пути
переваривал первую порцию наблюдений:
   - Странно. Таких реакций и у животных, как правило, нет. То, что
человеческое тело - орган, который переживает удовольствия и
неудовольствия, приятное и неприятное, было известно за тысячи лет до
твоего времени. В наше время вырабатывался другой, тоже не плохой, взгляд:
тело - универсальный чуткий прибор познания мира. Так ли, иначе ли - но
при твоей, с позволения сказать, "регулировке" этого инструмента и
удовольствия можно ощутить только самые грубые, и вместо познания выйдет
одно заблуждение: помехи все забьют!
   Берн отмалчивался. После вчерашнего он решил без крайней необходимости
не высказываться.

   Великий Эхху сидел на гладком, блестящем дереве. Побеги его оплели
лапы. Он зажмурился от яркого света и с бессильной яростью наблюдал за
Безволосым вдали, на возвышении. Тот указывал на него кому-то невидимому.
Видно, что-то замышляет...
   У, эти Безволосые, ненавистные существа с силой без силы! Племя эхху
побеждало всех, загоняло в болото даже могучих кабанов. Он сам, Великий
Эхху, ломал им хребты дубиной, тащил дымящуюся от крови тушу в стойбище.
Но с Безволосыми, Умеющими летать - они ничего не могли сделать.
   Безволосые уводили время от времени соплеменников: самцов, самок,
детенышей - но не убивали, боялись! Те возвращались невредимые, но злые,
напуганные. И никогда не умели объяснить, что с ними было. И его они не
раз заманивали в свои блестящие западни с ярким светом. Но он, Великий
Эхху, благодаря хитрости и силе своей всегда освобождался. Уйдет и теперь!
Он знает это, верит в себя, не боится их. Пусть они его боятся, уаыа!
   Вождь рванулся, завизжал: проклятое дерево держало крепко!
   - Узнаешь?
   Они находились на галерее лабораторного зала: Эоли у перил, Берн в
глубине.
   Здесь были приборы, экраны, клавишные пульты. Берн зачарованно смотрел
вниз, на дикаря в кресле: как было не узнать эти разбухшие на пол-лица
челюсти, заросший шерстью нос с вывернутыми ноздрями, глазки в кровяных
белках. Как было забыть эти лапы, мускулистость которых не скрывала рыжая
шерсть, - лапы, занесшие над ним дубину! Сейчас они покоились в
зажимах-подлокотниках.
   - Что вы собираетесь с ним делать?
   - Проникать в душу и читать мысли. А если проще, то наблюдать
представления, которые возникнут в его мозгу от сильных впечатлений,
выделять из них что поинтереснее. Вот, скажем, раздражитель номер один -
"Гроза в лесу"... - Эоли нажал клавишу на пульсе.

   В "пещере" Безволосых вдруг наступила ночь. Или это налетела туча?
Впереди, во тьме, теплилась красная точка. Уголек? Глаз зверя?.. Она
притягивала внимание Эхху. Безволосого не видно, но он здесь.
   Вдруг полыхнул голубой Небесный Огонь, зарычал Небесный Гнев. Снова
Огонь и еще громче Гнев. Вождь съежился. Налетел ветер, понес листья,
пыль, ветки.
   Застонало и ухнуло сломанное дерево. Хлынула струями вода. Красная
точка вспыхивала в такт Небесному Огню и грохоту Гнева.
   ...Гроза была на славу, Берн забыл, что он в лаборатории: дождь
полосовал отсек с дикарем, струи серебрились в свете молний.
   Овальный экран возле пульта показывал зыбкие, пляшущие картины: кроны
деревьев, синие тучи, ветвистые разряды раскалывают их, освещают мокрые
стволы, скорчившихся дикарей.
   В лесу Великий Эхху боялся бы Небесного Гнева по-настоящему и спасался
бы по-настоящему. Но здесь не то, это не Небо.
   Картины на экране сменились беспорядочными бликами.
   - Нет, не то. - Эоли выключил имитацию. - К этому он привык, не
впервой...
   "Обратное зрение", - ответил он на немой вопрос Берна. - Наши каналы
информации - зрение, в частности, - не целиком однонаправленны; какая-то
часть ее течет по ним и обратно. За выражениями типа "Он прочел ответ в ее
глазах" всегда что-то есть. Мысли, переживания и ощущения незрительного
плана выдают нервные импульсы, пусть очень слабые, и в зрительных участках
мозга. Оттуда они попадают в сетчатку и слегка, чуть-чуть возбуждают ее в
далекой инфракрасной области. Мы посылаем красный блик, приковывающий
внимание, затем импульсы выразительных впечатлений - и можем, усилив и
очистив от помех, прочесть ассоциативный ответ в чужих глазах. Вот ты и
увидел, что творилось в мозгу эхху от нашей "грозы". Ничего особенного там
не творилось... - Эоли вздохнул.
   - А что ты рассчитывал увидеть особенное?
   - Что?.. Что-то, позволяющее уяснить, почему они стали иными. Эхху
меняются в последних поколениях. В общих чертах понятно: изменения
климата, потепление и увлажнение, из-за чего гуманоидные обезьяны
распространились в новых местах, межвидовые скрещивания горилл, шимпанзе и
орангутангов... да и наши био- и психологические исследования - все это
влияет, расшатывает их наследственность. Но в какую сторону они меняются?
Раньше это были веселые и покорные твари, для них высшим счастьем было
получить от человека лакомство за правильно выполненный тест. А в
последние десятилетия отношения между эхху и нами что-то портятся. В лесу
около их стойбищ стало опасно показаться в одиночку, да и для лабораторных
исследований их так пеленать, - биолог указал вниз, - прежде не
приходилось.
   Долговязая фигура Эоли моталась вдоль барьера. С одной стороны на него
смотрел Берн, с другой, снизу, - настороженный Великий Эхху, от шкуры
которого шел пар. Он ждал, что после "грозы" гладкое дерево отпустит его в
запутанные норы Безволосых - выбираться на свободу.
   - "Обратным зрением" человек может, сосредоточась на глазок
считывателя, и без ассоциативных понуканий выдавать, что пожелает:
реальную информацию, выдуманные образы, воспоминания... даже идеи. Все,
что и так может выразить.
   Иное дело - эхху. Им надо расколыхать психику, взволновать болото
подсознания до глубин. Надо сильное потрясение. Но... какие у нашего
мохнатого приятеля возможны движения души, какие потрясения? Грозы не
боится, привык. Лишить самки? У него их Много. Как я ни мудрил. придумал
только одно...
   Он замолк, вопросительно глянул на Берна.
   - Хм! - Тот понял. - Что ж, правильно. Я бы и сам такое придумал! - и
поднялся с места.
   - Подожди, переоденься в это, -Эоли протянул профессору его брюки и
куртку с пятнами засохшей крови.
   5. ПЕРВОЕ СЛОВО
 В пещере Безволосых снова наступила ночь. Только красный зрачок тлел
впереди. Великий Эхху затаился, напрягся: что они теперь задумали?
   И вдруг из тьмы ясно, будто в солнечный полдень, возник... Тот
Безволосый.
   Тот Что Убегал! Которого Убили!.. Великий вождь заскулил от удивления и
страха, стал рваться из объятий державшего его дерева. Как же так?! Он сам
первый догнал его. Разбил дубиной череп. Бил, потому что тот убегал. Все
били. После такого не живут - превращаются в мясо, в падаль. А Белоголовый
Безволосый жив! И он приближается, смотрит, аыуа! А вот другой рядом -
такой же! Тоже он?! А за ними еще, еще!..
   Засверкали голубые зарницы, зарычал гром - Небесный Гнев. Эоли,
манипулируя клавишами на пульте, нагнетал страсти.
   ...Они все подходят, подступают, смотрят! Они... они сейчас сделают с
ним то, что он сделал с Этим. Зачем?! Нельзя! Другие - это другие, а он -
это он! Его нельзя! И-он больше не будет!.. Не надо! Не на-адо!!!
   - Мыа-мыа-аа!!! - в ужасе завыл дикарь.

   Берн не без облегчения удалился от дергавшегося вождя.
   - Слушай, - ликующе сказал ему Эоли, когда он поднялся наверх, - он
ведь слово произнес! "Мама". На каком языке?
   - Мама - на очень многих языках мама.
   - Замечательно! - Биолог ткнул пальцем клавишу: зажимы кресла
раскрылись.
   Великий Эхху плюхнулся на четвереньки и, не поднимаясь, ринулся в
темный лаз в углу.
   - Будь здоров, голубчик, до встречи! Ты нам здорово помог.
   - В лабиринт? - спросил Берн.
   - В прямой туннель, на волю, на травку. Он и так хорошо поработал.
   ...Вождь стремглав пронесся длинной, тускло освещенной "пещерой",
ударяясь на поворотах и от этого еще больше распаляясь. Как они его
унизили, Безволосые, как оскорбили! Ну ничего, он им покажет. Он всех их,
всех!..
   Вырвавшись на поляну, он катался, кусал траву, корни, ломал ветки.
Потом прибежал в стойбище, пинками расшвырял самок, детенышей, с дубиной
ринулся на молодого Ди. Тот увернулся, взобрался на Великий Дуб, занял там
удобную позицию, звал к себе вождя - сразиться.
   И долго они обменивались один наверху, другой внизу - боевыми
возгласами:
   - Эххур-рхоо!!
   И этот день был для Берна щедр на впечатления. Главным для него был не
успех опыта, он принадлежал Эоли. Он участвовал в исследовании, в
продвинувшейся на два века науке - и понимал, мог! И похоже, что тема
Эоли, тема, которой Берн сейчас был готов посвятить жизнь, - не
исключение: вокруг не суетились ассистенты и лаборанты. Многие здесь,
наверно, разрабатывают не менее интересные идеи.
   Было далеко за полночь. Берн лежал в домике, глядел на звезды и
спутники над куполом, перебирал в уме впечатления, строил догадки, ставил
вопросы, не мог уснуть. Да и зачем откладывать на завтра то, что можно
узнать сейчас! Вот датчик ИРЦ, надо назвать полное имя, четко ставить
вопросы и получишь ответ на любые.
   Но раньше, чем он раскрыл рот, шар у стены сам осветился, произнес:
   - Иловиенаандр 182 просит связи.
   - Да, конечно! - Берн сел на ложе. - Прошу. Ило возник на фоне
полупрозрачной стены: за и над ней металлические мачты, с них лился
водопад зеленого пламени.
   - Не спишь, - он смотрел добродушно-укоризненно, - возбужден, хочется
узнавать еще и еще!.. А еще несколько немедленных впечатлений и твоя
психика взорвется. Пропала моя работа... - Он прошелся вдоль стены; эффект
присутствия, обеспечиваемый ИРЦ, был настолько полным, что Берну казалось,
будто Ило прохаживался в домике. - Я весь день на Полигоне, упустил тебя
из виду, извини. Эоли рано принялся тебя тормошить. Я ему попенял.
   Ило снова прошелся, качнул головой, сказал будто про себя:
   - Страстен, жаден... к хорошему жаден, к знаниям - а все не в меру.
Себя не пожалеет и других... - Он поднял на Берна серые глаза: - Не давай
никому на себя влиять. Никому! И мне тоже. Спокойной ночи!
   Шар погас.

   Эоли тоже долго не мог уснуть в эту ночь. Он лежал на траве, закинув
руки за голову, смотрел на небо, на кроны деревьев, колдовски освещенные
ущербной луной. Он любил - особенно под хорошее, победное настроение -
засыпать на лужайке или в лесу, целиком отдаваясь на милость природы. Сыро
так сыро, жестко, муравьи... ничего! Не нуждается он в комфорте, пальцем
не шевельнет ради благ и комфорта.
   А настроение было самое победное. Правда, получил от Ило выволочку за
Аля - ну, так что? Тянуть было нельзя, у эхху короткая память. Выветрился
бы облик убитого - и все.
   (Альдобиан заинтересовался. И был так возбужден опытом, что Эоли едва
удержался, чтобы не посадить и его в кресло - считываться. Но это было бы
бестактно. Ничего, все еще впереди).
   "Постой, я не о том. Вожак эхху не визжал, не выл от страха - позвал
маму.
   Стресс исторг из глубин его темной психики первое слово младенца. Слово!
   Значит, через поколения и младенцы-эхху пролепечут его... а затем
другие?!
   Так ведь это же..."
   Эоли сел. У него перехватило дыхание. Нет, как угодно, но ему надо
немедленно с кем-то поделиться. Иначе он просто лопнет. С кем? Он
огляделся:
   городок спал. Ну, что за безобразие!.. Разбудить Ли? Она всплеснет
руками и скажет: "Ой!.." Но она намаялась на Полигоне, жаль тревожить.
Аля? Тоже нехорошо, бессовестно. Тогда... никого другого не остается.
   - Эолинг 38 требует связи с Иловиенаандром 182! - сказал он
сферодатчику в коттедже. - Сигнал пробуждения, если спит.
   Через минуту запрокинутое лицо в шаре приоткрыло один глаз.
   - Ило, послушай Ило!.. Они эволюционируют!

6. ЛЮДИ НА КРЫЛЬЯХ
 Кто не достиг значительного в делах, в познании, в творчестве - да будет
значителен в добрых чувствах к людям и миру. Это доступно всем.
   КОДЕКС XXII ВЕКА
 Башня вырастала над деревьями со скоростью взрыва. Каждый ее отрезок
перемещался относительно предыдущего одинаково быстро - и площадка, по
окружности которой выстроились люди, уносилась в голубое небо так
стремительно, что Берн, следя за ней, только и успел задрать голову. В
секунду - сотня метров.
   Как только телескопический ствол, алюминиево блеснув в лучах
восходящего солнца, застыл, люди все вместе кинулись с площадки, описывая
в воздухе одинаковые дуги падения. И - профессор не успел крикнуть, у него
перехватило дыхание - у каждого от туловища развернулись саженные крылья.
Они просвечивали на солнце, показывали ветвистый, как у листьев, рисунок
тяжей.
   Люди виражами собрались в косяк. Крылья их махали мерно и сильно,
по-журавлиному. Стая людей понеслась над лесом на восток.
   Башня опала, сложилась мгновенно и беззвучно - как не было. Но пару
минут спустя снова взвилась в небо, выплеснула на пределе высоты и
скорости новую дюжину крылатых людей. Эти разбились на две стаи: четверо
полетели к северу, остальные опять на восток. Берн следил из-под ладони:
так вот каких "птиц" с прозрачными крыльями увидел он за миг до того, как
ему разбили голову!
   - Это они на Полигон полетели, услышал он несмелый голосок. - А те
четверо - егерский патруль...
   Профессор обернулся: рядом стояла Ли. Золотистые волосы ее были собраны
в жгут. Глаза смотрели на Берна улыбчиво и смущенно.
   ...Ли чувствовала себя виноватой перед Алем; выскочила тогда, как
глупенькая: "Ой, как ты это сделал?" - не понимая, хорошо это или плохо.
   Осрамила его перед всеми. Вполне могла бы подождать, пока спросят люди
постарше - у них бы это лучше получилось. Заставила его страдать... Но ей
все казалось таким чудесным!
   Но, кажется, Аль не сердится, даже рад - улыбнулся ей. И она улыбнулась
вовсю, подошла.
   - Здорово! - вздохнул Берн, следя за новым стартом с башни. Никто
вокруг не глядел на башню. Поднявшееся солнце объявило побудку в поселке.
Из домика напротив вышел заспанный Тан, потянулся, приветственно махнул им
рукой. В это время к нему сзади подкрался смуглый светловолосый парень,
незнакомый Берну, что есть силы пнул ствол склонившейся над Таном ивы: с
листьев сорвался серебристый ливень росы. Тот ахнул, бросился догонять
светловолосого. Ли засмеялась.
   Профессор неодобрительно глянул на ребячью беготню, поднял голову к
башне. У новой группы прыжок был затяжной, крылья они развернули почти над
деревьями.
   - Ах, молодцы!
   - Кто? - спросила Ли.
   - Как кто - вон те! - Берн показал на улетающих. - Ты-то ведь так не
умеешь?
   - Почему? Умею, - просто сказала Ли. - Все умеют. Дети сейчас учатся
ходить, плавать и летать почти одновременно.
   Эоли сегодня был нужен на Полигоне. Ило послал ее присматривать за
Алем. "За ним пока нужен глаз да глаз", - сказал он. Ли чувствовала себя
неловко: не объявлять же прямо, что прислана присматривать за таким
взрослым! А теперь наметилась тема общения - она ободрилась.
   - Хочешь, я и тебе все объясню? Ничего хитрого.
   - Конечно!
   - Пойдем.
   В коттедже Ли было так же обескураживающе мало вещей, как и во всех
других.
   Стены в опаловых, желтых, оранжевых, разводах, которые складывались в
образующие перспективу узоры - и вся роскошь. Коснувшись стены. Ли
раскрыла нишу, извлекла продолговатый сверток длиной в свой рост,
несколько ампул с золотистой жидкостью; щелкнула застежками на краях
свертка, он раскрылся - это и были крылья.
   - Нет ничего проще, - сказала девушка. - Это, - она показала ампулу, -
АТМа, аденозинтетраметиламин, концентрат мышечной энергии. Да ты, наверно,
знаешь, ведь его давно синтезировали...
   - М-м... - промямлил Берн.
   - И искусственные мышечные волокна тоже, вот такие. - Она пощелкала по
синеватым свивам под шелковистой кожей крыльев. - Смотри: берем ампулу,
откусываем острие, выливаем содержимое сюда...
   Она нашла незаметное отверстие у верхней кромки крыла, вставила и
выжала ампулу. По крылу прошел трепет, оно напряглось, развернулось во всю
ширину, опало. Другой ампулой Ли заправила левое крыло.
   - Заряда хватает на три часа полета. Если АТМа иссякла, а приземляться
нельзя или не хочется, то этими тяжами надо закрепить предплечья, бедра и
голени... вот так... так... и вот так - и можно лететь еще час. Хотя
скорость будет не та. Очень просто, правда?
   - М-м... а управлять как?
   - Нет ничего проще. Эти бугорки на тяжах - искусственные нейрорецепторы.
   Когда надеваешь крылья, они примыкают к твоим плечевым, спинным и
тазобедренным мышцам, воспринимают их сокращения и биотоки. Тебе остается
делать легкие летательные движения, и все.
   - Ага!.. - Берну очень не хотелось показаться непонятливым этой
огненноволосой и во всех движениях похожей на колышущееся пламя девушке.
   А Ли все больше увлекалась. Она живо надела крылья, закрепила тяжи,
развернула-свернула - Берн только успел отметить, что крылья были совсем
как живые: сизые переплетения мышц, белые тяжи-сухожилия, ветвления желтых
сосудов, каркас тонких костей.
   - Пойдем, я тебе покажу! - И она балетным шагом, будто на пуантах,
выпорхнула из домика.

   Лиха беда начало. Полчаса спустя Берн стоял на крыше, на краю нижнего
уступа лабораторного корпуса Ило, на высоте восьми этажей, одетый в крылья
своего размера; их Ли взяла в соседнем домике. И домики эти, и кроны
деревьев были глубоко внизу. Профессор не видел себя со стороны, но не без
основания подозревал, что выражение лица у него самое дурацкое.
   Ли на своих оранжево-перламутровых крыльях, гармонирующих с цветом
волос и кожи, то снималась с крыши, плавно набирала высоту, то
стремительно - так, что свистел воздух, - снижалась, опускалась на крышу,
ждала.
   Отсюда открывался красивый вид: в трех местах из волнистого
темно-зеленого моря поднимались такими же, как у корпуса Ило, уступами
другие корпуса Биоцентра; крыши у них, как и эта, были матово-серые. Лес
наискось рассекала просека; далеко-далеко можно было заметить ее щель в
подернувшейся дымкой у горизонта зелени. По просеке шла темная лента
дороги; ответвления ее вели к домам. Небо было безоблачное, солнце
набирало высоту и накал. Стартовая вышка, обслужив всех желающих улететь,
застыла между корпусами стометровой белой иглой в синеве.
   На крыше было не жарко. Темно-серые квадраты с алюминиевой окантовкой,
выстилавшие ее, не нагревались от солнца. И Берн знал, почему: это была не
черепица, а фототермоэлементы с высоким кпд; они обеспечивали током
лаборатории и поселок. Такими были крыши всех зданий - и вообще эти серые
слоистые пластины были основой энергетики.
   Берн узнал, что автотранспорт - белые вагончики, вереницами или по
одному несшиеся по шоссе, между зданиями и деревьями, - это не издревле
знакомый ему автомобильный транспорт, а автоматический, без водителей.
Электромоторы вагончиков питаются прямо от дорог, которые представляют
собой сплошной фотоэлемент. Об автомобилях же, двигателях внутреннего
сгорания Ли ничего не знала.
   Профессор узнал, почему в коттеджах исследователей так мало вещей, -
после того как растолковал Ли суть своего недоумения. Не существовало
вещей для обладания - со всем комплексом производных понятий: возвышения
посредством обладания их, привлекательности... Были только вещи для
пользования. Датчики ИРЦ могли продемонстрировать наборы одежд,
обстановки, утвари, мелочей туалета, равно как и прибора, машин,
материалов, тканей, полуфабрикатов.
   Достаточно назвать нужное или просто ткнуть пальцем: "Это!" - и это
доставлялось. Параметры изделий ИРЦ подбирало по индексам заказчика. Когда
миновала надобность, все возвращали в циркуляционную систему ИРЦ; там
имущество сортировалось, чинилось, пополнялось новым. Благодаря циркуляции
и насыщенному использованию для 23 миллиардов землян изделий производилось
едва ли не меньше, чем во времена Берна для трех миллиардов.
   Ли не так давно сама отработала обязательный год контролером на станции
бытовых автоматов. Чувствовалось, что она вспоминает об этом без
удовольствия - да и весь ра