
хотелось, чтобы я отнесся к нему свысока.
   - На год или около того старше тебя?
   - Да. Ведь так лучше всего.
   - И, конечно, ты восторгаешься им?
   - Я хочу, чтоб он знал свое место.
   - А чем он занимается?
   -  Служит  в  агентстве  торгового  флота.  Рассчитывает   транспортные
расходы, фрахты и все такое прочее. В конторе его любят.
   - Почему ты мне об этом раньше не сказала, Летиция?
   - Я не думала, что это тебя интересует.
   - А знает ли твоя мать об этой истории?
   - Я ей об этом не говорила.
   - И давно уже это длится?
   Летиция подсчитала по пальцам на скатерти.
   - Пять месяцев, - сказала она.
   - А что говорит на это папа Хуплер?
   - Ничегошеньки об этом не знает.
   - А твоя мама, однако, знает, хотя  ты  ей  об  этом  не  говорила.  И,
конечно,  дала  тебе  понять,  что   лучше   не   рассказывать   об   этом
благоприобретенному новому папе, по крайней мере теперь.
   Эти мои слова сбили ее с толку.
   - Было не совсем так, - медленно вымолвила она.
   - Конечно, не совсем, - отвечал я.  -  Пустяки,  не  обращай  внимания!
Приношу тебе мои поздравления, Летиция. Желаю вам счастья, дети мои.  Если
бы ты не была влюблена теперь, то уж, наверно, никогда бы не умела любить.
С каждым годом это все труднее. Расскажи мне о своем избраннике только то,
что тебе самой хочется  рассказать.  Или  вовсе  ничего  не  говори,  если
хочешь.
   - Ты очень хороший, папуля, - шепнула она и взглянула на меня так,  как
если бы чуточку сомневалась в моей доброте.  Я  улыбнулся  и  погладил  ее
руку, лежащую на столе. Потом, чтобы разрядить положение, заказал  ужин  и
снова к ней обратился.
   - Можешь мне об этом рассказать, когда придет  охота,  но  я  вовсе  не
заставляю тебя говорить, - сказал я.
   - Я всегда о нем думаю, ничего с этим поделать не могу.
   - Это вполне естественно, - согласился я.
   - Ты устроил мне такие прелестные каникулы. А я все-таки думаю только о
нем.
   - Путешествуешь со мной и все время неотвязно воображаешь себе, что  бы
было, если бы он вдруг появился тут, если бы вышел  нежданно  вот  из  той
улочки и вошел сюда, в эту столовую...
   - Откуда ты знаешь об этом?
   - Что, разве я кажусь уже таким стариком?
   - Ох, нет!
   - Так видишь, я еще помню, как это бывает. Мне  даже  не  кажется,  что
подобные истории случались со мной в такие уж  незапамятные  времена...  -
Говоря это, я не допускал, что вскоре мне придется тряхнуть стариной. -  В
этот миг ты опять думаешь: "Если бы он сюда вошел..."
   Она подняла на меня глаза, сияющие безрассудной надеждой. Но сейчас  же
сникла.
   - А ведь ты же отлично знаешь, что он далеко за морем, в Саутгемптоне.
   - Правда. Я страшно глупая.
   - Так уж мы сотворены, моя Летиция. Так уж  мы  сотворены...  Когда  он
пойдет в отпуск?
   - Отпуск у него начинается за целых три дня  до  моего  возвращения,  -
сказала она очень выразительно, и внезапная надежда блеснула в ее взгляде.
   - Мы это как-нибудь уладим, дорогая моя, - сказал я.  -  Видишь,  нужно
было раньше сказать мне всю правду.
   Весь  остаток  этого  вечера  меня   забавляла   Летиция,   старательно
утаивающая радость по  поводу  сокращения  на  три  дня  наших  совместных
вакаций.
   После этого разговора мы оставили  такие  темы,  как  история  Бретани,
история человечества и тому подобное. В наших будничных беседах для  этого
уже не оставалось места. Летиция до  смешного  не  любит  произносить  имя
своего возлюбленного. Предпочитает несколько загадочно называть его  "один
человек". Она сообщила мне не слишком много  подробностей  о  нем.  Однако
порой цитирует его фразы, говорит о его вкусах. Я  вижу,  что  это  вполне
пристойный и весьма заурядный молодой человек.  Во  взаимоотношениях  юной
пары я не усматриваю  ни  тени  поэзии,  романтики,  каких-либо  особенных
интересов или явной чувственности. Кажется, что главная приятность для них
- видеться, ожидать свидания, ждать случайной и неожиданной встречи  (это,
может быть, самое приятное!); они рады услышать что-то  друг  о  друге  от
других людей. Возможно, однако, что Летиция очень  скрытная  и  что  в  ее
голове роятся неизвестные мне волшебные  мечты  и  упования.  Но  в  таком
случае все картинные галереи, которые мы тут осматриваем  вместе,  музыка,
которую слушаем, должны бы говорить ей что-то, пробуждать волнение. Ничего
подобного до сих пор не было. Я не могу понять  этого  полного  отсутствия
интересов. Алиса такой не была. Глаза у нее были  прикованы  к  магазинным
витринам, к движению, она вслушивалась в гомон жизни и старалась раздобыть
все, что было ей по сердцу.
   Я чувствую, что остатки моего интереса к Летиции  пошли  прахом.  Но  в
коридоре уже слышатся голоса Бэннингтонов  и  Летиции,  возвращающихся  из
кино, и, думаю, нужно выйти им навстречу  и  пригласить  все  общество  на
рюмку коньяку в бар внизу.
   Мамаша Бэннингтон всегда ломается, когда  ей  предлагают  этот  напиток
вместо "покойной ночи", но ежевечерне,  перед  тем  как  уйти  в  спальню,
смакует его с превеликим удовольствием. Завтра мы разъезжаемся,  каждый  к
себе домой.
   Ну, на сегодня хватит, и, оказывается, я вновь ни словом не  обмолвился
об этом особенном приключении, о котором собирался писать.
   Я даже наедине с собой стыжусь его. Трудно будет рассказать о  нем  как
следует. Я влюбился. Следующая страница этого дневника  начнется  сразу  с
этом истории, и я постараюсь уже не слишком отклоняться от темы.


   3

                                             Сен-Мало, 30 сентября 1934 г.

   Итак, согласно обещанию, начну без обиняков.
   Вот в чем я должен признаться: я влюбился по уши. Самого себя я  удивил
этим открытием  неделю  назад  в  местечке  Кэстомбек,  на  площади  перед
гостиницей, напротив маленького и необычного  крытого  рынка.  Разразилось
это  внезапно,  как  гром  среди  ясного  неба,  и  я  неохотно  об   этом
рассказываю. Событие это сбило меня с толку и вывело из равновесия. К тому
же  тут  было  столько  неуловимого,  что  трудно  как  следует  обо  всем
рассказать.
   Это было в тот самый день,  когда  мы  познакомились  с  Бэннингтонами,
которые уже четыре или пять дней едут в том же направлении, что  и  мы.  В
Нанте я не успел об этом написать.  Я  как  раз  собирался  начать,  когда
возвратились из кино Бэннингтоны вместе с Летицией. Отступление  о  святом
Павле получилось чересчур пространное. Что-то в подсознании не давало  мне
расстаться с этой темой. Я все не знал, как повести речь о том, что сейчас
больше всего меня занимает.
   Теперь  я  могу  уже  говорить  об  этом,  поскольку  события   немного
отдалились, к тому же произошел новый эпизод, который дополняет все, что я
пережил, и ставит крест на всем. Нынешний вечер мы с Летицией остановились
в Сен-Мало вместо того, чтобы быть в  Динаре,  где  Бэннингтоны,  конечно,
дивятся нашему отсутствию и допытываются, что с  нами  стряслось.  Причина
этой перемены планов - моя тайная влюбленность. Но прежде чем рассказать о
ней, мне следует еще вывести на сцену семейство Бэннингтонов.
   Бэннингтоны  появились  в  самую  пору,   чтобы   несколько   разрядить
напряженность, воцарившуюся в наших  с  Летицией  отношениях.  Впервые  мы
увидели их в столовой незадолго до нашего приезда в  Киберон.  Входя,  они
взглянули на нас робко, но любопытствующе. Они  путешествовали  в  машине,
правил молодой Бэннингтон. Мамаша была широколицая, носила она нечто вроде
полутраура. С виду она казалась добродушной и мирной особой, но  иногда  в
ее глазах  сверкала  расчетливость  и  настороженность,  и  это  было  так
внезапно, как будто из окна приличного  дома  выглянула  вдруг  физиономия
преступника.
   В состав семьи входили, кроме того, сын - отощавший парень лет двадцати
с  небольшим,  одетый  по-спортивному,  и  две  дочки  -   шестнадцати   и
девятнадцати  лет  -  в  платьицах-джерси  и  беретах.   Молодой   человек
изъяснялся  на  абсолютно  лишенном  идиом  французском,   вызубренном   в
британском отечестве, к тому же обладал настолько скудным запасом  слов  и
таким прононсом, что разве что другой англичанин мог бы его понять, и ему,
естественно,  нелегко  было  объясниться  с  прислугой,  которая,  в  свою
очередь, не умела  говорить  по-английски.  Я  видел,  что  он  совершенно
изнервничался, объясняясь  с  ничего  не  понимавшей  официанткой,  причем
сестрицы не  очень-то  помогали  ему  своими  подсказками.  Ну  что  ж,  я
предложил семейству свои услуги. Матушка приняла их  с  благодарностью,  а
сын - с неудовольствием.
   - Я бы справился и сам, мама, - сказал он, - если бы меню было написано
как следует.
   - Действительно, писали  они  ужасно  и  к  тому  же  все  меню  чем-то
заляпали, - заявил я, взяв карточку, -  официантка  притом  не  сильна  во
французском. Она бы  лучше  поняла  вас,  если  бы  вы  обратились  к  ней
по-валлийски.
   - Я не говорю по-валлийски, - заявил молодой человек.
   - Ну, конечно, откуда же?
   - Эти их диалекты - совершенно невозможное дело, - заявил юноша, и лицо
его немного прояснилось.
   Я  прочел  им  список  блюд,  делая  вид,  что  разбираю  с  трудом,  и
задерживаясь иногда, как бы размышляя. Выслушал их пожелания и  пересказал
их официантке.
   - Могу ли я дать вам совет по части вина? - осведомился я.
   - Джордж говорит, что не надо смешивать вино с водой, - живо отозвалась
старшая из девиц, явно возобновляя давнишний семейный спор.
   - Французы так поступают, - объяснил я с грустью в голосе и добавил:  -
За столом.
   - Но лучше не смешивать? - осведомился Джордж.
   Я доверительно кивнул, подчеркивая тем самым нашу мужскую солидарность.
Затем я помог еще заказать вина.
   - Мы вам очень благодарны, - сказала миссис Бэннингтон. -  Вы  говорите
по-французски, как истый француз.
   - Скорее, как коммивояжер, - сказал я и вернулся к Летиции.
   Я слышал, как миссис Бэннингтон сказала достаточно  громко,  чтоб  быть
услышанной:
   - Чрезвычайно приятный господин. Интересно, кто бы это мог быть? Что бы
мы делали без него?!
   - Ну я бы как-нибудь все уладил, - отрезал ее сын. - Это такие пустяки.
   Однако на следующее утро, когда дамы были еще в своих комнатах, молодой
человек снизошел до  того,  что  спросил  моего  совета  насчет  дороги  в
Кэмперле.
   - Говорят, что стоит посетить это место, - сказал он.
   Я осторожно подтвердил это  мнение.  Когда  появился  лакей  в  зеленом
переднике с пожитками  всего  семейства,  молодой  человек  начал  заметно
тревожиться. Итак, я удалился, чтобы не мешать ему при погрузке  багажа  и
не смущать юного знакомого, когда он  будет  вручать  чаевые.  Бэннингтоны
обогнали меня на шоссе, сердечно поздоровались, а  Джордж  сделал  зигзаг,
будто хотел отвесить мне поклон. Я застал Летицию за зеленым  столиком  на
террасе, она была чем-то озабочена.
   - Приятные люди, - сказал я.
   - Мр-гм, - ответила она и впала в еще более глубокую задумчивость.
   - Папочка, - спросила она, - какое на самом деле родство между нами?
   - Разве ты не знаешь, что ты вроде бы моя приемная дочь? - ответил я.
   - Мр-гм, но...
   - А что, разве эта милая леди выспрашивала тебя об этом?
   - Да-а...
   - Ну и что же?
   - Спрашивала, кто я тебе - дочь? Я ответила, что  да,  потому  что  это
показалось мне проще всего. Потом она спросила, почему  я  в  трауре.  Мне
показалось, что лучше всего будет сказать, что по подруге, с которой ты не
был знаком. Понимаешь, чтобы она не удивлялась, что ты в светлом  костюме.
Но тогда она снова поинтересовалась,  жива  ли  моя  мать.  Я  сперва,  не
подумав, сказала, что да; потом поправилась, что  нет...  Она  внимательно
посмотрела на меня и заметила, что я не должна ей говорить ничего  такого,
чего не хочется. Но ты  кажешься  ей  чрезвычайно  приятным  господином  -
словом, я  должна  быть  для  тебя  утешением.  Она  тоже  чувствует  себя
одинокой, сказала она, иногда. "Будь к нему добра, дитя мое",  -  говорит,
будто я и без того хорошо себя не веду. Наконец она поцеловала меня, снова
на меня внимательно посмотрела и еще из  автомобиля  делала  мне  какие-то
знаки.
   Я на миг задумался.
   - Не морочь себе этим голову, дорогая моя,  -  сказал  я.  -  Эти  люди
поехали в Кэмперле, а мы  поедем  в  глубь  страны,  а  потом  -  в  Нант.
Сомневаюсь, чтобы мы еще хоть раз в жизни встретились.
   -  Конечно,  -  согласилась  Летиция.  -  Но  я  считала,  что   должна
пересказать тебе этот разговор.
   - И превосходно сделала. Ну, а теперь не думай об этом больше.
   - Как-то все глупо получилось... - добавила напоследок Летиция.
   Однако  судьбе  угодно  было,  чтобы  мы  снова  встретились   с   этим
семейством. В Кэстомбеке мы только сели завтракать в тесной столовой,  как
Бэннингтоны внезапно всей оравой ввалились туда и тут же  подошли  к  нам,
спрашивая, могут ли они сесть рядом. Начался разговор. Где провели мы  все
эти дни? Что видели? Не правда ли, какие тут ужасные дороги и как  безумно
хочется пить после целого дня в машине?
   Мне  кажется,  что,  несмотря  на  маленькое  недоразумение  с   миссис
Бэннингтон, Летиция была довольна встречей. Мое общество наскучило ей  еще
больше, чем мне ее. Меня по крайней мере развлекали мои собственные мысли,
недоступные ей. Я был  способен  увидеть  и  постичь  наиболее  интересные
образы этого края, этой страны-акватинты, возвышающейся в "Конце света", у
пределов мира, забавляться философическими проблемами, ломать  голову  над
своими собственными делами. А для дочери моей весь этот вояж  был  как  бы
лекцией на неведомом языке, лекцией, которую она слушала на фоне странного
пейзажа  -  нисколечко  не  веселого  и  не  забавного,  скорее   попросту
бесхитростного... Но молодые Бэннингтоны сумели с первого же мига вступить
в контакт с Летицией. Они были родом, как выяснилось, из района  Портсмута
и Саутгемптона, из местечка Бэзлар, а Бэннингтон-младший даже был знаком с
"одним человеком" или с его однофамильцем, чрезвычайно  на  него  похожим.
Ну, просто невероятно!  Еще  одно  доказательство  того,  как  тесен  мир.
Постепенно тождество было окончательно установлено.
   Но миссис Бэннингтон не принимала участия в их разговорах.  Она  сидела
справа от меня, и вскоре я заметил,  что  она  присматривается  ко  мне  с
особенным упорством. Выглядела она так, как будто хочет заслонить от  меня
прочее  общество  и  подвергнуть  меня   месмерическим   чарам.   Пыталась
непременно заглянуть мне в глаза.
   Наконец она заговорила негромко и доверительно:
   - Простите,  но  вы  один  из  тех  людей,  которые  очень  сильно  все
переживают.
   - Как это вы догадались? - спросил я.
   - Я вижу это, -  ответила  она.  -  Вам  следует  вспоминать  время  от
времени, что все на свете не так скверно, как это нам порою кажется.
   - Вы полагаете, что  это  можно  возвести  в  некий  общий  принцип?  -
старался я поддержать интеллигентный разговор.
   - Нет ничего доброго или злого само по себе. Все дело в нашей оценке.
   - Это я уже где-то слышал. Кто это сказал?
   - Мой муж.
   - Ваш муж? Что вы говорите?!.
   - Мой супруг был Целителем  Душ,  -  разъяснила  миссис  Бэннингтон.  -
Сперва он был остеопатом, потом стал Целителем Душ,  кстати,  он  придумал
особую систему физических упражнений. Быть может, вы о нем не слыхали,  но
он был очень известен. Имел  большую  практику.  Множество  знаменитостей,
деятелей искусства  и  писателей  занималось  по  его  совету  специальной
гимнастикой шеи. Он называл это "лебедированием" (?!) Да, пусть это вас не
удивляет - именно "лебедированием" - от слова "лебедь". Некоторые  из  его
пациентов добились весьма серьезных  результатов.  Муж  мой  незадолго  до
смерти закончил книгу о своей системе.
   Мое издательское сердце слабо екнуло: неужели мне предстоит  отбиваться
от этой рукописи? Но  в  ту  минуту  миссис  Бэннингтон,  видимо,  еще  не
помышляла о ее обнародовании.
   - Пусть ваше сердце хранит спокойствие. Пусть оно ничего не  страшится!
- ободряюще шепнула она мне в самое ухо.
   - Это что, тоже один из способов врачевания, завещанных вашим супругом?
   - Да. У него было множество подобных мыслей. Но неужели это вам  ничего
не говорит?
   - Н-нет, много, - ответил я с полным ртом.
   - Я _вижу_ над вами  какую-то  тень.  -  Миссис  Бэннингтон  глянула  в
сторону Летиции, но та была занята своим разговором. - Мне хотелось бы вам
помочь.
   - Нет, я не думаю, чтобы надо мною была тень. Нет, нисколько.  Уж  если
бы она была, я бы сам ее  почувствовал.  Не  правда  ли?  Ну,  а  как  вам
нравится этот салат с легчайшим чесночным запахом?
   Миссис Бэннингтон приблизила ко мне  лицо  и,  смотря  на  меня  искоса
своими настырными хитрющими глазками, ска