м проявление слабости и
сразу же старается ее использовать, ничего не уступая взамен. Разобравшись
в моих намерениях, она увидела в  этом  предложении  новое  оружие  против
меня.
   - На сей раз, - заявил я, - я тебе не уступлю.
   Сколько раз я повторял: "На сей раз - нет!" И потом уступал.
   - Ни ты, ни кто-нибудь иной не сможет  разлучить  меня  с  моей  родной
дочерью, - сказал я твердо.
   - Итак, вот уже до чего дошло! Вот  как  скверно  с  тобой!  Ты  совсем
ослеплен!
   - Ты не получишь своей месячной квоты.
   - Я пойду в суд. Мне следует на пропитание!
   - Ну так я урежу твою квоту _наполовину_.
   - Я начну бракоразводный процесс. Да, Стини. Я так разукрашу тебя,  что
ты  прелестно  будешь  выглядеть  в  глазах  твоих   уродских   английских
приятельниц! Твоя собственная дочь, во всяком случае, твоя  якобы  дочь  -
как соучастница! Весь Лондон будет говорить об этом! Но  твоя  Летиция  не
будет единственной соответчицей! О нет! Не  думай,  что  все  твои  друзья
столь же скрытны, как ты. Я знаю все. И "твоя тайная квартирка  выйдет  на
свет божий! Ты-то думал, я не  узнаю?..  Разве  ты  никогда  не  слыхал  о
частных детективах?. Достанется на орехи и твоей Камелии Бронте  и  прочим
дамам. В чудном свете предстанут твои  "Пути,  которыми  идет  мир",  твое
"Новое Человечество", все твои  благоглупости.  Не  бойся,  людские  языки
получат работу. Так что я тебе советую,  Стини,  подводи  черту,  пока  не
заставил меня зайти слишком далеко. Кончай  с  этим,  пока  не  поздно.  Я
никогда не соглашусь,  чтобы  эта  грязная  девица,  эта  маленькая  дрянь
приехала сюда и выставила меня из собственного моего дома. Сделай  из  нее
дактило. Это все, на что она годится. Отдай ее в ученье к портнихе, если в
Англии вообще существует хоть  одна  настоящая  портниха.  Пусть  научится
работать...
   И так далее.
   Не прошло и часа после этой сцены, как мне пришлось противостоять новой
атаке Долорес - на этот раз любовной атаке.
   - Я люблю тебя. Видишь, как я тебя люблю? Почему  ты  меня  никогда  не
хочешь понять? Почему ты всегда стараешься меня огорчить?  А  ведь  я  для
тебя готова на все, на все!
   - За исключением одного...
   - Не возвращайся к  этому.  Ты  опять  хочешь  меня  расстроить?  Какая
женщина вынесла бы то, что я выношу? Почему  тебе  все  время  приходят  в
голову всякие глупости? Какой ты ужасно упрямый!


   10

   Задолго до нашей ссоры из-за Летиции возникла затяжная история с нашими
двумя слугами по фамилии Беньель. Маргарита Беньель была  кухаркой,  а  ее
муж Франсуа - шофером. Понятия не имею, почему Долорес решила разорить их.
Я испытывал тогда чувство бессилия, подобное тому,  которое  терзает  меня
сейчас, когда мы рассорились из-за Летиции, только что теперь это  чувство
глубже,  сильнее  и  к  тому  же  окрашено  стыдом.  Я   был   номинальным
работодателем  Беньелей,  и  из  моего  дома  они   были   изгнаны   самым
оскорбительным образом. Сам я им украдкой помог, но  Долорес  смягчить  не
сумел.   Они   заняли    теперь    прочное    место    в    ее    иерархии
человеконенавистничества.
   А ведь они  были  ее  собственным  открытием.  Мы  встретились  с  ними
случайно, когда объезжали замки над Луарой. Это было шесть  или  семь  лет
назад. Долорес страдала зубной болью,  ее  донимал  коренной  зуб,  и  она
чрезвычайно разнервничалась. По ее  словам,  ей  попался  какой-то  подлец
дантист, хотя одному богу известно, в чем  состояли  его  преступления;  я
приехал  в  Париж  и,  чтобы  развлечь  и  утешить  Долорес,  устроил  эту
экскурсию. Она презирала туристов и  отели  для  туристов,  как,  впрочем,
презирают их и все  туристы  в  мире.  Она  решила  заезжать  в  маленькие
гостиницы в поисках вымирающей старой, доброй, домашней французской кухни.
Чаще всего мы получали подтверждение, что кухня уже  пришла  в  упадок,  и
убеждались,  что  в  маленьких  гостиницах  она   неотделима   от   весьма
относительной чистоты и неисчислимого количества мух.
   Но у  Беньелей  было  иначе.  Маленькая  гостиница  сверкала  чистотой,
завтрак был исключительно вкусный, притом цена была даже чрезмерно низкой.
В неведении и простоте душевной они слишком мало брали за свои услуги.  Мы
завтракали и обедали в беседке, увитой зеленью, с видом на излучину  тихой
серовато-голубой реки, а  в  отдалении,  сквозь  купы  стройных  деревьев,
виднелся замок Амбуаз, возвышающийся как гроздь  кристаллов  кварца  среди
менее плотных кристаллов - городских домов.
   Я вел машину сам, мы путешествовали без шофера. Я не люблю постороннего
человека в машине, в особенности потому, что Долорес сразу же пускается  в
разговоры.  Мотор  барахлил,  и  поэтому  я  осведомился,  где   находится
ближайший гараж. Франсуа вызвался сам произвести ремонт и  сделал  это  не
только очень искусно, но и с явным удовольствием. Он был  прежде  шофером.
Это был типичный француз - невысокий, голубоглазый, с тонкими чертами лица
- и истинный мастер на все руки. Я догадался, что совершенная в пропорциях
беседка и прехорошенький садик - также дело его рук.
   А Маргарита тем временем приготовила превосходный завтрак и подала его,
мило улыбаясь.
   Они радовались нам, как будто мы к ним с неба свалились. В их глазах  я
был тем самым легендарным английским милордом,  о  каком  и  по  сей  день
мечтают провинциальные французские трактирщики, и Франсуа сказал,  что  он
никогда в жизни не заглядывал под капот лучшей машины, чем моя. Мне пришло
в голову, что о таком месте можно только мечтать: здесь Долорес  отдохнет,
успокоит нервы, избавится от убийственной жажды влепить  дантисту  пулю  в
рот, чтобы посмотреть, как  он  переносит  зубную  боль,  и  отречется  от
мечтаний об отмщении за все, что подлый дантист ей  сказал,  сделал  и  не
сделал. Можно было осесть в доме Беньелей и  совершать  оттуда  вылазки  в
окрестные замки, вверх или вниз по  течению  реки,  наслаждаясь  при  этом
превосходством над толпой обыкновенных туристов,  возимых  в  шарабанах  и
получающих корм всей оравой в отелях.
   Наше  предложение  привело  Беньелей  в  восторг.  Они   сразу   начали
относиться к нам так, как будто были  старыми  слугами  нашего  семейства.
Весь дом они отдали в наше распоряжение. Были для нас на все готовы. После
полудня я повез  Долорес  в  лодке  по  реке.  Она  расхваливала  красоту,
богатство и бесконечное разнообразие впечатлений во Франции, сравнивая  ее
с Англией, к большой невыгоде для моего отечества. Я признал ее правоту.
   Обед был простой, но отличный  в  своей  простоте,  а  вино  "Вуврэ"  -
превосходное. Луна выглядела так, как будто она специально  в  нашу  честь
умылась  и  надраила  физиономию,  а  Долорес  в  любовной  растроганности
позабыла о зубной боли.
   Наша комната оказалась идеально чистой, а Маргарита  пообещала  нам  на
завтрак сдобные рогалики и кофе.
   - Где еще, кроме  Франции,  ты  нашел  бы  таких  культурных  людей?  -
спросила Долорес.
   - Да, где еще! - как эхо, ответил я.
   Мы узнали, что Маргарита смолоду была в услужении. Она готова  была  по
желанию Долорес приводить в порядок и  гладить  ее  туалеты.  Она  сказала
даже, что это доставило бы ей большое  удовольствие,  как  воспоминание  о
счастливых, спокойных временах.
   В этих благоприятных условиях Долорес мгновенно расцвела и превратилась
в необычайно великосветскую даму. Она все чаще пользовалась  предложенными
ей услугами  хозяйки,  превосходно  знающей  обязанности  прислуги,  нашла
множество мелочей, требующих вмешательства Маргариты, и когда  я  блаженно
покуривал в беседке, я слышал доносящиеся из окна звуки льющейся  сплошным
потоком дружелюбной беседы. Голос Долорес  струился  ручейком,  насыщенный
модуляциями,  безмерно  изысканный,  обворожительно  ласковый.   Маргарита
отвечала с должным уважением. Вскоре  она  узнала,  что  я  очень  богатый
человек, который занимается изданием книг не столько из-за денег,  сколько
из любви к делу и ради огромного, хотя и не выставляемого напоказ влияния,
которое он благодаря этому  приобретает.  Она  же,  Долорес,  была  прежде
принцессой, хотя теперь не пользуется титулом, а  через  отца-шотландца  и
клан Стюартов состоит в отдаленном родстве с британским королевским домом.
   Маргарита была также засыпана  вопросами  касательно  ее  прошлого,  ее
настоящего  и  ее  сердечных  дел.  Есть  ли  у  нее  дети?  Только   сын,
единственный, сейчас он отбывает военную службу.  Долорес  раскрыла  перед
ней трагедию своей жизни, жгучую жажду  материнства.  Это  было  для  меня
совершенной новостью. А любит ли Маргарита своего  мужа?  Да,  ну,  а  вот
каким  образом?  Долорес  настойчиво  добивалась  подробностей.  Маргарита
считала, кажется, эти проблемы не стоящими пристального внимания: мол,  не
те годы... не имела охоты слишком много об этом размышлять. Отвечала: ,Pas
souvent... Pas beaucoup... Mais non, madame...  Pas  comme  ca...  Jamais,
madame [Не часто... Не много... Но нет, мадам...  Так  -  нет...  Никогда,
мадам (франц.)]. У нее были иные заботы. Крохотная гостиница не  приносила
дохода. Порой Маргарита жалела, что  бросила  службу.  Она  была  женщина,
склонная к полноте, у нее было приятное и милое  лицо,  здоровый  румянец,
хорошая  кожа  и  спокойные,  внимательные  глаза.  Я  приметил,  что  она
испытующе и  доброжелательно  присматривается  ко  мне.  Мы  почувствовали
взаимную симпатию с первого взгляда, и так оно и осталось. Но в  отношении
Долорес у нее, по-моему, с самого начала были какие-то опасения.
   У Долорес же никаких  сомнений  относительно  Маргариты  не  было.  Она
заявила,  что  эта  простая  женщина  чрезвычайно  умна,  она  крестьянка,
конечно, но исключительно сообразительна. Вертелась перед ней, как если бы
Маргарита была зеркалом, и к тому же очень льстивым зеркалом. Ведь она так
редко  находила  на  свете  понимание!  Она  говорила,  как   наслаждается
безыскусственной прелестью маленькой гостиницы. Рассказывала, как утомлена
парижской суетой и как страдает от фальши  тамошней  светской  жизни,  как
продажно и развращенно то избранное общество, в котором она вращается; как
часто приходит ей  в  голову  мысль,  что  она,  собственно,  создана  для
монастыря. Если бы не я, она,  бесспорно,  была  бы  уже  монахиней,  быть
может, приориссой, гранд-дамой в рясе. Но она вынуждена думать обо мне.  Я
такой наивный, такой беспомощный и такой нерасчетливый! Именно  ради  меня
она вынуждена одеваться, создавать и поддерживать красивую внешность, хотя
часто в глубине души утомлена и опечалена. Она видит  тщету  всего  этого,
видит  все  насквозь,  но  я,  Стивен,  человек  поверхностный  и  поэтому
счастливый.
   Я старался не  прислушиваться  к  этому  потоку  слишком  знакомых  мне
признаний. Как  мог,  избегал  опасности  быть  вызванным  ею  в  качестве
свидетеля и выставленным напоказ. С первого дня мне казалось, что в глазах
Маргариты  я  подметил  какую-то  тень,  какое-то  как  будто   неуловимое
подмигивание, когда она слушала эти уверения; поскольку,  однако,  Долорес
не замечала этого, я перестал об этом думать.
   Маленькая гостиница не приносила дохода. Маргарита  долго  раздумывала,
прежде чем решилась продать ее и доверить нам свою судьбу. Я убежден,  что
в конечном счете на ее  решение  повлияло  представление  обо  мне  как  о
человеке, на которого можно положиться.  В  семье  Беньелей  распоряжалась
Маргарита, она была всему  голова.  Она  управляла  гостиницей,  управляла
мужем. Когда мы поселили ее вместе с Франсуа в нашем парижском доме, я  не
сомневаюсь, что она чувствовала себя способной управлять также  и  мною  с
Долорес. Весьма возможно, что она и сумела бы добиться этого.  Сперва  все
шло наилучшим образом. Долорес хвалилась перед своими приятельницами новой
кухаркой и благообразным шофером. "Кухня  не  рафинированная,  -  говорила
она, - но истинно французская!" Постоянно также беседовала с Маргаритой, и
во все новых  вариантах  рассказывала  ей  историю  своей  жизни  и  своих
увлечений.
   Но во время моей поездки в Швецию произошло что-то непонятное. Не знаю,
что  именно;  быть  может,  Долорес  всего-навсего  приметила   вдруг   ту
мимолетную  тень  во  взгляде  Маргариты.  У  Маргариты  было  чрезвычайно
выразительное лицо. А может быть, в один прекрасный  день  Долорес  прошла
как-нибудь тихонько по кухонному  коридору  и  случайно  услышала,  как  в
действительности оценивают ее верные слуги. Может быть, произошло и что-то
более серьезное, но Маргарита никогда и ни в чем  не  призналась  мне.  До
этого скандала, почти целый год, в нашем доме царили  мир  и  спокойствие,
каких ни до, ни после этого мы уже не знали.
   Вернувшись в Париж, я застал Маргариту в слезах, а Франсуа в величайшем
негодовании. Они получили  от  Долорес  за  две  недели  предупреждение  о
расчете.  Маргарита,  заплаканная,  но  до  последнего  дня   на   совесть
исполняющая свои обязанности, рассказала мне, какой удар на них обрушился.
Франсуа молчал, не зная, что говорить. Он возился с машиной,  бормоча  под
нос проклятия по адресу госпожи, по  адресу  Парижа,  парижской  квартиры,
института домашней прислуги и всей вселенной, а потом, когда он  убедился,
что я не в силах восстановить его в прежнем положении, и по моему  адресу.
Он сдерживался, но видно, было, что страдает.
   - Зачем ты сделала это? - с укором спросил я Долорес.
   - Прошу тебя, оставь домашние дела мне.
   - Но ведь ты не можешь без серьезной причины выбрасывать этих людей  на
улицу. Они продали свою гостиницу, чтобы перейти к нам.
   - Много стоила эта их лавочка! Пристали к нам, как пиявки!
   Я попробовал настаивать, но  Долорес  нельзя  было  урезонить.  Они  ее
враги. Я всегда становился на сторону ее врагов. Она не хочет жить с  ними
под одной крышей.
   - Я требую, чтобы ты объяснила мне, в чем тут дело.
   - Ты требуешь?! Ты требуешь?! - крикнула Долорес,  гримасничая.  -  Это
_мой_ дом и _мои_ слуги. Если ты будешь вмешиваться в эти дела, я  напомню
тебе старые  английские  обычаи.  Помнишь,  что  они  делали?!  Прицепляли
кухонную тряпку к костюму джентльмена! Может  быть,  ты  хочешь  ходить  с
тряпкой, Стини?
   Я выругался:  "К  дьяволу!"  И  она  почувствовала,  что  на  этот  раз
выиграла. Несчастные Беньели  съехали  со  всем  своим  добром,  Маргарита
плакала и укоризненно поглядывала на меня. Я в секрете от Долорес помог им
купить крохотную лавчонку на боковой улочке  неподалеку.  Мы  отравили  им
жизнь, горько обманули их упования, и это именно я, тем, что  у  меня  вид
человека твердого и надежного, подвел их и отдал на растерзание Долорес во
всей ее нелепой ярости - я и никто другой.
   Такие истории выводят меня из себя; от этого  я  не  умею  отделываться
усмешкой. Меня вынудили нарушить  обещание  -  безразлично,  было  ли  это
обещание формально дано или нет. Я  могу  посмеиваться  по  поводу  Других
наших разногласий, но не по поводу истории с  Летицией  или  Беньелями.  В
обоих этих случаях меня выставили в ложном свете и лишают права называться
честным человеком, а от этого трудно отделаться  усмешкой.  Я  не  выношу,
когда помыкают прислугой или подчиненными. Эти экономически зависимые люди
составляют более слабый класс. Они могут порой раздражать нас, но при этом
следует сразу вспомнить, как не уверены  они  в  завтрашнем  дне  и  какое
почтение вынуждены оказывать нам. А разве мы проживем без них? Мы обошлись
бы без них разве что в  некоем  утопическом,  всецело  реорганизованном  в
отношении услуг обществе. Все эти люди взирают на нас  с  недоверием,  они
ждут, что мы злоупотребим своей силой, оскорбим их, будем вмешиваться в их
дела, и они совершенно правы. Беньели  полагались  на  меня.  Маргарита  -
женщина с кротким лицом и вдумчивыми глазами - оценила меня,  вынесла  обо
мне свое суждение и наградила меня безграничным доверием.
   С момента изгнания Беньелей через нашу парижскую квартиру прошла  целая
процессия слуг. Никто из них не завоевал моей симпатии. В неизменном ритме
приходят,  недолгое  время  пользуются  доверием  и  признаниями  Долорес,
внезапно  впадают  в  немилость,  получают  отказ  от  места  и  бесславно
исчезают.  Среди  всех  этих  гроз,  несчастий  и  злополучии  я  сохраняю
олимпийское спокойствие. Когда кризис обостряется, я  слышу  голос  долга,
призывающий меня в Лондон.
   В настоящее  время  штат  нашего  дома  состоит  из  супругов  Швейцер,
эльзасцев, а также из Мари, Альфонса и одной горничной.
   Мари все  еще  пользуется  доверием  своей  госпожи.  Швейцеры  внушают
подозрение. Они прячут глаза и, пожалуй, чрезмерно почтительны. Муж косит,
у него выдающийся подбородок, и он навязчиво услужлив; он  подает  нам  на
стол,  обслуживает  хозяина  дома  и  старается   быть   незаменимым.   Он
исключительно  ловок  во  всяческого  рода  мелких  работах  по  дому,   и
подозреваю, что он умеет отпирать любые замки.  Это  один  из  тех  людей,
которые   обладают   способностью   внезапно   и    совершенно    бесшумно
материализовываться в вашей  комнате,  словно  проникнув  сквозь  запертые
двери! Сперва шло к тому, что он будет на ножах с Альфонсом и что при этой
оказии мы многое узнаем о них обоих,  но  они  живо  снюхались,  и  теперь
Альфонс охотно посиживает на кухне. Но ежели эти  злосчастные  заговорщики
обтяпывают   совместно   какие-нибудь   финансовые   делишки    в    ущерб
работодателям, то да поможет им бог! Их непременно разоблачат, ибо Долорес
обладает великолепным нюхом и не знает жалости к грешникам.


   11

   Дело второстепенное, мелкое, но  в  том  же  вкусе,  что  и  история  с
Беньелями, это висящий  в  воздухе  скандал  из-за  угреватой  официантки.
Долорес свойствен какой-то панический страх перед микробами,  и,  не  имея
возможности говорить о проказе, она выбрала иную  напасть.  Когда  Долорес
замечает на чьем-нибудь лице пятна или  прыщи,  то  сразу  готов  диагноз:
сифилис. Что до маленькой официантки, то прыщи на ее  лице  являются,  вне
всякого сомнения, шуткой Всевышнего  над  невинностью  подростка.  Долорес
иногда забывает о ней на день-другой, но потом снова вспоминает.  Я  вижу,
как лорнет впивается в избранную жертву. Я знаю,  что  в  один  прекрасный
день жена моя выйдет  из  себя  и  потребует  объяснений  от  управляющего
отелем; Я прямо вижу, как она врывается в контору, объятая гневом, нервно,
но настоятельно жестикулируя, а руки ее увешаны побрякушками. Тщетно бы  я
пытался ее удержать. "Не вмешивайся, Стини, - скажет она, - это мое дело".
   Если Долорес сделает это, то супруги  Юно,  вероятно,  уволят  девушку.
Быть может, они окажутся настолько разумны, чтобы сделать это  только  для
видимости, и укроют официантку от глаз Долорес. Однако я не вполне убежден
в рассудительности супругов Юно.
   Другое огорчение подобного рода также не имеет серьезного значения,  и,
может быть, если бы я не был так  раздражен  другими  маниями  Долорес,  я
посмеялся бы над тем, что английская мама с сыном перестала  мне  говорить
"доброе утро" или "добрый вечер". Она проходит теперь мимо меня, не говоря
ни слова, и отворачивается. Я совершенно точно вспоминаю, что произошло!
   Меня она попросту игнорирует, но при виде Долорес  сын  ее  приходит  в
настоящее смятение, и видно, с каким судорожным усилием он заставляет себя
не смотреть на нее. Бедный мальчик, должно быть, никогда еще в своей  юной
жизни не был так нелюбезен; видно, как он задыхается, кривится,  напрягает
все мышцы. Его мама отнюдь не пытается скрыть своего ужаса  и  возмущения.
Она становится до смешного похожа на курицу. Кудахчет, призывая  сына  под
свое крылышко, трясется больше, чем оскорбленная  Баронесса,  и  принимает
неслыханно гордый вид. Ясно, что она шокирована сверх всякой меры.
   Насколько я мог проследить, события развивались  следующим  образом:  в
саду при отеле или, быть может, на террасе после  обеда  Долорес  изловила
юношу, желая спровоц