ради
всеобщего блага. Как только я уверюсь в своей технике, я  пошлю  вас  куда
подальше,  Джордж.  Дам  вам  желанную  свободу.  Абсолютную  свободу.  Вы
постоянно стенали, что не желаете нести бремя ответственности, что  хотите
избавиться от проклятого дара. Клянусь, что самым первым моим  эффективным
сном исцелю вас совершенно - вы никогда больше не увидите подобных снов.
   Орр поднялся, глядя на Хабера  в  упор,  он  был  по-прежнему  спокойно
сосредоточен.
   - Вы вознамерились контролировать свои сны  самостоятельно?  -  спросил
он, не скрывая тревожной ноты. - Без посторонней  помощи,  без  чьего-либо
присмотра?
   - А что вы всполошились? Я приобрел немалый  опыт,  занимаясь  вами.  В
моем собственном случае, а первый опыт я,  разумеется,  проведу  на  самом
себе - это ведь абсолютно этично, - контроль окажется полным и совершенным
и уж куда лучше, чем с вами.
   - Но ведь я уже пытался испробовать самовнушение, еще до наркотиков...
   - Да, вы упоминали об этом; естественно, у вас ничего не вышло. Сам  по
себе  вопрос  преодоления  сопротивления  самовнушению  некоторый  научный
интерес представляет, но ваш случай абсолютно ничего не доказывает. Вы  не
профессионал, не психиатр, не гипнотизер, вы были взбудоражены всем этим -
естественно, результат нулевой. Я же профессионал и знаю, на что иду. Знаю
в точности. Я могу внушить себе полноценный сон и увидеть его в мельчайших
продуманных заранее подробностях. Для  тренировки  я  проделываю  это  уже
битую  неделю,  каждую  ночь.  Когда  Аугментор  сможет   синхронизировать
сгенерированное лекало сдвиг-фазы с моими быстрыми снами, они станут явью.
А   тогда...   тогда...   -   На   губах    Хабера    расцвела    странная
жутковато-мечтательная улыбка,  вынудившая  Орра  отвести  взгляд  как  от
чего-то непристойного. - Тогда мир станет подобен раю,  а  люди  в  нем  -
подобны богам!
   - Но мы есть, мы уже есть! - воскликнул Орр,  но  Хабер  словно  бы  не
расслышал.
   - Бояться теперь нечего. Опасным было время - нам ли это  не  знать!  -
когда один вы обладали способностью сдвиг-эффекта, не  имея  ни  малейшего
представления, что вам с этим делать. И кто знает, что  случилось  бы,  не
попади вы сюда, в умелые и заботливые руки. Но вас прислали, а  здесь  был
я; гениальность, как говорится, состоит в том, чтобы  оказаться  в  нужном
месте и в нужное время... - Гулкий раскатистый хохот.  -  Так  что  теперь
опасаться уже нечего, из ваших рук все уплыло. Я знаю, прекрасно понимаю -
и с научных позиций, и с точки  зрения  морали,  -  что  именно  собираюсь
предпринять. И как осуществить задуманное, знаю тоже.
   - Вулканы огнедышать, - вслух припомнилось Орру.
   - Что вы сказали?
   - Я уже могу быть свободен?
   - Только до завтра. А завтра в пять!
   - Буду, - ответил Орр и ушел.



10

                      Il descend, reveille, l'autre cote du reve.
                                                    Hugo. "Contemplations"
                      [Проснись - и окунешься в явь, изнанку сновиденья...
                                                Гюго. "Размышления" (фр.)]

   Только три часа пополудни - в принципе, Орр успевал  еще  на  службу  в
департаменте паркового хозяйства,  да  и  следовало  бы  вернуться,  чтобы
завершить наконец эту тягомотину  с  планами  спортплощадок  юго-восточных
предместий.  Но  он  не  стал  возвращаться.  Мысль  о  постылой  конторе,
угодливых лицах подчиненных,  промелькнув,  тут  же  угасла.  Невзирая  на
заверения памяти, что он вот уже пять лет занимается именно подобным делом
и именно в этой должности, всем своим нутром  Джордж  отказывался  принять
такое положение вещей за чистую  монету  -  нынешняя  работа  доподлинного
отношения к реальной действительности не имела.  Это  не  то  дело,  каким
следовало бы ему заниматься. Не его это работа.
   Джордж понимал, что в подобного рода небрежении доброй долей окружающей
его реальности, в таком сюрреалистическом отторжении, с  каким  столкнулся
он теперь  в  самом  себе,  кроется  опасность  настоящего  безумия,  риск
окончательно утратить свободу воли. Понимал, что природа не терпит пустоты
и фантазия  может  заполнить  образовавшийся  вакуум  чем  угодно,  любыми
кошмарами. А вакуум был, существовал _объективно_. Как  дуплистому  дереву
здоровой  сердцевины,  окружающей  Орра  действительности  катастрофически
недоставало достоверности. Сновидение, творя там, где нужды в этом не было
никакой, явно поскупилось на декорации.  И  даже  физический  вакуум,  как
альтернатива подобному существованию, возможно, был бы лучше.  Орр  теперь
готов принять за реальность самый невероятный вывих подсознания, готов без
удивления встретить на улице любых монстров со  всеми  их  мифологическими
атрибутами. Возможно, разумнее отправиться прямиком  домой  и,  позабыв  о
наркотиках, лечь спать в предвкушении снов лучших, чем этот.
   Покинув в  центре  вагончик  фуникулера,  Джордж  решил  не  дожидаться
трамвая, а размять ноги, прогулявшись через парк. Пешую прогулку он всегда
предпочитал дребезжащей механике.
   Посреди того, что некогда  гордо  называлось  Лавджой-парком,  высились
нетленные  останки  эстакады  старого  фривея  -   колоссальная   бетонная
конструкция,  возможно,  плод  гигантомании  семидесятых,  последнего   ее
конвульсивного всплеска. Когда-то эстакада вела к Маркизову мосту,  теперь
же обрывалась в воздухе высоко над Франт-авеню. Лишь дивиться  оставалось,
как удалось уцелеть этому реликту  в  ходе  всеобщей  реконструкции  после
моровой эпохи. Возможно, лишь потому, что столь бесполезное  и  чудовищное
сооружение примелькалось, стало в  глазах  беспечных  американцев  как  бы
невидимкой - именно по причине полной своей неуместности. Сверху  эстакада
поросла редкими кустиками, пустившими  корни  в  растрескавшийся  асфальт,
снизу ее бетонные опоры были облеплены убогими лавчонками, как  прибрежные
скалы ласточкиными гнездами. На этом позабытом городском пятачке,  как  бы
выпавшем из общего потока жизни, они еще сохранились, здесь еще  держались
на плаву последние независимые торговцы,  еще  воскурялись  малоаппетитные
ароматы крохотных  экзотических  рестораций  -  вопреки  всему  на  свете,
вопреки тотальной строгости всемирного рационирования  пищевых  продуктов,
вопреки безжалостной конкуренции с торговыми  палатами  Цемирплана,  через
которые проходило нынче девяносто процентов мирового товарооборота.
   Над  входом  в  магазинчик  подержанных  вещей  гордо  сияла   облезлой
позолотой вычурная вывеска "Антиквариат",  ниже  клочок  бумаги,  небрежно
прилепленный к дверному стеклу, с корявой  надписью  от  руки:  "Принимать
всякий  утиль".  В  одной  витрине  красовался  весьма   случайный   набор
аляповатой керамики, в другой - ветхое кресло-качалка, прикрытое траченным
молью шотландским пледом. Вокруг этих двух, очевидно,  главных  экспонатов
россыпью  иные  мелкие  образчики  материальной   культуры   человечества:
тронутая ржой  несбитая  подкова,  ходики  с  кукушкой,  некое  устройство
загадочного  предназначения,  возможно,   доильный   агрегат,   фотография
Эйзенхауэра в паспарту,  чуть  надколотая  стеклянная  призма  с  залитыми
внутри тремя эквадорскими  монетами,  пластиковое  сиденье  от  стульчака,
затейливо  разрисованное  крохотными  крабами   и   ламинариями,   изрядно
замусоленная   антология    и    стопка    старых    пластинок-сорокапяток
хай-фай-класса, помеченных ярлычком "В отл. сост.", но явно запиленных  до
последнего. В подобном магазине, грустно отметил про себя Орр, и могла  бы
подрабатывать мать Хитер. Подчинившись  внезапному  импульсу,  он  толкнул
дверь.
   Внутри царили прохлада и  полумрак.  Лавочка  располагалась  впритык  к
гигантской опоре, экономя на этом одну  из  стен.  Мрачный,  изборожденный
временем голый бетон  придавал  интерьеру  некоторое  сходство  с  морской
пещерой. Бесконечные стеллажи, заставленные литографическими изображениями
батальных сцен давно минувших  эпох,  сувенирными  прялками  -  писк  моды
середины двадцатого, а ныне и впрямь антиквариат, хотя по-прежнему хлам, -
а  также  всеми  прочими  неживыми  материями,  утопали  в   кладбищенском
полумраке, из которого тут же возник неясный огромный силуэт  и  бесшумно,
по-рептильи, надвинулся - хозяином лавочки оказался пришелец.
   Он воздел свой левый шарнир на уровень чудовищных плеч:
   - Добрый день. Желание приобретать какой-то предмет?
   - Благодарю, я заглянул посмотреть.
   -   Пожалуйста   продолжать   подобная   активность,   -    прошелестел
инопланетянин и, проделав обратный путь в тень, застыл в безмолвии.
   Скользнув взглядом по  выцветшим  переливам  копны  облезлых  павлиньих
перьев в горшке, Орр осмотрел домашний кинопроектор выпуска 1950-го, затем
полюбовался нарядно выкрашенным в белое и голубое самогонным аппаратом для
сакэ  и  не  спеша  порылся  в   груде   замусоленных   подшивок   журнала
"Совриголова", оцененных, впрочем, весьма  недешево.  Выковырнув  из  кучи
инструментального  хлама  стальной  молоток,   он   восхитился   точностью
балансировки - классная вещь, умели же когда-то! Клеймо американское.
   - Вы сами  это  выбирали?  -  поинтересовался  Орр,  дивясь  тому,  как
пришельцам порой удается так ловко сориентироваться во  всем  многообразии
хлама, унаследованного от давно минувшей Эпохи Американского Изобилия.
   - Что приходить есть приемлемо, - подал голос хозяин.
   "Вполне уместный ответ, а также любопытная точка зрения", - отметил про
себя Орр.
   - Можно спросить у вас кое-что?  Не  подскажете,  что  на  вашем  языке
означает словечко _йах'хлу_!
   Инопланетянин   снова   выдвинулся   вперед,   бережно   пронеся   свою
бронированную тушу посреди хрупких нетленок.
   - Непередаваемый. Язык пользоваться для сообщения между  индивидуальные
личности нет форма для другое отношение.  Йор  Йор.  -  Правая  конечность
существа, клацающая зеленоватая клешня, выдвинулась  вперед  медленным  и,
видимо, учтивым жестом. - Тьюа'к Эннби Эннби.
   Орр неловко пожал протянутую клешню. Существо застыло,  как  бы  изучая
собеседника, хотя никаких глаз у пришельца под щитком как бы  заполненного
туманом шлема не наблюдалось. "А есть ли вообще у него голова? Есть ли там
под панцирем, под  зелеными  его  доспехами  вообще  хоть  что-либо,  хоть
какая-то оформленная субстанция?" - невольно подумалось Орру.  Неизвестно.
Однако непонятно отчего ему вдруг стало легко и просто с этим Тьюа'к Эннби
Эннби.
   - Я не очень-то на это рассчитываю,  -  произнес  он  под  воздействием
душевного порыва, - но не знали ли вы кого-нибудь по имени Лелаш?
   - Лелаш. Жалеть но нет. Ты искать Лелаш?
   - Я потерять Лелаш.
   - Разминуться в туман.
   - Нечто вроде, - печально кивнул Орр. Затем извлек из  груды  на  столе
крохотный бюстик Франца Шуберта - два дюйма, типичный учительский приз для
старательных  учеников  музшкол.  На  обороте  шатким   детским   почерком
накарябано:  "А  мне   по   барабану".   Отрешенно-сосредоточенным   лицом
композитор напоминал Будду, для чего-то нацепившего пенсне. - Сколько  это
стоит?
   - Пять в новые центы, - отозвался хозяин.
   Орр выудил из кармана федплановский никель.
   - Существует ли способ  контролировать  _йах'хлу_,  заставить  идти  по
пути... по должному пути?
   Пришелец, приняв монетку, величественным жестом отправил ее в  кассу  -
аппарат столь древний, что ранее Орр принял его за одно из выставленных на
продажу свидетельств давно минувшей эпохи. Звякнув его  рукояткой,  хозяин
застыл снова.
   - Одна ласточка еще не делать весна, - проронил он наконец.  -  Взяться
дружно, не быть грузно. - И снова смолк, похоже, не вполне удовлетворенный
своей попыткой перебросить мостик через пропасть непонимания. Постояв  так
с полминуты, хозяин шевельнулся, подошел к витрине  и,  выудив  из  стопки
выставленных в ней пластинок одну-единственную, вручил Орру. Это  оказался
диск "Битлз" - "А друзья мне чуток пособят".
   - Дарение, - сказал пришелец. - Есть приемлемо?
   - Да, - ответил Орр,  вертя  в  руках  маленькую  пластинку  с  крупным
центровым отверстием. - Спасибо, огромное спасибо! Это  весьма  любезно  с
вашей стороны. Я крайне признателен.
   -  Приятно,  -  прошелестел  коммуникатор   хозяина.   В   безжизненном
механическом голосе Орру и впрямь вдруг почудилась  нотка  удовлетворения,
по крайней мере пришелец снова шевельнулся.
   - Я смогу послушать пластинку на аппарате своего консьержа, у него  как
раз есть старый патефон в приличном состоянии, - добавил Орр.  -  Еще  раз
большое спасибо.
   Они снова обменялись рукопожатием, и Орр откланялся.
   "В конце концов, - рассуждал он по пути к своей  Корбетт-авеню,  -  нет
ничего удивительного в том, что пришельцы так ко мне добры.  Они  на  моей
стороне. Ведь по сути дела я их и придумал. Правда, непросто  разобраться,
в чем именно эта  суть,  каков  скрытый  смысл  их  появления.  И  все  же
пришельцев не было прежде вокруг, а может, и вообще нигде не было, -  пока
я не увидел тот сон и не позволил им  _быть_.  Следовательно,  между  нами
существует связь, и всегда имелась, с самого начала.
   Но ведь если дело обстоит именно так, - продолжал рассуждать Орр в такт
неспешному своему шагу, - тогда весь мир, какой он сейчас, должен быть  на
моей стороне. Ведь и его я создал своими снами. Конечно же,  он  за  меня.
Именно так, а сам я малая его часть, неотъемлемый  атом.  Доля  неделимая.
Как я иду по земле, так и она по мне. Я дышу воздухом, и он уже другой.  Я
связан с миром нерасторжимо.
   Только с Хабером у меня все иначе. И с каждым  сном  разница  ощутимей,
контраст все разительней. Он против меня, и  наши  с  ним  взаимоотношения
добрыми не назовешь. Все те аспекты бытия, за  которые  ответствен  именно
он, на сотворение которых он вынудил меня под гипнозом,  я  и  ощущаю  как
чуждые и вконец лишающие сил...
   Но ведь Хабер все же не дьявол.  Во  многом  он  прав,  человек  должен
помогать другим, должен сострадать. Только эта  его  аналогия  со  змеиной
сывороткой насквозь лжива. Речь в ней идет  о  том,  как  некто  встречает
кого-либо попавшего в беду, а это ведь совсем, совсем иное. Возможно,  то,
что я сделал, что натворил в ту давнюю апрельскую ночь... Возможно ли, что
оно было чем-то оправдано? - Как  обычно,  мысли  Орра,  избегая  бередить
живую рану, сами собой перескочили на другое. - Ты должен помогать  людям.
Но манипулировать массами,  разыгрывая  из  себя  Творца,  непозволительно
никому. Чтобы стать им,  надо  понимать,  что  творишь.  А  творить  добро
наобум, только веруя, что ты прав, раз действуешь из благих  побуждений...
Никуда не годится, этого явно недостаточно. Следует  быть...  в  контакте,
что ли. А Хабер как раз не в контакте. Для него  не  существует  никого  и
ничего - мир он рассматривает лишь как приложение к себе,  как  довесок  к
собственным мыслям, к своим безумным затеям, как средство  для  достижения
личной цели. И уже не важно, какова она, эта его цель, пусть даже всеобщее
благо, ведь единственное, что есть у нас, -  это  всего  лишь  средства...
Хабер же никак не может с этим смириться, не может позволить  миру  _быть_
таким, каков он есть... Хабер безумец. И если научится видеть сны, как  я,
то может всех нас потянуть за собой, вырвать из контакта,  из  единения  с
миром... Что же делать мне, что делать?"
   С извечным этим вопросом, как всегда безответным, Орр добрался  наконец
до своих обветшалых хором на Корбетт-авеню.
   Прежде чем подняться к себе,  он  заглянул  в  полуподвал  к  М.Аренсу,
управляющему, чтобы одолжить проигрыватель. Пришлось согласиться заодно  и
на чашку особого чая, который Мэнни всегда заваривал специально для  Орра,
так как тот не курил и даже дыма не мог переносить без кашля.  Потрепались
малость о событиях в мире, спортивные шоу  в  колизее  Мэнни  не  посещал,
зато, оставаясь  дома,  каждый  день  упивался  цемирплановскими  детскими
телепрограммами для приготовишек. "Этот кукольный крокодил, Дуби-Ду,  это,
скажу я тебе, нечто особое,  что-то  с  чем-то!"  -  поделился  он  своими
восторгами. Случались, увы, в беседе и досадные провалы - отражение прорех
в сознании Мэнни, результата многолетнего воздействия на  его  мозг  самых
невероятных химических соединений. И все  равно  в  этом  грязном  подвале
царили мир и подлинное спокойствие, и под слабым воздействием  конопляного
чая Орр смог здесь по-настоящему расслабиться.
   В конце концов он все  же  утащил  проигрыватель  к  себе  наверх  и  в
пустынной  запущенной  гостиной  воткнул  штепсель  в  розетку.   Поставив
пластинку на диск, Орр не сразу опустил иглу звукоснимателя. Для чего  все
это? Чего, собственно, он хочет?
   Неизвестно. Может быть, помощи. Ладно уж, что  приходит,  то  и  должно
быть принято, как сказал Тьюа'к Эннби Эннби.
   Позволив игле аккуратно коснуться  первой  дорожки,  Орр  устроился  на
пыльном полу рядом с проигрывателем.

   Ответь, тебе нужен хоть кто-нибудь?
   Да, ведь я должен кого-то любить.

   Старый  аппарат  отличался  потрясной  механикой  -   когда   пластинка
кончалась, замирал на мгновение, тихо шурша, затем с  негромким  клацаньем
сам возвращал иглу на начало.

   Все у меня будет в полном ажуре,
   Если друзья мне чуток пособят.

   На одиннадцатом повторе Джордж незаметно для самого себя уснул.


   Пробудившись в большой сумеречной гостиной. Хитер сперва растерялась  -
где это она на Земле? И на Земле ли?
   Снова задремала, отключилась, сидя на полу спиной к  пианино.  Это  все
действие дешевой марихуаны,  всегда  от  нее  Хитер  тупеет  и  становится
сонливой. Но иначе ведь  обидишь  отказом  Мэнни,  этого  старого  доброго
недоумка. Развалившись на полу точно  ободранный  кот,  Джордж  дрыхнул  у
самого  проигрывателя,  игла  которого  продолжала  медленно   пропиливать
битловскую "А друзья мне чуток пособят" как бы  в  надежде  разведать,  не
записано ли что еще интересного  на  обороте.  Хитер  выдернула  штепсель,
оборвав мелодию на самом начале припева. Джордж даже не  шелохнулся  -  он
крепко спал, приоткрыв  рот.  Забавно,  что  оба  они  вырубились,  слушая
музыку. Хитер размяла затекшие ноги и отправилась на кухню проверить,  чем
предстоит питаться сегодня.
   Ох, ради всего святого, снова свиная печень! Но ведь  это  единственное
приличное по калориям и весу из того, чем можно разжиться  на  три  мясных
талона - ей  же  самой  посчастливилось  раздобыть  эту  гадость  вчера  в
продцентре. Ну что ж, если нарезать потоньше, поперчить, посолить  покруче
да пожарить с лучком - эх-ма! А,  к  чертям  свинячьим,  она  так  голодна
сейчас, что готова жрать эту свиную требуху даже сырой, а Джордж и вовсе в
еде непривередлив. Одинаково нахваливает и  приличную  жратву,  и  поганую
свиную печенку.  Хвала  Всевышнему,  сотворившему  на  земле  все  благое,
включая и покладистых мужиков!
   Приводя  в  порядок  кухонный  стол,  выкладывая  затем  на  него  пару
картофелин и полкабачка -  будущий  скромный  гарнир,  -  Хитер  время  от
времени замирала, похоже, ей  все-таки  нездоровилось.  Что-то  непонятное
творилось с котелком,  какая-то  непонятная  дезориентация  во  времени  и
пространстве. Все, видать, от вчерашней дозы да долгого  сна  в  неудобной
позе.
   Вошел Джордж - взъерошенный и в замызганной рубахе. Уставился на нее.
   - Ну, с добрым утром, что ли! - чуть ворчливо бросила Хитер.
   А он  все  молчал  и  бессмысленно  лыбился,  излучая  столь  чистую  и
неподдельную радость, что у Хитер вдруг зашлось сердце. И отошло. В  жизни
ей не делали лучшего комплимента - такой кайф, причиной которому она сама,
повергал в замешательство, бросил в краску.
   - Женушка моя обожаемая, -  выдохнул  Джордж  и  взял  Хитер  за  руки.
Взглянув на них с обеих сторон, он прижал ладони любимой к своим щекам.  -
Тебе следовало быть темнее.
   К своему ужасу Хитер заметила слезы на ресница