о  это
оказалась не моя кровать, не та кровать и не тот дом, что были  у  меня  в
прежней ужасающей реальности. Господи, как бы я хотел позабыть о  ней!  Но
не мог, был не в силах. Пытался уговорить себя, убедить, что просто увидел
скверный, очень скверный сон. Что _то_ был всего-навсего сон! Но то не был
сон. То была реальность, жуткая, но реальность. А вот это,  что  стало,  -
это сон. Этот новый мир попросту невозможен. Вот в  чем  правда.  Вот  что
случилось  тогда.  Все  мы  умерли,  а  перед  смертью  успели  напоследок
искалечить наш мир так, что от него ничего не осталось. Ничего, кроме сна.
   Хитер поверила сказанному, не могла  не  поверить,  но  в  ней  тут  же
встрепенулась задремавшая было стервозность. Черная Вдова показала жало:
   - Фигня  все  это!  Значит,  всегда  так  было!  Что  ни  случись,  как
говорится, все катит, все к лучшему. Ты что - думаешь, мог  бы  вытворять,
что вздумается, не будь так предначертано свыше? Да  кем  только  ты  себя
возомнил? Заруби на носу -  ничто  и  никогда  не  происходит  без  ведома
Провидения. И чему быть, того  не  миновать.  Какая,  к  чертям  собачьим,
разница, назовешь ты это сном или реальностью? Все  это  один  фиг,  и  не
спорь со мной!
   - Не знаю, не уверен... - прошептал  Орр  со  смертельным  надсадом.  И
жалость, неодолимая ее вспышка, бросила вдруг, притянула Хитер к нему; она
обняла Джорджа и стала ласкать, баюкать  -  как  мать  дитя,  как  девушка
угасающего возлюбленного.
   Джордж  уронил  голову  на  ее  мягкое  плечико,  его  левая  ладонь  с
аккуратными изящными пальцами вяло примостилась на ее коленке.
   - Ты засыпаешь, - подергала его Хитер. Джордж не  реагировал.  Пришлось
тряхнуть пожестче.
   - Нет, я не спу... - выдавил Орр, пытаясь выпрямить спину. - То есть не
сплю... - И поник снова.
   - Джордж! - Имя помогло, он разлепил ресницы, всматриваясь в Хитер, как
в окно. - Не спи! Не засыпай, потерпи еще немного! Прежде мы должны успеть
с гипнозом. Тогда и сможешь выспаться. - Хитер еще надеялась согласовать с
Джорджем содержание сна, обсудить детали, но он пребывал уже в  дали,  для
нее недосягаемой. - Слушай, Джордж!  Сядь  ровно  на  койке,  выпрямись  и
всмотрись в огонек лампы! Смотри на лампу, но не  смей  пока  засыпать!  -
Хитер быстро передвинула керосиновый светильник на середину стола, в самый
ворох яичной скорлупы и прочих обломков гастрономического кораблекрушения.
- Сосредоточь  взгляд  на  лампе  и  ни  в  коем  случае  не  засыпай.  Ты
почувствуешь сейчас  приятное  томление  и  упоительную  легкость,  но  не
заснешь,  пока  я  не  скомандую   "Спать!".   Только   по   команде!   Ты
расслабляешься, тебе начинает становиться  легко  и  приятно...  -  Ощущая
некую  театральную  условность.  Хитер  разворачивала  свой  гипнотический
спектакль. И результат сказался немедленно. Не доверяя собственным глазам,
она решила в том убедиться. -  Ты  не  в  силах  поднять  левую  руку,  ты
пытаешься, напрягаешься что есть мочи, но рука точно налилась свинцом... А
теперь снова вдруг полегчала, и ты с ней совладал... Отлично! Через минуту
ты заснешь и будешь видеть сны, обычные сны, какие видят все, ничем особым
не выделяющиеся, не... не  эффективные  -  все,  кроме  одного.  Один  сон
окажется эффективным. И в нем...
   Хитер  осеклась.  Сердце  пронизал  жгучий  холод,  на  лбу   выступила
испарина, к горлу подкатил липкий желчный комок. Что она творит такое? Это
уже не игра, не спектакль, не детские проказы. Джордж в ее власти  теперь,
а его мощь не поддается даже примерной оценке.  Что  за  неимоверный  груз
ответственности решила она взвалить на хрупкие свои плечи?
   Тот, кто уверовал в предопределенность бытия, как она, и ни на йоту  не
сомневается, что существует нечто целое, часть которого  он  сам  и  любой
другой, а каждая отдельная частица, в свою очередь, тоже целое  -  тот  не
станет, никогда не посмеет играть в подобные игры, не осмелится изображать
из себя всемогущего Творца.  Лишь  отрицающий  достоверность  собственного
бытия рискнет пойти на такое...
   Но события неумолимо влекли ее за собой.  Захваченная  выпавшей  на  ее
долю судьбоносной ролью, Хитер уже не могла пойти на попятный.
   - В этом единственном сне ты увидишь доктора Хабера... Он будет  теперь
действительно благородным, больше не станет пытаться причинить тебе вред и
ничего от тебя не будет скрывать. - Хитер терялась в догадках, что бы  еще
сказать и  _как_  говорить,  зная,  что  любое  неосторожное  слово  может
отозваться неисчислимыми бедствиями. - И пусть тебе  еще  приснится  Луна,
вновь свободная от пришельцев, - добавила она скороговоркой,  уж  такой-то
груз ей наверняка по плечу. -  Утром  ты  проснешься  вполне  отдохнувшим,
свеженьким, и все будет в полном ажуре. А теперь - спать!
   Ох, дьявол, она же позабыла сперва велеть Джорджу улечься!
   Орр мгновенно обмяк, плечи подались вперед, затем поплыли в сторону,  и
он бесчувственной теплой грудой мягко осел на пол.
   Джордж весил не более ста пятидесяти  фунтов,  но  показался  Хитер  не
легче рухнувшего слона. Забросив на койку сперва одну ногу уснувшего,  она
взгромоздила затем неимоверным усилием его плечи, едва  не  опрокинув  при
этом шаткое ложе. После попыталась выдернуть из-под него  спальный  мешок.
Койка вновь едва устояла. Отчаявшись, Хитер прикрыла  бесчувственное  тело
лишь краешком спальника  и  оставила  Орра  так,  безмятежно  спящим.  Пот
струился по лицу, она задыхалась от непривычных усилий, а Джордж спал себе
как сурок.
   Сев за стол и переведя дух. Хитер задумалась, чем  же  ей  занять  себя
дальше. Для начала, решив прибраться,  нагрела  на  плите  воды  и  вымыла
посуду. Затем, подбросив в печку дров,  порылась  на  полке  с  книгами  и
брошюрками - чтивом, которым Джордж,  видимо,  предусмотрительно  запасся,
чтобы веселее коротать свою беспримерную вахту. Черт, никаких детективов -
бойкий кровопролитный "дефективчик" сейчас пришелся бы  как  нельзя  более
кстати. Под руку подвернулся роман о России, еще одно из последствий Пакта
о защите космических рубежей, американские власти более не делали вид, что
в промежутке между Иерусалимом и Филиппинами ничего не  существует  -  как
прежде, когда усматривали в этом регионе лишь угрозу американскому  образу
жизни. В последние несколько лет на каждом углу вы могли  приобрести  себе
японский бумажный зонтик, набор индийских благовоний  или  русский  роман.
Как вещал с  экранов  этот  краснобай  Мердли,  всемирное  братство  людей
реально становилось новым образом жизни.
   Потрепанный   томик,   принадлежавший   перу   автора   с    совершенно
непроизносимой фамилией - что-то там на "евски" - повествовал  о  жизни  в
маленьком закавказском городке  в  самые  страшные  моровые  годы.  Весьма
грустная история,  но  почему-то  она  взяла  Хитер  за  живое,  захватила
полностью  -  начав  читать  ровно  в  десять.  Хитер  не  отвлекалась  до
полтретьего. Все это время Джордж  дышал  легко  и  размеренно.  Отрываясь
изредка от перипетий жизни и смерти в  кавказской  деревушке.  Хитер  ясно
видела его лицо, в дымчатом свете керосиновой лампады  как  бы  удрученное
некоей виной. Если и видел он сейчас какие-то сны,  то  лишь  спокойные  и
мимолетные. Когда все в горном селении,  кроме  лишь  одного  деревенского
юродивого (чье равнодушие перед лицом неизбежного живо напомнило ей Орра),
отошли в мир иной, Хитер потянулась к  кастрюльке  с  остатками  остывшего
кофе, но тот оказался горьким, как ложь. Тогда она  поднялась  и  постояла
немного на пороге хижины, вслушиваясь в  лесное  безмолвие.  Пенный  ручей
возбужденно   выкрикивал   свой   вечный   урок   славословия.    Казалось
неправдоподобным, что этот неумолчный гам раздавался здесь за века  до  ее
рождения и будет звучать после ее смерти, что ручей продолжит свой  гомон,
пока не рухнут сами горы. Странно, но в этот поздний  час  в  многоголосом
контрапункте ручья на фоне гробового молчания леса Хитер почудились  новые
необычные ноты - будто где-то далеко вверх по  течению  нестройные  рулады
выводил хоровод резвящихся детишек.
   Хитер пробрала мелкая дрожь; наглухо отрезав себя дверью от  призрачных
голосов нерожденных еще детей, она вернулась в тепло  и  покой,  к  своему
спящему  подопечному.  Подобрав  книгу  с  крышки   ящика   с   плотницким
инструментом, купленного Орром, видимо, тоже чтобы не сидеть  сложа  руки,
она попыталась вернуться к кавказской жизни. Но  сразу  же  стала  клевать
носом. Черт возьми, почему бы и самой не поспать? У нее-то что  за  вахта?
Вот только где?
   Надо было устроить Орра дрыхнуть на полу - он ничего бы и  не  заметил.
Несправедливо выходит, однако, - у него и спальный мешок, и раскладушка.
   Поколебавшись,  Хитер  рывком  выдернула  из-под  Джорджа  спальник   и
прислушалась - он не  издал  ни  звука.  Накрыв  его  взамен  сразу  двумя
дождевиками, она юркнула в мешок. Боже, до чего твердый и  холодный  здесь
пол! Гасить лампу она не стала. Забыла. "Почему ты не  прикрутила  фитиль?
Ты  постоянно  забываешь  это  сделать!"   -   всплыли   воспоминания   из
коммунального детства. Она всегда побаивалась темноты. О  дьявол,  как  же
все-таки холодно здесь на полу, бр-р-р!
   Зябко... стыло... жестко... свет. Яркий  свет.  Невыносимо  яркий.  Уже
рассвет, так скоро? Солнце сквозь кроны?  Зайчики  над  кроватью...  Глухо
содрогнулась земля. Глухим ропотом отозвались спящие  холмы  и,  заворчав,
увидали во сне осуществление извечной своей мечты о купании  в  океане,  а
высоко над холмами, душераздирающе-тонкий все висел, висел, висел  стон...
вой далеких сирен.
   Хитер села. Волчий этот вой предвещал скорый и неизбежный конец света.
   Восходящее солнце, брызнув сквозь единственное окно, скрыло все, что не
попало под его ослепляющий взгляд. Отчаянно жмурясь, Хитер разглядела, что
сновидец, уткнувшись носом в подушку, продолжает себе посапывать как ни  в
чем не бывало.
   - Джордж, просыпайся! О,  Джордж,  проснись,  ну,  пожалуйста,  Джордж!
Стряслось что-то страшное!
   Он проснулся. И проснулся с улыбкой.
   - Джордж, что-то _не так_! Слышишь сирены? Что это, Джордж?
   Еще не отряхнув до конца пелену сна, безучастно:
   - Они приземлились.
   Он все сделал, как хотела Хитер. Именно так. Ведь  велела  же  она  ему
очистить во сне от пришельцев Луну, все так и вышло.



8

                                  Ни Небу, ни Земле милосердие неведомо...
                                                              "Лао-цзы", V

   Единственной частью американской  территории,  пострадавшей  от  прямых
атак во второй мировой войне, оказался  штат  Орегон.  Японские  аэростаты
сожгли тогда здесь львиную долю прибрежных лесов. И все тот же злополучный
Орегон подвергся вторжению в ходе  Первой  межзвездной.  Возможно,  кто-то
возложит вину за это на его политиков - ведь историческая миссия  здешнего
сенатора испокон веку заключалась в  доведении  остальных  членов  Верхней
палаты до истерики упорными отказами приправить  пышную  орегонскую  сдобу
пряным военным маслицем. Никто здесь сроду  не  видывал  никаких  ангаров,
кроме сенных амбаров, не  проваливался  ни  в  какие  ракетные  шахты,  не
натыкался, отправляясь по  грибы,  на  базу  НАСА.  В  результате  штат  и
оказался удручающе уязвимым перед внезапным вторжением.  И  баллистические
ракеты первой волны "космического  зонта",  назначенные  защитить  жителей
Орегона  от  пришельцев,  прилетели  из  колоссальных  подземных  бункеров
Валла-Валла, штат Вашингтон, и Раунд-Велли,  Калифорния.  С  аэродромов  в
штате Айдахо, значительная  часть  территории  которого  с  некоторых  пор
принадлежала воздушным силам США, снялись и, терзая  барабанные  перепонки
оглушительным воем и грохотом всем от Бойса до Сан-Велли,  направились  на
запад гигантские сверхзвуковики-невидимки ХХТТ-9900 -  засекать  возможные
прорывы   инопланетян   сквозь   непроницаемые    сети    противоракетного
"космического зонта" и противостоять им.
   Ракеты первой волны, отраженные защитными полями  кораблей  пришельцев,
закувыркались  в  стратосфере  с  выведенными  из   строя   навигационными
системами и посыпались затем на злосчастный Орегон, повсюду сея разрушение
и смерть. Настоящий огненный шторм обрушился  на  сухие  восточные  склоны
Каскадного хребта. Шальные удары в  мгновение  ока  стерли  с  лица  земли
Голд-Бич и Даллес. Портленд, к счастью, избежал прямых попаданий, но  одна
из боеголовок, разорвавшись на склоне Маунт-Худа  возле  старого  кратера,
пробудила дремлющего исполина. Он сразу же ответил гигантским столбом пара
и глухими подземными толчками, а к полудню первого апреля  -  первого  дня
Вторжения  -  устроил  невеселый  розыгрыш:  страшным  выбросом  камней  и
неистово жаркой  поллюцией  вулкан  отверз  для  себя  новую  форточку  на
северо-западном склоне. Первыми жертвами на  пути  пылающего  потока  лавы
оказались коммуны "Зигзаг" и  "Рододендрон".  Вулкан  быстро  сформировал,
новый шлаковый конус, а гигантский пепельный шлейф,  без  труда  преодолев
сорокамильное расстояние, удушливой волной накрыл Портленд. Ближе к вечеру
ветер, переменив направление,  чуть  облегчил  положение  жителей  города,
приоткрыв их взгляду зловещие зарницы в облаках к востоку от Портленда.
   Невидимые самолеты слежения в тщетных  попытках  обнаружить  противника
по-прежнему с ужасающим ревом бороздили небеса, полные дождя и  пепла.  На
подходе уже были армады бомбардировщиков и истребителей восточных штатов и
ближайших союзных  государств;  в  неразберихе,  вызванной  паникой,  они,
сближаясь, то и дело лупили друг по другу. Земля  содрогалась  от  близких
бомбовых ударов и дальней канонады. Одно из летающих  блюдец  приземлилось
всего в восьми милях  от  границ  города,  в  итоге  юго-западная  окраина
оказалась стерта в порошок - реактивная авиация  получила  приказ  накрыть
ковром сплошного бомбометания круг радиусом в одиннадцать  миль  от  точки
посадки.  Собственно,  в  ходе  операции  вдруг  выяснилось,  что  корабля
пришельцев в установленном месте уже и нет, но маховик  уничтожения  успел
набрать обороты, да и сверху требовали немедленных победных  реляций.  Как
всегда при ковровом бомбометании, пострадали многие другие  районы,  и  не
только от ударных волн, не пощадивших ни единого стекла  во  всем  городе.
Уцелевшие от  прямых  попаданий  улицы  сплошь  устилал  слой  стеклянного
крошева толщиной до двух дюймов. Беженцы с юго-западных окраин брели  чуть
ли не по щиколотку в  этом  стеклянном  снегу,  женщины,  волоча  визжащих
детишек и рыдая взахлеб сами,  оставляли  за  собой  бесконечный  кровавый
след.


   Уильям Хабер стоял возле огромного окна своих директорских апартаментов
в Орегонском онейрологическом,  разглядывая  фейерверк  в  доках  внизу  и
кровавые сполохи в облаках над Маунт-Худом. Стекло в его  окне  уцелело  -
ничего пока еще не падало и не разрывалось поблизости от  Вашингтон-парка,
- а чудовищные спазмы земной коры, на глазах доктора обрушивающие  в  реку
целиком массивные береговые постройки, отзывались здесь,  в  холмах,  лишь
громким дребезжанием стекол в металлических рамах.  Приглушенный  двойными
рамами, доносился трубный глас перепуганных слонов из соседнего  зоопарка.
Непонятные фиолетовые молнии пронизывали порой  горизонт  на  севере,  где
сливались воды Вильяметты и Колумбии - сквозь витающий в  вечереющем  небе
пепел точнее не определить. Целые городские кварталы, обесточенные,  зияли
черными провалами в ранних сумерках, остальные слабо мерцали огнями,  хотя
включить сегодня вовремя уличное освещение было, пожалуй, некому.
   Кроме директора, во всем здании института не оставалось ни души.
   Весь этот тревожный и суматошный день Хабер посвятил попыткам разыскать
своего строптивого подопечного, Джорджа Орра. Когда  истерия  и  распад  в
городе перешагнули критическую черту,  он  вернулся  в  институт  несолоно
хлебавши. Большую часть пути назад Хаберу пришлось проделать пешком, и  он
нашел этот  новый  для  себя  опыт  весьма  утомительным.  Человек  в  его
положении, занятой, как  он,  даже  самой  приятной  прогулке  предпочтет,
разумеется,  электромобиль,  но  выбора  не  оставалось  -  напрочь   сели
аккумуляторы, а добраться сквозь обезумевшие толпы до станции  перезарядки
представлялось затеей нереальной. Пришлось бросить машину  и  идти  против
людского течения, навстречу гулу и канонаде. Обезмысленные встречные  лица
усугубляли утомление. Хабер вообще не выносил людных мест, давки  и  всего
прочего, что диктуют стадные инстинкты. Но вскоре встречный поток иссяк, и
Хабер вдруг оказался один в своем стремлении миновать лужайки,  аллейки  и
дубравы Вашингтон-парка, остался в полном и  абсолютном  одиночестве  -  и
вдруг понял, что это даже хуже, чем толкаться посреди обезумевших толп.
   Всю жизнь Хабер воображал себя эдаким матерым волком-одиночкой, избегал
брачных уз и  даже  просто  устойчивых  связей,  вообще  опасался  слишком
сближаться  с  людьми.  Его  добровольное  послушничество  -  проводить  в
интенсивной работе те часы, которые обычно  посвящаются  развлечениям  или
сну, - отлично помогало избегать примитивных матримониальных силков.  Свою
сексуальную жизнь доктор свел  к  нечастым  и  кратким  связям  с  особами
фривольного образа жизни, порой даже с юношами; Хабер прекрасно знал,  где
именно можно их повстречать, в  каких  барах,  кинотеатрах  и  саунах  они
завсегдатаи. Хабер получал что хотел и исчезал с чистой совестью и  легким
сердцем  прежде,  чем  могли  бы  завязаться  какие-либо  более  серьезные
отношения. Он чрезвычайно дорожил своей независимостью, свободой воли.
   И вот сейчас, торопливо шагая по безлюдному и безразличному парку, чуть
ли не переходя на мелкую рысь, Хабер вдруг поймал себя  на  жутком  страхе
одиночества. Он шел в институт -  а  куда  еще  ему  деваться?  Добравшись
наконец, он нашел свое детище всеми покинутым, заброшенным.
   Мисс Крауч держала у себя в столе портативный приемник, и сейчас  Хабер
включил его на ползвука, чтобы следить за  последними  сообщениями,  да  и
попросту слышать живые человеческие голоса.
   Здесь, в институте, имелось все, что только могло понадобиться: кровати
(в количестве спи-не хочу) и пища  (автоматы  с  сандвичами  и  колой  для
ночных смен). Но, хотя доктор давно ничего не ел, голода он не чувствовал.
На него вдруг накатила неодолимая апатия. Он слышал по  радио  голоса,  но
его самого услышать не мог никто. Хабер  был  один,  и  все  ему  казалось
нереальным в этом беспредельном, невозможном одиночестве.  Он  нуждался  в
ком-нибудь, в  ком  угодно  -  хотя  бы  словечком  перемолвиться,  ощущал
потребность высказать свои чувства любому встречному-поперечному, лишь  бы
убедиться, что у него сохранились еще эти самые чувства. Ужас  одиночества
едва не погнал доктора обратно к паническим толпам, но апатия возобладала,
взяла над страхами верх. Он остался у окна недвижим, и пала ночь.
   Багровый бутон над Маунт-Худом то распускался, то  опадал,  роняя  свои
смертоносные лепестки. Что-то огромное, некое  великанское  било  садануло
оземь вне поля зрения, где-то в юго-западных кварталах,  и  вскоре  небеса
озарились мертвенно-сиреневым сиянием, исходившим вроде  как  раз  оттуда.
Прихватив транзистор, доктор вышел в коридор поискать  другое  окно  -  на
лестнице, ведущей из  холла,  оказались  люди,  двое,  он  их  не  слышал;
бесконечно долгое мгновение доктор только изумленно на них таращился.
   - Доктор Хабер? - раздался оклик.
   Джордж Орр, тотчас же узнал он.
   - Как вы вовремя! - с горькой ехидцей отозвался Хабер. - Где только вас
черти носили весь день? Идемте же скорее!
   Прихрамывая, Орр вскарабкался по ступенькам, левая щека у него набрякла
и кровоточила, меж распухших разбитых губ зиял провал на  месте  переднего
резца. Цепляющаяся  за  Орра  женщина  выглядела  менее  пострадавшей,  но
совершенн