ашингтоне, Хабер принялся ждать, пока сигнал,  пройдя  через  федеральный
коммутатор   в   Юте,   дальше   уже   напрямую   соединит   с   министром
здравоохранения, образования и благосостояния, с  которым  доктор  издавна
был накоротке.
   - А почему вы, Джордж, просто не переместили нас в иной континуум,  где
всего этого дерьма и в помине бы не было?  Ведь  это  куда  легче.  И  все
остались бы целы и невредимы. Почему вы просто не _устранили_ пришельцев?
   - Я ведь не выбираю, - ответил Орр. - Вы еще не поняли этого? Я следую.
   - Разумеется, вы  следуете  моему  заданию,  это  понятно,  но  никогда
полностью, без затей, никогда - прямо и просто...
   - Я имею в виду совсем другое, -  начал  было  Орр,  но  на  линии  уже
прорезался  голос  личного  секретаря,  и,  пока  Хабер   беседовал,   Орр
выскользнул из кабинета - без сомнения, за своей кралей. Ну и черт с  ними
обоими!
   В ходе беседы сперва с секретарем, затем  с  самим  Рентовом  к  Хаберу
стала возвращаться привычная былая уверенность, чувство, что все  идет  на
лад, что космические чужаки действительно прирожденные пацифисты и что  он
вполне способен убедить в том Рентова, а через него и президента вместе со
всем Генеральным штабом. И Орр тут действительно  ни  к  чему.  Хабер  уже
_видел_, что следует сделать, он вполне мог вытащить свою страну из дерьма
и сам, без помощи слизняков.



9

                               Кому снятся пиры, те проснутся в стенаниях.
                                                           "Чжуан-цзы", II

   Шла третья неделя апреля. Еще на прошлой Джордж договорился с  Хитер  о
свидании в нынешний четверг, в перерыве на ленч и снова у Дейва,  но,  уже
покидая на перерыв свой офис, понял, что снова ничего путного из этого  не
получится.
   В памяти Орра царила такая неразбериха,  такая  мешанина  из  множества
клубков различных его жизней, что припомнить что-либо отчетливо и  вовремя
представлялось уже совсем невероятным. И, махнув на все рукой,  Орр  зажил
единственно  текущим  мигом.  Словно  дитя  малое,  обретающееся  в   мире
сиюминутных потребностей, лишь среди "здесь и сейчас", Орр дивился всему и
ничему уже не удивлялся.
   Нынешний его офис  располагался  на  третьем  этаже  бюро  гражданского
проектирования, а пост, который он здесь занимал, был куда  солиднее  всех
прежних   должностей   -   руководитель   группы   проектирования   парков
юго-восточного предместья в составе комиссии городского  планирования.  Но
службу свою теперь он не любил, душа к ней отнюдь не лежала.
   Во  всех  прежних  воплощениях   Орру   удавалось   сохранить   работу,
неотъемлемую  от  рейсшины  с  кульманом.  Вплоть  до   сна   в   минувший
понедельник, когда  Хабер,  затеяв  настоящий  государственный  переворот,
столь радикально перетряхнул общественную систему,  что  Орр  против  воли
пополнил собой ряды муниципальной номенклатуры. Джордж никогда, ни в одном
из прежних вариантов, не искал себе бюрократической синекуры, не  его  это
стиль; все, что он умел и любил, - это дизайн, поиск совершенных очертаний
вещей и скрытой в них формы, но пока еще этот его талант ни разу не  нашел
себе истинного применения. А нынешняя должность, которую он занял пять лет
назад, вообще уже выходила за все и всяческие рамки.  И  Орра  это  весьма
тревожило.
   До  прошлой  недели  в  снотворческих  перевоплощениях  Орра  хотя   бы
прослеживалась преемственность, некая  связность,  неразрывность  основных
жизненных линий. Всегда Орр стоял с карандашом за кульманом, всегда жил на
Корбетт-авеню. Даже в той жизни, что так печально завершилась на  бетонных
ступеньках  догорающего  дома,  в  мертвом  городе  посреди   разрушенного
агонизирующего  мира,  даже  в  той  ужасающей  реальности,   прежде   чем
окончательно утратили свой смысл слова "работа" и  "дом",  преемственность
соблюдалась. И после всех остальных  снов,  во  всех  жизнях,  сохранялись
неизменными  и  куда  более  важные  вещи.  Орр  изменял  микроклимат,  но
незначительно,  парниковый  эффект  всегда  сохранялся  как   неотъемлемое
наследие середины прошлого века. Незыблемостью отличалась  и  география  -
все континенты всегда оставались на положенных местах. Это относилось и  к
границам государств, натуре человека  и  многому,  многому  другому.  Если
Хабер и пытался облагородить человеческую расу, то пока, видимо,  потерпел
фиаско.
   Но доктор, похоже, чему-то с тех пор все-таки научился - последние  два
сеанса изменили мир куда радикальней, чем прежде. Орр по-прежнему проживал
на Корбетт-авеню, в тех же трех комнатах, слабо  припахивающих  марихуаной
"М.Аренса, управляющего", но стал уже  чистой  воды  бюрократом,  служа  в
высотном здании  в  самом  центре  города,  который  тоже  переменился  до
неузнаваемости. Выглядел он теперь столь же величественно, как в одном  из
прежних вариантов, в том, где человечество не изведало прелестей  Великого
Мора,  но  стал  при  этом  куда  основательнее   и   уютнее.   Претерпела
кардинальные изменения и политическая система.
   Как  это  ни  удивительно,  Альберт   М.Мердли   по-прежнему,   подобно
незыблемым очертаниям материков, оставался президентом Соединенных Штатов.
Но зато сами Штаты утратили свою прежнюю ведущую  роль  в  мире.  Впрочем,
роль эта не перешла к какой-либо другой державе.
   Портленд с населением в два миллиона стал ныне вотчиной Центра мирового
планирования,  главного  органа  наднациональной  Федерации   всех   людей
планеты. Надпись на любой сувенирной открытке гласила: "Портленд - столица
мира". Всю центральную часть города  заполонили  циклопические  сооружения
Цемирплана, каждое построено не более двенадцати  лет  назад  и  тогда  же
любовно окружено ухоженными парками и тенистыми аллеями. Тысячи  и  тысячи
людей, в большинстве своем  сотрудники  Федплана  и  Цемирплана,  деловито
сновали по этим аллеям; стайки зевак из  Улан-Батора  и  Сантьяго-де-Чили,
задрав голову, вытаращив  глаза  и  прислушиваясь  к  нацепленным  на  ухо
автогидам,  шатались  по  широким  проспектам.   Великолепие   грандиозных
построек,  аккуратная  зелень  лужаек  и  нарядные   толпы   действительно
впечатляли. Джорджу Орру все это  представлялось  как  бы  урбанистическим
пейзажем из фантастической утопии.
   Отыскать забегаловку Дейва, естественно, не  удалось.  Не  обнаружилась
даже  Энкени-стрит.  Орр  столь  отчетливо  помнил  ее  по  другим   своим
воплощениям, что, покуда не явился на  место,  где  она  прежде  была,  не
соглашался  принять  уверений  в   этой   огорчительной   лакуне,   упорно
подсовываемых нынешней его памятью. Это место целиком занял возносящийся к
облакам архитектурный комплекс Координационного центра  мирового  научного
поиска со всеми положенными по рангу  лужайками  да  клумбами.  На  поиски
Пендлетон-билдинг  Орр  и  вовсе  махнул  рукой   -   на   Моррисон-стрит,
обратившейся ныне в пешеходную зону, усаженную  вплоть  до  центра  города
цитрусовыми деревьями, просто не могло находиться  здание,  оформленное  в
стиле неоинка. И никогда прежде не находилось.
   Джордж даже не мог припомнить точное название фирмы, где служила Хитер:
то ли "Форман, Изербек и Ратти", то ли "Форман, Изербек, Гудхью и  Ратти".
Наткнувшись на телефонную будку, без особой надежды  полистал  справочник.
Ничего похожего, самое близкое:  "П.Изербек,  присяжный  поверенный".  Орр
позвонил и убедился, что ни о какой мисс Лелаш там не знают. Собравшись  с
духом, поискал на букву "Л". Ни единой Лелаш в книге не значилось.
   Может быть. Хитер живет под другим именем? Может, ее мать после бегства
супруга в Африку вернула себе  девичью  фамилию?  Или  же  сама  Хитер  во
вдовстве могла сохранить фамилию мужа. Но Орр не знал  этих  фамилий,  это
тоже заводило в тупик. К тому же вряд ли  Хитер,  выйдя  замуж,  стала  бы
менять фамилию - с некоторых пор, в  знак  протеста  против  многовекового
женского порабощения,  это  вышло  из  моды.  Но  что  пользы  теряться  в
догадках? Может статься. Хитер и вовсе нет, не  существует,  не  рождалась
такая вообще - в этом времени.
   Похолодев  от  новой  мысли,  Орр  тут  же  осознал  и  другую  горькую
возможность. "Что, если Хитер проходит сейчас мимо, -  думал  он,  -  ищет
меня, с ног сбилась - а я в упор ее не замечаю?"
   Хитер ведь была темной. По-настоящему  темной,  как  кусок  балтийского
янтаря, как стакан цейлонского чая. Но мимо не шли люди  с  темным  цветом
кожи. Не было больше ни черных, ни белых, ни желтых, ни красных.  Прохожие
- сотрудники Цемирплана или  просто  туристы,  понаехавшие  сюда  со  всех
концов света, от Таиланда до Лихтенштейна, все одинаково пестро одетые,  -
под  одеждой  были  все  как  один  лишь  одного  оттенка  кожи.   Серого.
Грязновато-молочного.
   Когда случилась эта перемена - на  сеансе  в  минувшую  субботу,  после
почти недельного перерыва, - доктор Хабер был  буквально  не  в  себе,  на
седьмом небе от  радости.  Минут  пять,  невнятно  кудахча  и  обмирая  от
восторга, разглядывал он себя в  зеркале  ванной;  на  Орра  же  глядел  с
умилением на грани обожания.
   - Ну, угодили мне, Джордж! Главное, на  сей  раз  быстро,  без  обычных
проволочек.  Тьфу-тьфу,  чтоб  не  сглазить,  похоже,  ваш  мозг  перестал
упираться! А знаете, что я внушал вам увидеть во сне, а?
   Теперь Хабер стал куда откровеннее с Орром, честно делился с  пациентом
всеми своими чаяниями и опасениями. Но навряд ли дела от  этого  пошли  на
лад.
   Джордж  перевел  взгляд  на  свои   бледно-серые   пальцы   с   коротко
остриженными серыми ногтями.
   - Наверное, чтобы  проблем  с  цветом  кожи  больше  не  было,  -  вяло
откликнулся он. - Решение расового вопроса.
   - Угадали! Но я, естественно, предполагал лишь политическое и этическое
решения такой серьезной проблемы. А ваши первичные  мыслительные  процессы
снова совершили неожиданный выверт. Обычно такое оборачивалось своего рода
лавированием, увертками, отклонением в  сторону,  но  сейчас  вы,  Джордж,
превзошли самого себя, заглянули в самый что ни на есть  корень.  Изменить
человека биологически! Человечество  никогда  не  сталкивалось  с  расовой
проблемой!  Не  было  такой  проблемы  -  и  баста!  Мы  с  вами,  Джордж,
единственные на Земле знаем, что на самом-то деле это не так! Вы  способны
прочувствовать это? Никаких каст в Индии, никаких  линчеваний  в  Алабаме,
никакой резни в Йоханнесбурге! С войнами мы покончили, а  расовых  проблем
не было и  вовсе!  Никто  во  всей  истории  человеческой  цивилизации  не
пострадал из-за цвета своей кожи! Вы прогрессируете, Джордж! Вопреки своей
воле можете  угодить  в  список  величайших  благодетелей  рода  людского.
Сколько времени и сил отдали люди попыткам  отыскать  религиозное  решение
проблемы человеческого страдания, а  тут  приходите  вы,  и  все  будды  с
иисусами выглядят отныне жалкими балаганными факирами, каковыми,  впрочем,
и являются. Они ведь просто старались оградить нас от зла - мы же с  вами,
Джордж, искореним его подчистую, ломтик за ломтиком, часть за частью!
   Триумфальные  песнопения  Хабера  действовали  на  Орра  удручающе,  и,
перестав в них вслушиваться, он погрузился в себя. Покопавшись  в  памяти,
Джордж обнаружил, что в ней нет более места битве при Геттисберге и  никто
в мире не знает теперь человека по имени Мартин Лютер  Кинг.  Но  подобные
пустяки показались тогда Орру столь ничтожной платой за полное искоренение
всех расовых предрассудков из человеческой истории, что он счел  за  благо
промолчать.
   Теперь же мысль, что он никогда не встречал женщину с янтарной кожей  и
курчавыми черными волосами, мальчиковой  стрижкой,  подчеркивающей  лепные
формы  изящного  черепа,  мало  сказать  не  радовала.  Это   неправильно,
невозможно. Миллиарды людей на планете, и  все  серые,  точно  эскадренные
миноносцы на параде - нет, такое просто невыносимо!
   Вот почему ему не  удается  отыскать  Хитер  здесь,  в  этом  жутковато
однообразном мире. Она не могла родиться серой. Цвет кожи, напоминающий  о
янтаре и чае - существенная  ее  часть,  и  не  случайно.  Стервозность  и
робость, дерзость и нежность - все это слагаемые ее бытия,  противоречивой
ее натуры, темной и прозрачной одновременно,  как  драгоценный  балтийский
янтарь. Хитер не могла существовать в мире серых людей. Она здесь попросту
не рождалась.
   А сам он - он-то ведь появился на свет. Он, Джордж Орр, мог родиться  в
любом, даже самом говенном  из  миров.  Нет  в  нем  стержня,  нет  в  его
характере твердости. Ком вязкой глины он, медуза дрожащая.
   А доктор Хабер - вот уж тот уродился, разумеется! Такого, как он, ничто
не остановит. Все только здоровеет и здоровеет, становясь еще  нахрапистей
с каждой очередной реинкарнацией.
   Тогда, в день памятной поездки из заповедника в  гибнущий  под  ударами
авиации Портленд, когда они вдвоем тряслись в дребезжащем  паровике  Герца
по разбитым проселкам, Хитер успела рассказать, что пыталась  внушить  ему
сон, в котором, как они и договорились, Хабер станет лучше, честнее. С тех
самых пор доктор искренне делился с  пациентом  подробностями  всех  своих
манипуляций. Хотя искренность здесь, пожалуй, не вполне уместное  слово  -
столь сложно организованной личности, как Хабер,  вряд  ли  ведомы  полная
прямота и бесхитростность. Ложь за ложью могли слоями сползать с него, как
оболочки с луковицы, но и под ними не открылось бы что-то еще,  кроме  аре
той же луковой горечи.
   Этот  отказ  от  наружной  оболочки  двоемыслия  оказался   в   докторе
единственной  переменой,  да  и  та  могла  быть  вовсе   не   результатом
эффективного сна, а  лишь  следствием  изменившихся  обстоятельств.  Хабер
теперь настолько был уверен в себе, что просто  не  видел  нужды  скрывать
что-либо от Орра или морочить ему голову. Он просто использовал, насиловал
своего пациента - грубо и неприкрыто. Шансов отделаться от Хабера  в  этом
варианте действительности у Орра стало  даже  меньше,  чем  прежде.  Место
добровольной наркологической диспансеризации заступил здесь КЛБ,  колибла,
контроль  личного  благополучия,  зубки  которого  оказались  даже  острее
прежнего, и за дело "пациент против доктора Уильяма Хабера" не рискнул  бы
теперь взяться ни один адвокат в мире. Хабер был в  нем  важной  персоной,
важнее некуда - директор Центра исследования вариантов эволюции  человека,
знаменитого  ЦИВЭЧ,  одного  из  главных  подразделений  Цемирплана,   где
принимались самые судьбоносные решения. Доктор всегда мечтал о  настоящей,
масштабной возможности творить добро. Сейчас он обладал ею как никто иной.
   При  всем  при  том  нынешний  Хабер  оставался  верен  себе   -   тому
деликатному,  улыбчивому  и  общительному  Хаберу,  с  каким  Орр  впервые
столкнулся  в  жалком  офисе  восточного   Вильяметта,   под   фреской   с
Маунт-Худом. Хабер не менялся, он просто рос.
   Ведь именно достижение, жажда новых  горизонтов  власти,  новых  вершин
могущества и есть для него  рост.  Достигнутый  же  результат  зачеркивает
самый процесс. Поэтому, чтобы существовать, жажда силы  и  энергии  в  нем
должна   возрастать   с   каждым   новым    этапом,    каждым    следующим
переосуществлением, делая  то  просто  очередной  ступенью,  новым  витком
бесконечной спирали. И чем больше в нем  будет  этой  силы,  тем  неуемнее
разрастутся его аппетиты. А с  помощью  сновидений  Орра  для  Хабера  нет
никаких  пределов,  нет  границ  его  неодолимой  жажде   совершенствовать
человечество.
   Проходящий мимо пришелец ненароком задел Орра в толпе и тут же,  слегка
приподняв левый  локоть,  почтительно  извинился.  Сметливые  инопланетяне
быстро научились говорить, не направляя коммуникатор на людей, - некоторых
землян это до сих пор изрядно обескураживало. Тем не менее Орр остолбенел,
как турист из какого-нибудь Занзибара: со времени минувшего невеселого Дня
смеха он успел напрочь позабыть о пришельцах.
   Но  тут  же  припомнил,  что  в  действующем  срезе  реальности  -  или
континууме, на этом термине  настаивал  Хабер  -  приземление  инопланетян
вызвало куда меньше хлопот и бедствий для Орегона, НАСА и военно-воздушных
сил. Вместо опрометчивых попыток пустить в ход  коммуникаторы  под  градом
бомб и дождем напалма на сей раз пришельцы приземлились далеко  не  вдруг.
Захватив с Луны свой главный аналитический киберкомп, они долго кружили по
земной орбите, сообщая землянам о  своих  мирных  намерениях,  многословно
извиняясь за  конфликт  в  космосе  и  запрашивая  посадочные  инструкции.
Тревога все же была объявлена, но, к счастью,  на  сей  раз  обошлось  без
паники.  Достаточно  было  лишь  тронуть  приемник,  чтобы  услышать   эти
механические голоса - они  заняли  все  диапазоны,  заглушили  все  земные
телеканалы, повторяя вновь и вновь, что гибель лунного  купола  и  русской
орбитальной станции не более чем трагическое недоразумение,  результат  их
собственного вопиющего невежества и фатальной неосторожности  при  попытке
наладить контакт и что точно так же трактуют факт запуска с Земли  ядерных
ракет, что  чрезвычайно  сожалеют  о  случившемся  и  надеются,  установив
дружественные отношения, попытаться загладить вину перед человечеством или
хотя бы возместить причиненный материальный ущерб.
   Цемирплан, основанный в  Портленде  на  исходе  моровой  эпохи,  приняв
руководство событиями на себя, сумел  умиротворить  население  и  остудить
горячие пентагоновские  головы.  Все  это  случилось,  как  только  теперь
сообразил Орр, вовсе не две  недели  назад  в  День  смеха,  а  в  феврале
прошлого года - целых четырнадцать месяцев назад. Инопланетянам  разрешили
посадку;  после  длительных  переговоров  позволили  выйти  и  за  пределы
тщательно охраняемой зоны приземления - в орегонской пустыне неподалеку от
Стеновых гор - и передвигаться свободно. Они быстро освоились среди людей.
Несколько инопланетян принимали теперь  участие  в  восстановлении  силами
Федплана лунной базы, около двух тысяч  остались  на  Земле.  Этим  числом
будто бы и исчерпывалось общее их количество во Вселенной, а  может,  лишь
состав экспедиции - очень немногие из подробностей такого рода  доводились
до сведения широкой общественности.
   Уроженцы закутанной в  метановую  оболочку  планеты,  спутника  далекой
звезды Альдебаран, они и  на  Земле,  и  на  Луне  постоянно  носили  свои
черепахообразные панцири,  ничуть  этим  не  тяготясь.  Никто  не  знал  в
точности, как выглядят они без своих оболочек, а самим инопланетянам и  на
ум не приходило сделать по этому поводу какие-то разъяснения,  хотя  бы  в
виде  рисунков.  И  вообще  информационный  обмен  с  ними,   ограниченный
косноязычными портативными коммуникаторами,  выходил  весьма  однобоким  -
земляне до сих пор ведать не ведали, как те устроены  биологически,  могут
ли, например, видеть, то есть  обладают  ли  органом  зрения  в  привычном
понимании - действующим в диапазоне видимого спектра.  В  общении  с  ними
оставались зияющие лакуны, где взаимопонимание вовсе не складывалось - как
с дельфинами, только на порядок сложнее. Однако миролюбие пришельцев  было
признано и  официально  провозглашено  с  высокой  трибуны  Цемирплана,  а
скромное их число позволило  земному  социуму  принять  гостей  почти  без
недоразумений и неловкостей. Оказалось, что даже приятно остановить взгляд
на ком-нибудь, отличном от однообразно серых соотечественников-землян.
   Инопланетяне  выразили  намерение  остаться,  если   будет   дозволено;
некоторые из них, проявив прыть, уже занялись мелким предпринимательством,
и небезуспешно - пришельцы выказали  врожденную  деловую  сметку  и  явное
тяготение к мелочной торговле. Не  меньшее,  пожалуй,  чем  к  межзвездным
перелетам, подробными сведениями о которых они не преминули  поделиться  с
земными учеными. Однако от  инопланетян  зачастую  не  удавалось  добиться
ответа даже на самый простой вопрос - например,  чем  сможет  человечество
р