того кое-что. Достиг немалого. Даже учитель.
   ...Не то это все: достижения, учитель, биджевый фонд - не главное.
Метки на выразительном, но не сама выразительность. С молодости, с самого
начала творчества он понял: своим, более глубоким, чем у других,
проникающим в сути умом, своим чувствованием жизни получил от природы
такую плату вперед за все дела, что ничто пред нею все иные награды.
Наказанием было бы, если бы не смог вернуть делами то, что дано. Не в
этом, не в бухгалтерской сводке свершений сейчас вопрос, а всегда ли был
последователен, честен перед собой?
   Вел жизнь или тащился в ее потоке, принимая барахтанье за свои действия?
   И сомнение, смятение владело сейчас старым человеком. Казалось бы,
завершив все, должен обрести покой - ан нет. "Человек должен жить столько,
сколько надо для исполнения всех замыслов".
   Но ведь не так было, далеко не так! Если по тезису, то следовало
остановится на исполнении Биоколонизации - и отстраниться от судеб
проекта. А взялся решать и это, решил по-страшному, и сейчас саднит душу.
Зачем?
   "Не по собственному тезису жил ты, Ило!"
   По тезису участвовать в жизни надлежало только созиданием, творчеством.
   Вносить вклад. А участвовал и сомнением, отрицанием, спорами. Проверял
на прочность. Ведь правильно он все-таки поступил с Биоколонизацией. Да,
для него и, в меньшей мере, для Эоли такое решение драма, но для мира в
целом - все правильно. Она будет, Биоколонизация, - повторит работу Эоли
или додумаются другие, - но войдет в жизнь не с налета, а после многих
примерок и выборов. Так и подобает выбирать людям общества с обилием
возможностей.
   Такое решение и будет прочным...
   И понял Ило самое большое заблуждение своей жизни: он, убеждавший
других (последнего - Аля) более чувствовать себя частью человечества, чем
индивидуумами, сам-то всегда считал себя выразительным целым, хотя был -
частью. Частью человечества прежде всего. Поэтому равны оказались его дела
и его сомнения, его идеи и отрицание их - все было частью Дела,
общечеловеческого потока Действия, малой частью. И призрачно, иллюзорно
было стремление завершить все самому: не с него началось - не на нем
кончится.
   Вот только теперь, поняв это, биолог обрел спокойную ясность духа.
Осознать, что жизнь его лишь часть Жизни человечества, струйка в громадном
потоке, было равно открытию, что никакой смерти нет.

 Перед рассветом задул ветер с севера, заштормило. ИРЦ перегонял
закрутившийся над Европой циклон на просторы Северной Африки.
   Ило обошел спящих малышей, прикрыл разметавшихся, подоткнул всем
одеяльца, поставил со стороны ветра наклонный полотняный щит. Ничего с
"орлами" не приключилось бы и без него - просто хотелось напоследок что-то
сделать для них. Ишь раскинулись на матрасиках. Ну, живите долго!
   Альдобиан спал в вертолете наверху. Ило решил не будить и его, произнес
несколько фраз в сферодатчик, дал программирующую команду. Потом заправил
АТМой биокрылья, надел и взлетел со скалы.
   Он летел вдоль берега на восток, туда, где багровело перед восходом
солнца затянувшееся тучами небо. "Ныне отпущаеши, владыка, раба твоего по
глаголу твоему..." - продекламировал он в уме под мерные взмахи крыльев.
"Нет, не то. Не был я рабом. Был настолько свободен, что всегда выбирал и
место, и образ жизни, и замыслы. А уж выбрав, поддавался, позволял им
поработить себя. Тогда был раб - усердный, многотерпеливый... И ныне
отпускает меня не владыка - отпускаю себя я".
   Он поднимался все выше, хотел напоследок увидеть побольше. "Не
наполнится око видением, не насытится ухо слышанием", - пришли на ум
другие библейские строки. Усмехнулся: а что верно, то верно! Сколько видел
всего - и поинтереснее, чем открывшееся глазу сейчас: пустое море под
левым крылом, гряды волн в белых барашках, внизу полоса берега и прибоя,
по правую сторону кремнистое плато, переходящее дальше в зелень полей, рощ
с домиками возле...
   все, как всюду. И все - дорого. Прощай, Земля!
   Впереди из-за горизонта выдвинулся алый краешек солнца. Прощай, Солнце!
   "Не прощай. Земля, и не прощай, Солнце! Никуда я не денусь от вас,
никуда не уйду из круговорота веществ и энергии. Я прощаюсь с вами такими,
какие вижу сейчас. Иная жизнь - жизнь этого берега, камней, воды, прибоя,
похожего на храп великана, - влечет меня, жизнь с иным смыслом. И будет
нам жизнь вечна... да! Ибо ничто не уходит из круговорота ее. Не уйду и я".
   Ило чувствовал тягу слиться с этим берегом - только искал место для
себя.
   Звуки прибоя под ним оттенялись мерными стонами бакена-ревуна,
раскачиваемого волнами. На километровой высоте, где летел Ило, начали
возникать облака; пришлось снизиться, чтобы не утратить видимое внизу.
   Солнце поднялось, но свет его будто протискивался в щели между полосами
туч.
   Напористо дул северный ветер.
   "Здесь!" Ило примерился, прикинул поправку на снос, взял мористей.
Берег под ним выгибался мысом. И над оконечностью его, на высоте восьмисот
метров летевший человек отстегнул тяжи и скинул крылья: левое, потом
правое.

 Он падал, раскинув руки и ноги, - так летят в затяжном прыжке. Очерченный
горизонтом круг быстро уменьшался. Раскинутыми руками Ило будто охватывал
его, охватывал землю и море - место, которому теперь принадлежал.
   Его несло на выделявшийся среди скал светло-коричневый камень,
громадный и округлый, как лоб мыслителя. Подле него каждый накат волн
вздымал многометровый гейзер брызг; многократно и ликующе ахал прибой.
   Коричневое, серое, желтое, зеленое - пятна камней, воды, прибоя,
береговой зелени - все приближалось слишком быстро. На миг заробела душа,
сами зажмурились глаза: захотелось, чтобы все скорее кончилось. "Прочь!..
- взбодрил он себя. - Не зажмуривать глаз!"
   "Возвращаю тебе тело свое, земля!"
   Удар.
   Кровь стекала с покатых боков камня, смешивалась со вспененной водой -
соленое с соленым.
   Мерно стонал на одной ноте бакен-ревун. Высокие волны накатывались на
скалы, ударяли о них, славили бетховенскими финальными аккордами... не
смерть, нет - конец жизни человека.



16. УРОК ДРЕВНЕЙ ПЕДАГОГИКИ


   Третий день профессор скрывался в камышовых зарослях дельты Нила -
новой дельты Нила, протянувшего русло через Ливийскую равнину до залива
Сидра. Он не хотел попадаться кому-либо на глаза, пока с кожи не сойдут
эти пятна - коричневые овалы, какие образует на коже сок кожуры грецких
орехов. Берн прятался от солнца в тени камышовых стен, в жару купался в
протоках, бродил по песчаным островкам - мыкался, размышлял.
   Дело было не только в пятнах, для прикрытия их можно заказать ИРЦ
подходящую одежду. А вот зачем ему снова появляться на людях?
   ...Когда он проснулся в то утро, Ило для него был еще жив; он жил
объемным изображением в шаре. Изображение окликнуло Берна:
   - Аль, я не вернусь, прощай! Пока не прибудет новый учитель, ты
остаешься старшим. В интернат я сообщил. Позови детей.
   Проснувшиеся "орлы" сгрудились у сферодатчика. Ило, назвав каждого по
имени, тоже сказал, что не вернется, надо слушаться Аля, вести себя хорошо.
   - Ой, а куда он смотрит? - обеспокоилась Ри.
   Верно, обращаясь к малышам, Ило смотрел не на них, а поверх голов и в
сторону. Потому что это был уже не Ило - запомненные ИРЦ его изображение и
речь.
   Во время завтрака детей Берн попытался связаться со старым биологом,
где бы тот ни находился, и узнал, что связаться уже невозможно. В
растерянности он не придумал, как сказать это малышам, решил не говорить.
Это была ошибка.
   "Орлы" все узнали по ИРЦ в тот же день. Мало того что был плач, печаль,
общее чувство - сиротливости, слезливо-требовательные вопросы: "Аль, ну
почему Дед так сделал?!" - на которые ничего не мог ответить, но возникло
и недоверие к нему.
   Сначала, впрочем, все пошло более-менее гладко. Они двинулись по
намеченному еще Ило маршруту на восток и юг, к Среднему Нилу, к Красному
морю, посетили там Нубийский ДШК - домоштамповочный комбинат.
   Комбинат выпускал коттеджи для приэкваториальных районов. Машины его
работали на берегах Нила среди массивов быстрорастущей бальзамической
сосны на месте прежней Нубийской пустыни. ДШК был скорее похож на явление
природы, чем на создание человеческих рук: могучее, как извержение
вулкана, только не разрушающее, а производящее. Полчища
автоматов-пильщиков валили на делянках тридцатиметровые сосны,
разделывали, скатывали стволы в гигантские вязанки.
   Их подхватывали электролеты - "пауки" (лопасти их сливались в незримый
круг, видны были только членистые захваты да маленькие тела-моторы), несли
и сбрасывали в канал. Потоки воды несли к бункерному реактору песок,
алюмосиликаты, соли - весь набор ингредиентов.
   Потоки вихревой воронкой сходились к широкому, как жерло вулкана,
раструбу бункера; перемалывающие шестерни в нем глухо сотрясали почву и
воздух.
   Готовая масса снизу подавалась в матрицы гороподобных прессов; у
подножия их неслышно в созидательном гуле шелестели вековые дубы. В них по
направляющим колоннам опускались блистающие металлическими гранями
дома-пуансоны; они издавали оглушительное "Чвак!", замирали, поднимались.
Пресс выставлял на ролики конвейера дымящиеся сизо-желтые коробки с
проемами для дверей и окон, с нишами, столом и ложем. Другой пресс выдавал
крыши-купола, третий - фундаменты.
   По сторонам конвейерного тракта суетились монтажные автоматы. В
сравнении с прессами они казались крошечными, хотя ворочали домами. В
конце конвейеров собранные коттеджи подхватывали "пауки", уносили по всем
направлениям.
   "Орлы" с Берном долго кружили над комбинатом, опускались, заглядывали
во все места - искали людей. Наконец нашли на удаленной сопке, откуда
открывался вид на Красное море. Под прозрачным куполом у экранной стены и
пульта стояли мужчина и женщина - настройщики.
   Обязанности настройщиков были необременительны: перепрограммировать
автоматы по поступающим заказам. Как раз сейчас они настроили ДШК на
партию коттеджей со стенами-жалюзи и навесом над входом - для жарких мест.
На очереди партия домов со скошенными фундаментами для установки на
склонах гор.
   Предприимчивые парни Эри и Ло сразу нашли применение домострою:
отозвали женщину, что-то нашептали ей. Та покивала, улыбнулась, поманила
напарника - все направились к пульту. К ним успела присоединиться Ни, но
на остальных любопытствующих Эри и Ло закричали:
   - Не подходите, нельзя! И тебе, Аль, нельзя!
   "Конечно, нельзя: надо же, чтобы было кому потом удивляться". И Берн
решил не жалеть сил, когда придет время для этого.
   Но ему не пришлось особенно и прикидываться. Когда под вечер они
прилетели к Овальному озеру, то там, на красивом мысу у пляжа под соснами,
стояли четыре домика. Какая у них была немыслимая раскраска стен! Видно,
настройщики стремились угодить всем вкусам. Какие были великолепные
микропористые ложа - по четыре в каждом коттедже! И какая задорная музыка
звучала из сферодатчиков в стенах! А когда в сумерки эти стены начали
накаляться радужными люминесцентными переливами, то и закоперщики Ло, Эри
и Ни застонали от восхищения.
   ...У этих уединенных домиков у озера все и началось.
   Кончина Ило всколыхнула Берна: вот человек - жил сколько хотел и как
хотел, в полную силу, выразительно... А он? Слоняется по планете как
неприкаянный.
   Неужели так и останется на задворках в этой жизни - ни на что не
влияющим, никому не нужным?..
   Словом, смерть биолога разбудила в Берне жажду успеха. Для начала он
решил покорить "орлов" - настолько, чтобы они не пожелали нового Деда,
захотели путешествовать с ним. А если так и не выйдет (он знал, какой вес
имеет "учитель" и личность учителя), то хоть пусть вспоминают о нем: "А
вот Аль нам объяснял... Аль рассказывал... Аль говорил..." Неужели теперь,
когда фигура Ило его не заслоняет, он не сумеет пленить душу этих щенков?
Он - интересный бывалый человек, знающий много такого, чего в этом мире не
знает никто!
   "С чего все пошло наперекос?" - соображал Берн, сидя на песке и обняв
колени руками в пятнах.
   ...Конечно, больше всех допекали его эти двое - Эри и Ло. Они еще со
времени победоносного спора о Свифте ни во что не ставили его; когда
профессор урезонивал их, то за словом в карман не лезли, отвечали сразу,
остро и умно.
   "Человек как организм настолько сложен, что разница в запасах
информации ребенка и взрослого ничтожно мала, и размеры и вес ничего не
доказывают, иначе выходит, что самое умное существо на земле кит".
(Афоризм Эри.)
   "Хорошим взрослым быть легко, а ты попробуй быть приличным ребенком-в
считанные годы и без образования!" (Афоризм Ло.)
   Это говорилось при "орлах", те веселились, хлопали в ладоши, ждали
меткого ответа Аля. А он пасовал от неожиданности, когда же придумывал
удачное, время было упущено.
   Но окончательно подвели профессора "рассказы из первых рук". Он решил
продолжить эту традицию Ило. Да ему и в самом деле было что рассказать,
чем поразить воображение малышей. Он решил перво-наперво заинтересовать их
рассказами о войне, о всем? военном. Разве он сам не был мальчишкой!
   Ах, лучше бы он не пытался!.. До рассказов о битвах и воинских подвигах
дело, собственно, и не дошло; все рухнуло на вводных, так сказать, лекциях:
   о вооружении, организации армии. Дети хорошо поняли техническую сторону
- тем более что простое оружие существовало и поныне.
   Им было интересно узнать и о могучих танках, могших своротить дом или
проложить себе дорогу сквозь лесную чащу, о пушках, стрелявших на многие
километры, о самолетах, которые могли гоняться друг за дружкой в воздухе,
пикировать, сбрасывать бомбы, разрушать здания или мосты...
   - А для чего все это было? - спросила посреди рассказа однажды Ия.
   - Ну, не понимаешь разве: тогда было много диких опасны животных, -
горячо принялся объяснять ей Фе. - Это теперь против них достаточно
дробовика или электроружья, а во времена Аля -ого-го... только с танками,
пушками. Или даже сбрасывали бомбы на стада хищников. Правда ж, Аль?
   Берн подивился неужели ничего не знают?
   - Нет, - ответил он, - против зверей и тогда было достаточно дробовика.
А эта техника предназначалась против людей.
   - Не хочешь же ты сказать, - с недоверчиво-ехидной улыбкой которая
всегда злила профессора, спросил Ло, - что люди могли убивать... людей?
   - Не только могли - делали это! Если подсчитать, то за всю свою историю
люди куда меньше перебили зверей, чем друг друга.
   На лужайке у красивых домиков стало очень тихо. Ия, Ни двойняшки Ри и
Ра смотрели на Берна, побледнев. Мальчишки переглядывались; кто-то не то
кашлянул, не то произнес сакраментальное "бхе-бхе...".
   Чтобы проверить возникшее подозрение, Берн навел по ИРЦ справки: так и
есть, детям ни о войнах, ни об иных видах массовых убийств людей людьми не
рассказывали; это-де воспринимается ими болезненно, создает нежелательный
крен в психике.
   "Ну, знаете!.. - распалился профессор. - Что за тепличное воспитание,
что за ханжество! Скрывать от детей такое! Это же история". И он решил
раскрыть малышам глаза. Уж теперь-то они точно будут вспоминать: "А вот
Аль нам рассказывал..."
   ...Это произошло перед закатом. Малыши, гуляя по окрестностям, нашли
рощу ореховых деревьев, натрясли крупных орехов. Сейчас они сидели
кружком, очищали толстую кожуру; пальцы и ладошки у всех были темные.
   А Берн заливался соловьем, рассказывал о ядерном оружии, о
баллистических самонаводящихся, чувствующих тепло городов ракетах с
тритиево-стронциевой начинкой, о последнем - перед его захоронением в Гоби
- крике военной мысли:
   электронно-кибернетической системе автоматического воздействия - на
случай, если живых не останется... "Орлы" щелкали орехи, слушали
отчужденно. Первым не выдержал Эри.
   - Послушай, Аль, - молвил он рассудительно, - ведь все эти штуки должны
были обходиться в огромный труд, в большие биджи, так?
   - Еще бы, - подхватил профессор, - настолько большие, что были по
средствам самым крупным державам. Другим оставалось трепетать и
присоединяться.
   - Вот видишь. А ведь в твое время на Земле было много пустынь,
неосвоенных земель и морей, так? - В голосе Эри прорезались уличающие
интонации, глазенки щурились. - Многие жили плохо, не могли досыта поесть,
не имели хорошего жилья - так?
   - Да, - подтвердил Берн со вздохом, - больше половины населения планеты.
   - И ты говоришь, что в то время, когда люди так жили, другие люди
тратили силы и знания не на то, чтобы их выручить из бед, а чтобы делать
дорогие машины, которые могли всех убить?!
   Это уже был не вопрос - риторический возглас.
   - Но так было!
   - Так не могло быть, Аль, - вразумляюще сказал Эри, беря из кучки новый
орех. - Это ты бхе-бхе... или как оно называется на твоем древнем языке:
"ди люге"?
   "Орлы" засмеялись. Было ясно, что они на стороне Эри, не верят Берну,
им неловко, что он так перехвастал и запутался. Все ждали, как Аль выйдет
из трудного положения.
   - Да как... как ты смеешь, der Rotzig! [Сопляк (нем,).] - Берн вне себя
вскочил на ноги. Нет, это уже было слишком. Мало того, что эти щенки,
верящие в любые выдумки Свифта... да что Свифт - в царевну-лебедь и
стойкого оловянного солдатика! - отказываются принять от него чистую
правду, так ему еще и наносят самое тяжелое в этом мире оскорбление. И все
этот Эри!
   Тот не понял, как его обозвали, но сориентировался на интонации:
   - Сам ты "дер ротциг"!
   Добропорядочная душа профессора не вынесла. Он схватил мальчишку за
уши, дернул, потом, когда и ошеломленный Эри вскочил, сунул его голову
между колен, занес карающую длань.
   ...Немало радостей пережил Берн в этом мире - но, несомненно, самая
острая была та, когда припечатывал всей ладонью по мускулистой, слегка
лишь защищенной шортами попке малыша и сладостно приговаривал:
   - А! А! Вот тебе! Вот!..
   Он не ждал реакции, какая последовала за этим. Среди "орлов" считалось
хорошим тоном стоически переносить боль - будь то полученные в играх и
походах царапины, ушибы, шлепки от Ило, удары во взаимных наскоках... Но
то было другое. Сейчас малыши почувствовали сердцем: неправая сила
наказывает, унижает правого, но слабого.
   Эри вырвался, отбежал: ошеломление у него сменилось яростью.
Напластования цивилизаций исчезли, перед Берном стоял маленький дикарь. Он
издал вопль, нагнулся и - бац! - первый орех разбился о лоб профессора.
   Ия всплеснула руками, Ни ахнула. Но мальчишки и двойняшки Ри и Ра
подхватили почин вожака. В воздухе замелькали зеленые и желтые (очищенные)
орехи - все крупные, величиной с кулак. Потом, массируя бока, спину и
руки, Берн проклял вместе с "орлами" и ботаника, которому вздумалось
вывести такой сорт.
   ...Он бежал, преследуемый орущей бандой чертенят, петлял между
деревьями. Но швырялись они метко, то и дело на голове и плечах профессора
чавкающе лопались зеленые ядра. Хуже всего был выделявшийся сок: он
оставлял на коже коричневые пятна, отмыть которые было невозможно.
   На следующее утро Берн был весь пятнистый, как ягуар.
   Вот и скрывается теперь в зарослях, как ягуар.
   Не как ягуар - как человек, вконец растерявшийся, не понимающий, как
ему дальше жить. Жизнь снова вышвырнула его прочь, наподдала коленом. И
если в первый раз он был сам в том повинен, допустив малодушие, то теперь
- ну, ни в чем же! Что он такого сказал, сделал? Хотел как лучше.
   "А зачем им твое ослабляющее души подлое знание: о том, как убили и
могли убить? Им, которым предстоит столько сделать. Все их помыслы должны
быть обращены к лучшему в человечестве".
   Это будто кто-то другой подумал в нем, подумал ясно и крепко.
   ...И чего ему, в самом деле, вздумалось рассказывать о прежнем оружии!
Для этой малышни понятие "ракетное оружие" столь же нелепо, как прежде
было бы "автобусное оружие": ракеты - устаревающий способ транспортировки
в космосе, только и всего.
   Нет, даже не в том дело. Как бы "орлы" ни вели себя независимо, как бы
ни старались поступками