Аркадий СТРУГАЦКИЙ
                             Борис СТРУГАЦКИЙ

                  ОТЯГОЩЕННЫЕ ЗЛОМ, ИЛИ СОРОК ЛЕТ СПУСТЯ



                                   Из десяти девять  не знают отличия тьмы
                              от света, истины от лжи, чести от бесчестья,
                              свободы от рабства. Такоже не знают и пользы
                              своей.
                                                      Трифилий, раскольник

                                   Симон же Петр,  имея меч, извлек его, и
                              ударил первосвященнического  раба,  и  отсек
                              ему правое ухо. Имя рабу было Малх.
                                                       Евангелие от Иоанна



                           НЕОБХОДИМЫЕ ПОЯСНЕНИЯ

     Две рукописи лежали передо мной, когда я принял окончательное решение
писать эту книгу.
     Решение мое само по себе никаких объяснений не требует. Сейчас, когда
имя Георгия Анатольевича Носова всплыло из небытия, и даже не  всплыло,  а
словно бы взорвалось вдруг, сделавшись в одночасье едва  ли  не  первым  в
списке  носителей  идей  нашего  века;  когда  вокруг  этого  имени  пошли
наворачивать небылицы люди,  никогда  не  говорившие  с  Учителем  и  даже
никогда не  видевшие  его;  когда  некоторые  из  его  учеников  принялись
суетливо и небескорыстно сооружать некий новейший миф вместо  того,  чтобы
просто рассказать то, что было  на  самом  деле,  -  сейчас  полезность  и
своевременность моего решения представляются очевидными.
     Иное дело - рукописи, составляющие книгу. Они,  на  мой  взгляд,  без
всякого сомнения требуют определенных пояснений.
     Происхождение первой  рукописи  вполне  банально.  Это  мои  заметки,
черновики,  наброски,   кое-какие   цитаты,   записки,   главным   образом
дневникового характера,  для  отчет-экзамена  по  теме  "Учитель  двадцать
первого века". В связи с событиями того страшного лета  отчет-экзамен  мой
так никогда и не был написан и  сдан.  Конечно,  можно  только  поражаться
самонадеянности того восторженного юнца, зеленого  выпускника  Ташлинского
лицея, вообразившего себе, будто он способен  вычленить  и  сформулировать
основные принципы работы своего учителя,  состыковать  их  с  существующей
теорией воспитания и создать таким образом совершенный портрет  идеального
педагога.  Помнится,  Георгий  Анатольевич  отнесся  к  моему  замыслу   с
определенной долей скептицизма, однако отговаривать меня не стал и,  более
того, разрешил мне сопровождать его во всех его деловых хождениях,  в  том
числе и за кулисы тогдашней ташлинской жизни.
     И самонадеянный юнец ходил за своим учителем,  иногда  в  компании  с
другими  лицеистами  (которых  учитель  отбирал  по  каким-то  одному  ему
понятным соображениям), иногда же сопровождал учителя один. Он внимательно
слушал, запоминал, записывал, делал для себя какие-то  выводы,  которых  я
теперь, к сожалению, уже не помню, пламенел какими-то  чувствами,  которые
теперь тоже основательно подзабылись, а вечерами, вернувшись  в  лицей,  с
упорством и трудолюбием  Нестора  заносил  на  бумагу  все,  что  наиболее
поразило его и показалось наиболее важным для будущей работы.
     Я  основательно  отредактировал  эти  записи.  Кое-что  мне  пришлось
расшифровать и переписать  заново.  Многое  там  было  застенографировано,
зашифровано кодом, который я теперь, конечно же,  забыл.  Некоторые  места
вообще оказалось невозможно  прочесть.  Разумеется,  я  полностью  опустил
целые страницы, носящие дневниково-интимный характер, страницы, касающиеся
других людей и не касающиеся Георгия Анатольевича.
     Теперь, когда я закончил книгу и не намерен более изменять в ней хоть
слово, мне  бывает  грустно  при  мысли,  что  я,  несомненно,  засушил  и
обескровил  забавного,  трогательного,  иногда  жалкого  юнца,   явственно
выглядывавшего ранее из-за  строчек  со  своими  мучительными  возрастными
проблемами, со своим гонором, удивительно сочетавшимся у него с  робостью,
со   своими   фантасмагорическими   планами,   великой   жертвенностью   и
простодушным  эгоизмом.  В  процессе  работы  я   все   это   элиминировал
беспощадно, ибо считал - и считал совершенно справедливо,  -  что  незачем
мне выпячивать себя в трагедии моего учителя. Все-таки  книга  эта  прежде
всего о нем и только потом уже - обо мне.
     Это о первой рукописи.
     Происхождение второй рукописи загадочно - столь же загадочно,  как  и
ее содержание. Георгий Анатольевич вручил мне ее вскоре  после  того,  как
определилась тема моего отчет-экзамена. Он сказал, что эта рукопись  может
оказаться полезной для моей работы, во всяком случае, она способна вывести
меня из плоскости обыденных размышлений. Этих слов его я тогда  не  понял,
не понимаю я их и  сейчас.  Видимо,  не  так-то  просто  вывести  меня  из
плоскости обыденных размышлений.
     Помнится, Георгий Анатольевич рассказал мне, что  рукопись  эта  была
несколько лет назад  обнаружена  при  сносе  старого  здания  гостиницы  -
общежития Степной  обсерватории,  старейшего  научного  учреждения  нашего
региона. Рукопись содержалась  в  старинной  картонной  папке  для  бумаг,
завернутой в старинный же  полиэтиленовый  мешок,  схваченный  наперекрест
двумя тонкими черными резинками. Ни имени автора, ни названия на папке  не
значилось, были только две большие буквы синими чернилами: О и З.
     Первое время я думал, что это цифры "ноль" и "три",  и  только  много
лет спустя сообразил сопоставить  эти  буквы  с  эпиграфом  на  внутренней
стороне клапана  папки:  "...у  гностиков  ДЕМИУРГ  -  творческое  начало,
производящее материю, отягощенную злом". И тогда показалось мне, что  "ОЗ"
- это, скорее всего, аббревиатура: Отягощение Злом или Отягощенные Злом, -
так свою рукопись назвал неведомый автор.  (С  тем  же  успехом,  впрочем,
можно допустить и то, что ОЗ - не буквы, а все-таки цифры. Тогда  рукопись
называется "ноль-три",  а  это  телефон  "Скорой  помощи",  -  и  странное
название вдруг обретает особый и даже зловещий смысл.)
     Формально автором следует  считать  Сергея  Корнеевича  Манохина,  от
имени которого и ведется повествование.  С.К. Манохин  -  личность  вполне
историческая,  астроном,  доктор  физматнаук,  он  действительно  в  конце
прошлого века был сотрудником Степной обсерватории, причем довольно долгое
время. Более того, понятие "звездных  кладбищ",  упоминаемое  в  рукописи,
было на самом деле введено им. Он предсказал  это  редкое  и  своеобразное
явление природы, и,  насколько  я  понял,  еще  при  его  жизни  оно  было
обнаружено в наблюдениях. Больше никаких заметных следов  в  науке  он  не
оставил, во всяком случае, никаких данных  подобного  рода  мне  найти  не
удалось. И уж совсем никаких данных не удалось мне обнаружить о  том,  что
С.К. Манохин когда-либо  баловался  художественной  литературой.  Так  что
вопрос об авторстве "Отягощения Злом" и сейчас остается для меня открытым.
     Читатель  должен  иметь  в  виду,  что  в  рукописи   "ОЗ"   элементы
гротесковой фантастики затейливо переплетены с совершенно реальными людьми
и обстоятельствами. Ни у кого не вызовет сомнения, скажем, что  Демиург  -
фигура совершенно фантастическая (наподобие булгаковского Воланда), но при
этом упоминаемый в рукописи Карл  Гаврилович  Росляков  действительно  был
директором Степной обсерватории, самым первым и самым знаменитым.  Что  же
касается удивительной фигуры Агасфера Лукича, то этого человека  я  просто
видел собственными  глазами,  причем  при  обстоятельствах  трагических  и
незабываемых.
     Проще всего было бы предположить, что автором рукописи "ОЗ"  является
сам Георгий Анатольевич. Однако принять это предположение не позволяет мне
целый ряд обстоятельств.
     Бумага, папка,  технология  машинописи,  орфографические  особенности
текста - все это  совершенно  однозначно  заставляет  датировать  рукопись
восьмидесятыми годами  прошлого  века.  В  крайнем  случае  -  девяностыми
годами.  То  есть  получается,  что  Георгию  Анатольевичу,  если  бы  это
сочинение писал он, было тогда меньше лет, нежели мне, когда я его  читал.
Дьявольски маловероятно.
     Далее, такая мистификация  противоречила  бы  всему,  что  я  знаю  о
Георгии Анатольевиче, - никак не укладывается она ни в его характер, ни  в
его отношение к своим ученикам.
     Наконец, само содержание рукописи,  выбранный  автором  герой.  Зачем
Георгию  Анатольевичу  понадобилось  бы  делать  своим  лирическим  героем
астронома? Георгий  Анатольевич  никогда  не  интересовался  естественными
науками. Разумеется, он был в курсе новейших представлений физики и той же
астрономии, но не более, чем просто культурный, образованный человек. И уж
совсем непонятно, зачем ему,  при  его  деликатности,  было  брать  героем
астронома, реально существовавшего, да еще работавшего здесь  же,  в  двух
шагах от Ташлинска.
     Нет, гипотеза эта при всем ее кажущемся правдоподобии не  может  быть
принята за окончательную. А ведь я еще ничего не сказал (и говорить сейчас
не намерен) о тех  элементах  сочинения,  которые  не  объясняются  вообще
никакими рациональными гипотезами.
     Боюсь, все дело в том, что я так и не сумел понять,  какую  же  связь
Георгий Анатольевич усматривал  между  моим  отчет-экзаменом  и  рукописью
"ОЗ", на какие именно мысли должна была вывести меня эта рукопись.  Вполне
допускаю, что если бы мне удалось нащупать эту связь, если бы удалось  мне
выйти из плоскости неких представлений,  я  бы  понял  больше  и  в  самой
рукописи, и в загадке ее происхождения.
     Может быть, кто-нибудь  из  читателей  окажется  удачливее  и,  прямо
скажем, сообразительнее автора  этой  книги.  Я  же  в  заключение  замечу
только, что рукопись "ОЗ" помещена мною в книге без каких-либо исправлений
и пропусков. Я  позволил  себе  лишь  разбить  ее  на  части  в  примерном
соответствии с тем, как сам читал ее в  то  страшное  лето  (урывками,  по
ночам).
                                                      Игорь К. Мытарин.



                      ДНЕВНИК. 10 ИЮЛЯ (НОЧЬ НА 11-е)

     Только что вернулся из патруля. Левое ухо  распухло,  как  оладья.  А
было так.
     Мы уже попрощались. Иван с Сережкой пошли своей дорогой, а я - своей.
И тут у ворот в Парк космонавтов я вижу,  как  трое  "дикобразов"  прижали
своими мотоциклами двух парнишек, явных фловеров, к  запертым  воротам  и,
очевидно, намереваются учинить над ними какое-то хулиганское  действие.  Я
по всем правилам науки издал  воинственный  клич  матмеха  и  выступил  на
защиту Флоры, как будто она уже занесена  в  Красную  книгу.  Я  и  глазом
моргнуть не успел, как "дикобразы" накидали мне по ушам. Говоря  серьезно,
все могло бы кончиться вовсе не забавно, если бы  не  подоспели  Ванька  с
Серегой, услышавшие беспорядок за два  квартала.  "Дикобразы"  моментально
оседлали свою технику и  были  таковы.  Но  что  характерно!  Фловеры,  за
которых я пролил свою благородную кровь, оказались таковы в  тот  же  миг,
когда "дикобразы" обратили свое внимание от них на меня. Дерьмо.
     А во время патрулирования мы говорили главным образом  о  "неедяках".
Не помню, кто начал этот разговор и почему. Я  рассказал  ребятам,  откуда
появилось это слово - они представления не имели.
     (ПОЗДНЕЕ ПРИМЕЧАНИЕ. Слово "неедяка" придумал и использовал  в  одном
из своих рассказов писатель середины прошлого века Илья Варшавский. У него
"неедяки" - всем довольные жители  иной  планеты,  прогресс  коей  начался
только после того, как пришельцы-земляне напустили на них блох.)
     Ваня Дроздов относится к нашим  "неедякам"  чрезвычайно  просто.  Для
него они делятся на два типа. Первый - люмпены, бродяги, тунеядцы вонючие,
хламидомонады, Флора сорная,  бесполезная.  Второй  -  философы  неумытые,
доморощенные,   блудословы,   диогены   бочкотарные,   неумехи   безрукие,
безмозглые и бездарные. Один тип другого стоит, и хорошо  было  бы  первых
пропереть с глаз долой куда-нибудь на болота (пусть там  хоть  медицинских
пиявок кормят, что ли), а вторым дать в руки лопаты, чтобы рыли судоходный
канал от  нашей  Ташлицы  до  Арала.  Иван,  будучи  мастером-брынзоделом,
чрезвычайно суров к людям, не имеющим профессии и не желающим ее иметь.
     Впрочем, бескомпромиссное отношение его к "неедякам"  носит  характер
скорее теоретический. У Сережки невеста из семьи  "неедяков",  и  Иван  на
весь город объявляет с упреком:  "Танькин  папан?  Что  ты  мне  про  него
болбочешь? Он же человек! А я про нищедухов тебе!" Тогда я рассказываю ему
про дядю друга моего Мишеля. И снова: "Слушай, это же совсем другой обрат!
Разве я тебе о таких толкую? У него же талант!"
     Смех смехом, а в результате всего этого трепа у меня сформулировалась
довольно любопытная классификация нынешних "неедяк".
     Класс  А.  "Элита".  Доморощенные  философы,  неудавшиеся  художники,
графоманы всех мастей, непризнанные изобретатели  и  так  далее.  Инвалиды
творческого труда. Упорство, чтобы творить, есть. Таланта, чтобы  творить,
нет, и на этом они сломались. Между прочим,  Мишкин  дядя  тоже,  конечно,
элита, но совсем в ином роде. Г.А. называет  таких  людей  резонаторами  и
утверждает, что они - большая редкость.  Некий  странный  взбрык  развития
цивилизации. Действительно, поскольку цивилизация порождает такое явление,
как поэзия, должны, видимо, возникать индивидуумы, приспособленные  ТОЛЬКО
к тому, чтобы потреблять  эту  поэзию.  Они  не  способны  производить  ни
материальные, ни духовные блага, они способны только потреблять духовное и
резонировать. И вот это их резонирование  оказывается  чрезвычайно  важным
для творца, важнейшим элементом обратной связи  для  того,  кто  порождает
духовное. (Странно, что дегустаторы чая,  вина,  кофе,  сыра  -  уважаемые
профессионалы,  а  дегустатор,  скажем,   живописи   -   не   критик,   не
искусствовед,  не  болтун  по  поводу,  а  именно  природный,  интуитивный
дегустатор - считается у нас тунеядцем. Впрочем,  ничего  странного  здесь
нет.)
     Класс Б. Назовем их "воспитатели". Всю жизнь и  все  свое  время  они
посвящают воспитанию своих детей и совершенствованию своей  семьи  вообще.
Они почти не участвуют в процессе общественного производства, они замкнуты
на свою ячейку, они отдельны. Это раздражает. В том числе и меня. Однако я
понимаю осторожность Г.А., когда он отказывается дать  однозначную  оценку
этому явлению. Рискованный эксперимент, говорит он. Если бы  это  зависело
только от меня, я бы, наверное, не разрешил его, говорит он. А теперь  нам
остается лишь ждать, что из этого получится,  говорит  он.  Очевидно,  что
получиться может все, что угодно. Пока известны дети "неедяк-воспитателей"
и вполне удачные, и не совсем чтобы очень.
     Класс В. "Отшельники". Желающие слиться с природой. Руссо, Торо,  все
такое. "Жизнь в лесу". В этих людях нет ничего нового,  они  всегда  были,
просто сейчас их стало особенно много. Наверное, потому, что туристическое
оборудование сделалось дешево  и  общедоступно,  в  особенности  списанное
военно-походное  снаряжение.  Да  и   консервы   для   домашних   животных
распространились и стоят гроши.
     И, наконец, класс Г. Г - оно и есть Г. (Зачеркнуто.) Люмпены.  Флора.
Полное отсутствие видимых талантов,  полное  равнодушие  ко  всему.  Лень.
Безволие, Максимум социальной энтропии. Дно.
     Не знаю, куда отнести "дикобразов" с их  мотоциклами  и  садизмом,  а
также "птеродактилей" с  ихними  дельтапланами  и  садизмом  же.  Какая-то
разновидность технизированной Флоры. Полунеедяки, полууголовники.
     Получившаяся  классификация,  я  надеюсь,   содержательна.   Бурлящий
энтузиазмом изобретатель  вечного  двигателя  и  полурастительный  фловер,
который от лени готов ходить под себя, - что общего между  ними?  Отвечаю:
чрезвычайно  низкие  личные  потребности.  Уровень  потребностей  у   всех
"неедяк" настолько низок, что выводит их всех за пределы цивилизации,  ибо
они не участвуют во всеобщем процессе  культивирования,  удовлетворения  и
изобретения потребностей. Чеканная  формулировка.  Надо  будет  рассказать
Г.А.
     Кстати, нынче утром Г.А. вручил мне довольно солидную, музейного вида
папку и сказал, что рекомендует  ее  мне  как  некую  литературу  к  моему
отчет-экзамену. Сто двадцать  четыре  нумерованных  страницы.  На  обложке
цифры: ноль-три. А может быть, буквы -  О  и  З.  Судя  по  всему,  чей-то
дневник. Какого-нибудь древлянина. Читать нет ни  малейшего  желания,  но,
вручая,  Г.А.  был  настолько  многозначителен  и  настойчив,  что  читать
придется. Буду читать каждый вечер перед сном. Страниц по десять.
     Ну какое отношение к моему отчет-экзамену могут иметь  такие  строки:
"Дом этот был сдан строителями под ключ поздней осенью -  дожди  сделались
уже ледяными, а время от времени сыпало и снежной крупкой..."?
     Ухо  болит.  Возьми  велосипедную  цепь.  Туго  обмотай  изолентой  в
десять-пятнадцать слоев. Образовавшийся предмет хватай за любой  конец,  а
другим бей. По уху.
     "We must find a way... to  make  indifferent  and  lazy  young  piple
sincerely eager and curious - even with chemical stimulants if there is no
better way" ["Мы обязаны  изыскать  способ...  превращать  безразличных  и
ленивых молодых людей в искренне заинтересованных и любознательных -  даже
с помощью химических стимуляторов, если не найдется лучшего способа"]
     По сути, это вопль отчаяния. Но как тут не завопить? Ведь,  по  сути,
мы обязаны чуть ли не любой ценой создать человека с заданными свойствами.
У Шкловского почти об этом сказано:  "...если  бы  некто  захотел  создать
условия для появления на Руси Пушкина, ему вряд  ли  пришло  бы  в  голову
выписывать дедушку из Африки.



                             РУКОПИСЬ "ОЗ" (1-3)

     1. Дом этот был сдан строителями под  ключ  поздней  осенью  -  дожди
сделались уже ледяными, а время  от  времени  сыпало  и  снежной  крупкой.
Странноват  он  был  и,  возможно,  даже   уникален   вычурной   своей   и
неудобоописуемой архитектурой. Был он целиком красного кирпича  и  тянулся
вдоль Балканской улицы более чем на  два  квартала.  Крыша  была  плоская,
словно бы предназначенная для посадки воздушных кораблей  будущего,  фасад
изукрашен провалами и изгибами сложной формы, прямоугольные тоннели висели
над высоченными арками, - и для каких же, интересно, целей разрезали фасад
узкие, до пятого этажа ниши? Неужто для неимоверно длинных и тощих  статуй
неких героев или страдальцев прошлого? И  зачем  понадобилось  архитектору
воздвигнуть на торцах  удивительного  дома  совершенно  крепостные  башни,
полукруглые и разной высоты?
     Леса давно были уже разобраны и увезены, и стекла окон были вымыты  и
прозрачны, и новенькие двери в подъездах не вызывали никаких нареканий,  и
чисты были каменные ступени, ведущие к ним, - но все пространство от  этих
ступеней  и  до  асфальта  мостовой  представляло  собою  сплошную   грязь
вперемешку со строительным мусором. Там можно было увидеть мокрые,  частью
измочаленные доски со страшными торчащими  гвоздями  и  битые  кирпичи,  и
треснувшие шлакоблоки со ржавой арматурой, и  завитые  неведомой  силою  в
спирали водопроводные трубы,  и  забытые  всеми  секции  батарей  парового
отопления,  и  какие-то  расплющенные  ведра,  а  между   одиннадцатым   и
двенадцатым подъездами пребывал, накренившись, некий гусеничный  механизм,
и мокрый ветер хлопал его полуоткрытой дверцей.
     Дом был сдан под ключ, но жильцов в доме не было и  в  помине.  Пусто
было на лестничных пролетах, пусто,  темно  и  тихо,  и  пахло  краской  и
нежильем, и мертво стыли коробки лифтов, поднятые к самой крыше. Все двери
всех подъездов казались плотно и надежно запертыми, да так оно,  наверное,
к было на самом деле, однако в дом войти было можно. В  него  вх