ко мне,  осунувшийся
и истощенный, и сказал, что прекращает работу. Он пояснил, что  зашел  в
тупик, поэтому ему нужна передышка, чтобы подумать. Он сказал, что хотел
бы поучаствовать  в  какой-нибудь  экспериментальной  работе  для  смены
обстановки. Естественно, я согласился.
   Я не  сказал  ему  ни  слова  по  поводу  потенциальных  практических
применений его исследований. Это было не мое дело. Хотя  я  почувствовал
одновременно и сожаление, и  разочарование.  Я  понимал,  как  могло  бы
продвинуться наше общество в ближайшие  десять-пятнадцать  лет,  если  у
каждого дома появится неиссякаемый источник энергии, когда  транспортные
средства  связи  перестанут  зависеть  от  традиционных   энергетических
источников, когда сразу устареет вся система  производства,  на  которой
базируется наше общество. Как социолога-любителя меня немного  тревожили
подобные умозаключения. Если бы я принадлежал  к  владельцам  какой-либо
основной корпорации, я был бы вынужден сразу же убить Джека Брайнта.
   Должен  заметить,  это  не  делает  мне   особой   чести.   Истинного
представителя науки не должны волновать  экономические  последствия  его
открытий. Он ищет истину, даже если эта истина отбросит общество  назад.
Таковы догматы науки.
   Поэтому я промолчал. Если бы Джек в любое время пожелал  вернуться  к
своей работе, я не стал бы препятствовать. Я бы даже не стал просить его
подумать  о  дальнейших  возможных  последствиях.  Он  не  понимал,  что
существует какая-то моральная дилемма, а я не собирался говорить ему  об
этом.
   Благодаря своему молчанию,  я,  разумеется,  становился  соучастником
разрушения человеческой экономики. Я бы мог указать Джеку на то, что его
труды смогут дать  каждому  человеку  неограниченный  источник  энергии,
разрушая тем самым организацию любой человеческой  общности  и  создавая
постоянную  децентрализацию  человечества.   Мое   вмешательство   могло
заставить Джека засомневаться. Но я  ничего  не  сказал.  Мои  страдания
продлились столько, сколько не работал Джек. Ему не удалось продвинуться
дальше в своих исследованиях, так что от меня  не  требовалось  говорить
ему о возможных последствиях.
   Однажды он снова вернулся к своей проблеме, и передо мной снова стала
моральная сторона этого  вопроса  -  поддержать  свободный  полет  мысли
ученого или же помешать этому ради  установления  экономического  status
quo.
   Это был отвратительный выбор. Но мне не пришлось его делать.
   В течение третьего  года  Джек  слонялся  по  университету,  выполняя
различные работы.
   Большую часть времени он проводил возле ускорителя, поскольку  открыл
для себя экспериментальную сторону физики, и не уставал возиться с  ним.
Наш ускоритель представлял собой новую, устрашающую протонную  модель  с
нейтронным инжектором. Его предел - триллион электрон-вольт.  В  те  дни
это было колоссально. Парные пилоны  высоковольтных  линий,  переносящих
ток  от  агрегата,  находящегося  на  берегу  Тихого  океана,   казались
титаническими переносчиками энергии, а огромное здание самого агрегата -
чуть ли не верхом совершенства. Джек часто появлялся в этом  здании.  Он
сидел у экранов, пока выпускники проделывали  элементарные  эксперименты
по обнаружению нейтрино и по уничтожению античастиц. Время от времени он
возился  с  контрольными  пультами   управления,   проверяя,   как   они
функционируют, и просто для  того,  чтобы  ощутить  себя  хозяином  этих
высоковолновых сил. Но это была обыденная работа. Он просто топтался  на
месте.
   Может, он действительно нуждался в отдыхе?
   Или, может, он начинал догадываться о  возможных  последствиях  своей
работы - и просто испугался?
   Я никогда не спрашивал его об этом. В таких случаях я обычно выжидаю,
пока молодой человек сам придет ко мне со своими тревогами. А  рисковать
я не мог, обременяя мозг Джека своими сомнениями, если он еще  не  дошел
до этого.
   В конце второго семестра бездействия Джек  попросил  принять  его.  Я
решил, что он собирается сообщить мне, где находятся его исследования, а
дальше поинтересоваться, считаю ли я разумным продолжать их. И я окажусь
в тупике. Я пришел на встречу с изрядным запасом беспокойства.
   - Лео, я хочу уйти из университета, - сказал Джек.
   Я был потрясен.
   - У тебя есть лучший вариант?
   - Не городи чепуху. Я оставляю физику.
   - Оставляешь.., физику?..
   - Я собираюсь жениться. Ты знаком с Ширли Фриз? Я как-то был  с  ней.
Через неделю - то  есть  в  воскресенье  -  мы  женимся.  Свадьба  будет
небольшой, и я хочу, чтобы ты пришел.
   - А потом?
   - Мы купили дом в  Аризоне.  В  пустынном  месте  возле  Таксона.  Мы
переедем туда.
   - Джек, чем ты будешь заниматься?
   - Думать. И немного  писать.  Я  хочу  решить  некоторые  философские
вопросы.
   - Деньги? - спросил я. - Университетская зарплата...
   - Я получил небольшое наследство, так что кое-кто уже позаботился  об
этом заранее. У Ширли тоже имеются частные доходы. Конечно, это  не  так
уж много, но прожить мы сможем. Мы покидаем общество. Я  понял,  что  не
смогу больше скрывать это от тебя.
   Я положил на стол руку и какое-то время рассматривал суставы пальцев.
В конце концов я сказал:
   - Джек, а как же твои тезисы?
   - Они останутся незавершенными.
   - Но ведь ты близок к финишу.
   - Я полностью зашел в тупик. Я не могу продолжить работу.
   Мы пристально посмотрели друг другу в глаза. Может, он хотел сказать,
что не отважится продолжать? Был ли  его  уход  научным  поражением  или
результатом моральных соображений? Я хотел спросить об этом.  Я  немного
подождал в надежде,  что  он  расскажет  сам.  Но  он  молчал  и  как-то
загадочно улыбался.
   - Лео, я не думаю, что смогу сделать что-либо существенное в физике.
   - Это не правда. Ты...
   - Ну, хорошо, я не думаю, что захочу сделать что-либо существенное  в
физике.
   - О!
   - Ты забудешь меня? Или останешься моим другом? Нашим другом?
   Я был на свадьбе. Так получилось, что я был одним из четырех  гостей.
Новобрачную я знал очень мало. Это была блондинка  в  возрасте  двадцати
двух лет, выпускница социологического факультета. Одному богу  известно,
как Джек  познакомился  с  ней,  потому  что  он  носа  не  поднимал  от
блокнотов, но похоже, они очень любили друг друга.
   Она была очень высокой и доставала почти до плеча Джека.  С  каскадом
золотистых волос, напоминавших тонкосплетенную паутину, нежной  кожей  и
большими темными глазами, она была удивительно хороша.  Ко  всему  этому
добавлялось великолепное атлетически сложенное тело. Понятно,  она  была
очень  красива.  А  в  белом  подвенечном  платье  казалась  лучезарной.
Церемония была короткой. После этого последовал праздничный  обед,  и  к
вечеру новобрачные незаметно удалились.
   Когда я вернулся домой, на душе  было  как-то  пусто.  Не  зная,  чем
заняться, я просмотрел старые журналы и натолкнулся на  ранние  наброски
тезисов Джека. Ничего не понимая, я долго и тупо глядел в текст.
   Месяц спустя они пригласили меня погостить в Аризоне.
   Я решил, что это приглашение pro forma и вежливо отклонил его, думая,
что этого от меня и ждали. Джек позвонил  и  настоял  на  моем  приезде.
Выражение  его  лица  как  всегда  было  искренним,  но   на   маленьком
зеленоватом экране было отчетливо видно, что с него исчезли напряжение и
изможденность. Я согласился.
   Как я обнаружил, их дом был великолепно  изолирован  со  всех  сторон
рыжевато-коричневой пустыней. Это была комфортабельная крепость  посреди
этой оголенности. Джек и Ширли - оба  очень  загорелые  и  счастливые  -
отлично понимали друг друга. В первый  же  день  они  потащили  меня  на
прогулку в пустыню, каждый  раз  смеясь,  когда  мимо  пробегал  крупный
северо-американский  заяц,  или  песчаная  крыса  или  длинная   зеленая
ящерица. Они останавливались, чтобы показать мне  искривленные  растения
на бесплодной почве, или тащили меня к высокому кактусу,  чьи  массивные
гофрированные лапы отбрасывали единственную тень.
   Их дом стал моим прибежищем. Мне дали понять, что я  могу  появляться
там в любое время, если почувствую необходимость  в  уединении.  И  хотя
время от времени они приглашали меня, но настаивали, чтобы я приглашался
сам. Так я и делал. Иногда я не появлялся в Аризоне по шесть или  десять
месяцев, а иногда проводил там сразу по пять-шесть уик-эндов подряд.  Ни
о какой регулярности не могло быть и речи. Моя  необходимость  навестить
их всегда зависела от внутреннего состояния. А их настроение никогда  не
менялось в зависимости от внутренних или внешних обстоятельств -  у  них
всегда были солнечные дни. Я никогда не слышал, чтобы они ссорились  или
в чем-то не соглашались друг с другом. По  крайней  мере,  до  появления
Вонана-19.
   Постепенно наши отношения становились более утонченными и носили  все
более тесный характер. Думаю, что я  был  для  них  кем-то  вроде  дяди,
поскольку мне было около сорока, Джек еще не достиг  тридцати,  а  Ширли
было чуть больше двадцати. Наша дружба носила глубокий характер.  Что-то
типа  любви.  Но  в  этом  не  было  ничего  сексуального,  хотя   я   с
удовольствием переспал бы  с  Ширли,  если  бы  мы  встретились  раньше.
Влечение к ней нарастало со временем, поэтому, если сначала я смотрел на
нее как на девочку, то теперь она для меня была притягательной женщиной.
Мои отношения с Джеком и Ширли образовали своего  рода  треугольник,  не
омрачаемый прелюбодеянием. Я восхищался Ширли, но не ненавидел Джека  за
то, что он физически обладал ею. По ночам, когда мне доводилось  слышать
звуки, доносившиеся из их спальни, я чувствовал  только  радость  за  их
счастье, даже когда метался от одиночества в своей постели. Один  раз  я
привез с собой женщину  -  с  их  согласия  -  но  это  было  бедствием.
Очарование  уик-энда  полетело  ко  всем  чертям.  Мне  необходимо  было
приезжать одному. Я осознал, что ни с кем не должен делить своей любви к
Ширли и Джеку.
   Мы стали так близки, что рухнули все барьеры. В жаркие дни  -  а  они
стояли почти все время - Джек предпочитал ходить голым. Почему бы и нет?
По соседству никого нет, а присутствия  жены  и  близкого  друга  он  не
стеснялся. Я возненавидел его за такую свободу, но  подражать  не  смел,
потому что считал неприличным обнажаться перед Ширли. Я носил шорты. Это
был очень деликатный вопрос, и они выбрали очень деликатный  способ  для
его решения.
   Августовским днем,  когда  температура  была  выше  ста  градусов,  а
солнце, казалось, занимало четверть небосвода, я и Джек  работали  возле
дома в маленьком саду, о котором они так трогательно  заботились.  Когда
появилась Ширли и принесла нам пива,  я  увидел,  что  она  не  завязала
тесемки того сооружения, которое обычно служило предметом ее одежды. Эти
тесемки причиняли ей неудобство. Поставив поднос, Ширли предложила  пиво
и одно протянула Джеку. От ее движений незавязанные  тесемки  лишили  ее
одежды, а вид ее тела лишил меня  дыхания.  Ее  повседневный  наряд  был
обычно таким открытым, что контуры ее груди и  ягодиц  не  казались  мне
таинственными. Я как бы оказался свидетелем неожиданного разоблачения  и
мне очень захотелось отвернуться.  Но  я  почувствовал,  что  она  таким
образом пыталась разрушить все  предрассудки,  поэтому  я  попытался  не
придать значения ее  внешнему  виду.  Наверное,  это  звучит  комично  и
нелепо, но я позволял своим глазам любоваться ее наготой, словно  передо
мной стояла статуя, которой можно  восхищаться,  и  я  с  благодарностью
детально изучал ее. Но глаза останавливались лишь на тех частях ее тела,
которые были новы для меня: на розоватых бугорках ее сосков и золотистом
треугольнике у бедер. Ее сильное и глянцевитое тело переливалось, словно
намазанное маслом, в лучах  яркого  полученного  солнца.  Она  была  вся
покрыта загаром. Завершив свой торжественный идиотский осмотр,  я  выпил
половину своего пива, поднялся и стянул шорты.
   После этого с нудизма было снято табу, что сделало жизнь в  маленьком
доме гораздо удобнее. Это начинало казаться мне  вполне  естественным  -
полагаю, им тоже. Подобная скромность с моей стороны была  неуместной  в
наших отношениях. Когда к нам однажды забрели туристы, сбившиеся с пути,
нас настолько не тревожила  наша  нагота,  что  мы  даже  не  попытались
прикрыть ее. И лишь позже мы поняли,  почему  люди  в  машине  были  так
потрясены и поторопились уехать.
   Но существовал один вопрос, которого мы не  касались:  я  никогда  не
заговаривал с Джеком о его работе в физике и не выяснял  причин,  почему
он от нее отказался.
   Иногда он интересовался моими делами, задавая пару туманных вопросов,
провоцируя меня на рассуждения.  Предполагаю,  с  его  стороны  это  был
терапевтический сеанс, потому что Джек отлично знал, что  я  приезжал  к
ним, когда попадал в тупик, и надеялся, что сможет поддержать меня.  Его
мало интересовали текущие события. В доме я не  видел  знакомых  катушек
"Научного  обозрения"  или   "Научного   обзора   писем".   Складывалось
впечатление, что он демонстрировал свое полное  равнодушие  к  науке.  Я
пытался представить, что из себя представляла бы моя жизнь,  если  бы  я
отказался от физики. А Джек это сделал, я не знал почему,  а  спрашивать
не решался.  Если  когда-нибудь  и  наступит  откровение  -  это  должно
произойти по его инициативе.
   Они с Ширли вели спокойную и самостоятельную жизнь в своем уединенном
мирке. Они много читали, у них была обширная музыкальная  фонотека.  Они
снабдили себя всем необходимым оборудованием, чтобы заниматься  ваянием.
Ширли  была   прекрасным   скульптором.   Некоторые   ее   работы   были
замечательными. Джек писал стихи, которые я не понимал, время от времени
посылал различные эссе об уединенном образе жизни в национальные журналы
и утверждал, что  работает  над  огромным  философским  томом,  рукописи
которого я никогда не видел.  В  основном,  я  полагаю,  это  были  люди
свободные, - они просто ушли в себя, мало производя и мало потребляя.  И
при этом были счастливы. По  воле  случая  у  них  не  было  детей.  Они
покидали свое убежище не чаще двух раз в год,  совершая  кратковременные
поездки  в  Нью-Йорк,  Сан-Франциско,  или  Лондон,  торопясь   поскорее
вернуться обратно. У них было четверо или пятеро друзей,  которые  время
от времени навещали их, но я ни разу ни с  кем  из  них  не  встречался.
Наверное потому, что был к ним ближе всех. Большую часть времени Джек  и
Ширли проводили вдвоем, и это общение было главным для  обоих.  С  одной
стороны, они были открыты, эти двое детей природы, разгуливающие нагишом
в необитаемом месте под раскаленным солнцем, совершенно недосягаемы  для
мира, который отвергли. С другой стороны, я не мог постичь всю сложность
их отречения. Даже моя любовь к ним и ощущение того,  что  они  являются
частью меня, как и я - частью их, были заблуждением. Они были  какими-то
чужеродными, существовали, отвергнутые  миром,  потому  что  к  нему  не
принадлежали. Самое лучшее для них было жить в изоляции.
   В ту рождественскую неделю, когда появился Вонан-19, мне было  крайне
необходимо побывать у них. Я выдохся. Я был отчаянно измотанным.  Я  жил
на грани успеха на протяжении пятнадцати лет, а  это  подразумевало  под
собой не только срывы, но и пропасти. Все это время я выкарабкивался  из
пропасти, а тут вдруг почувствовал, что вершины не будет,  что  все  это
просто иллюзия, а я посвятил этому все.  У  меня  часто  бывали  моменты
таких глобальных  сомнений.  Думаю,  что  у  каждого  время  от  времени
возникает страх, что он зря тратит  свою  жизнь,  кроме,  наверное,  тех
людей, которые растратив свою жизнь впустую, не имеют возможности понять
это. Что бывает с человеком, создающим облако? Что чувствует конструктор
автомобильных фюзеляжей, биржевой маклер, президент колледжа? Бывают  ли
у них подобные кризисы? У меня снова был кризис, поэтому я  приостановил
работу и отправился к Джеку и Ширли. Незадолго  до  Рождества  я  закрыл
офис и, не отвечая на накопившиеся письма,  пригласил  себя  в  Аризону.
График моей работы не зависит от семестров и каникул в  университете:  я
работаю, когда хочу.
   Чтобы добраться до Таксона  из  Ирвина,  потребовалось  три  часа.  Я
пришлюзовал машину на ближайшем транспортаторе, уходившем в глубь гор  и
позволил  блестящему  треку,  запрограммированному  на   кратковременный
пробег, быстро унести меня в  западном  направлении.  Остальное  сделала
щелкающая память Сиерра-Невады, которая вовремя прервала мое  соединение
с чудотворной  дорогой,  выбросила  на  таксонский  трек,  уменьшив  мою
скорость до трехсот миль в час, и благополучно доставила  меня  в  депо,
где снова заработало ручное управление машины. В  декабре  на  побережье
дождливо и холодно, но здесь приветливо светило  солнце,  и  температура
воздуха была около восьмидесяти градусов. Я остановился в Таксоне, чтобы
перезарядить  батареи  машины,  при  этом  ограбив   южнокалифорнийского
Эдисона на несколько долларов, забыв сделать это до  отправления.  После
чего поехал по пустыне. Миновав старую границу между штатами 1989  года,
я через пятнадцать минут свернул на  главную  дорогу,  которая,  подобно
артерии, вскоре  перешла  в  мелкие  капилляры,  исчезавшие  в  пустыне.
Большая часть этого региона принадлежит  индейцам  папайя,  поэтому  его
миновала цивилизация, окружавшая  Таксон.  Как  Ширли  и  Джеку  удалось
заполучить право на их клочок земли, я точно не знаю. Но они были  одни,
что  казалось  немыслимым  на  грани  двадцать   первого   столетия.   В
Соединенных Штатах еще существуют места, где можно  укрыться.  Последние
пять миль по булыжному грязному треку,  который  можно  назвать  дорогой
лишь благодаря семантическим фокусам.  Время  замедлилось,  наверное,  я
повторял путь одного из  своих  электронов,  развернувшихся  в  обратную
сторону от человеческого прогресса. В  этой  пустыне  требовалась  сила,
чтобы избавиться от мучений суматошной  души,  подобная  силе  теплового
насоса, смягчающего танцы молекул.
   Я появился во  второй  половине  дня.  Позади  оставалась  изрезанная
оврагами земля. Слева поднимались пурпурные горы, утопавшие  в  облаках.
Они  скатывались  к  границе  с   Мексикой,   открывая   глазу   плоское
пространство, которое нарушал лишь единственный  призрак  цивилизации  -
дом  Брайнтов.  Их  собственность  обрамляло  высохшее  русло  реки,  по
которому уже несколько столетий не текла  вода.  Я  припарковался  возле
него и направился к дому.
   Их дому  было  около  двадцати  лет.  Это  было  двухэтажное  здание,
сделанное из дерева  и  стекла,  с  верандой.  Под  домом  располагалась
система его жизнеобеспечения - реактор Ферми, система  кондиционирования
воздуха; водораспределители; системы электроснабжения и отопления. Раз в
месяц  из  таксонского  управления  газо-и  электрообеспечения  приезжал
человек,   чтобы   перезарядить   изолированный    генераторный    узел.
Пятидесятиярдовый продовольственный узел  также  обеспечивал  продуктами
питания лишь на месяц, зато очиститель  воды  не  зависел  от  городских
линий. Если бы вдруг исчезла цивилизация, Джек и Ширли узнали бы об этом
спустя недели.
   Ширли возилась на веранде со  своими  звуковыми  скульптурами,  плетя
какую-то кожаную вещь с помощью сложных линий и мерцающих микроструктур,
чей мягкий звук,  похожий  на  птичий  щебет  усилился  благодаря  моему
появлению. Прежде чем броситься  ко  мне  с  протянутыми  руками,  Ширли
закончила свою работу. Прижав ее к своей груди, я почувствовал, что  моя
усталость исчезла.
   - А где Джек? - спросил я.
   - Он пишет. Он  скоро  спустится.  Пошли  скорее  в  дом!  Ты  ужасно
выглядишь, мой дорогой!
   - Мне все так говорят.
   - Мы это поправим.
   Она схватила мой небольшой плоский чемодан и поторопилась в  дом.  Ее
обнаженные ягодицы приободрили меня. Я улыбнулся, пронаблюдав,  как  они
исчезли из вида. Я был ср