римечательной среди обилия "ноевых ковчегов", в которых на различных
орбитах спасались от потопа миллионы состоятельных "чистых" и "нечистых".
   Потом вдруг стали замечать, что корабль этот легко меняет скорости,
высоты, наклонения орбит, расходится со встречными - так, будто законы
механики не для него были писаны. Это было - с точки зрения оборонительных
систем на Земле - чревато неожиданностями и опасностями. Тревогу усилило и
то, что корабль не отзывался на кодовые запросы... Одним словом, когда он
оказался в пределах досягаемости, три ракеты противокосмической обороны с
ядерными боеголовками были выпущены по этой цели с трех баз почти
одновременно, с разницей в минуты.
   Оказавшись в поле влияния корабля, ракеты не взорвались, последовали за
ним звеном. Тотчас после этого на всех телеэкран Земли появилось лицо
Прекрасной Дамы; название принадлежит газетчикам, но это действительно
было очень красивое женское лицо.
   - Люди! - сказала Дама; голос был безукоризненно чист и мелодичен. - Мы
не есть то, что вы воспринимаете сейчас посредством ваших органов зрения и
слуха. Мы прибыли в Солнечную систему издалека, из другой
звездно-планетной системы, с целью поиска разумных существ и установления
контактов с ними...
   В разных странах ее речь звучала на языке именно этой страны.
   - Земля привлекла наше внимание своим повышенным радио- и тепловым
излучением. Наш образ жизни, как и реальный облик, и способы общения имеют
мало общего с вашими. Поэтому мы еще не разобрались, что тут у вас и как.
   Единственное, что, как мы надеемся нас сблизит, это мысль, разум,
возможность понять друг друга. Но возникают сложности. Мы не можем для
начала не отметить странный способ приветствовать гостей из иных миров.
   Смотрите, какие "подарки" прислали нам с трех точек вашей планеты...
   И под перечисление координат баз на экранах показался "эскорт" корабля
Пришельцев: три ракеты разных конструкций и раскраски.
   - Мы не считаем, что эти смертоносные "подарки" поднесли нам все люди
Земли, - продолжала, снова появившись на экранах, Дама. - Поэтому и
возвращаем их точно в те места, откуда они запущены. Даем находящимся там
двенадцать часов на эвакуацию. Особо рекомендуем вывезти ядерную
взрывчатку - иначе эти ракеты, взорвавшись, наделяют слишком много бед.
   Точно в назначенный срок ракеты упали на свои базы и взорвались.
Разрушения они произвели не такие уж и большие. Зато психический резонанс
события был громаден: буря возмущения и страха уничтожила сначала прямых
виновников запусков, затем покончила и с военными системами.
   Выступление Прекрасной Дамы и - еще более - демонстрация Пришельцами
своего умного могущества породили сверх того общепланетную волну радужных
надежд и чаяний. Они тотчас начали высказываться в газетах, по радио и
телевидению, в разговорах: что вот-де теперь все наладится, мудрые
могущественные Пришельцы помогут людям, сообщат знания, как быстро
охладить воды и атмосферу, успокоить сейсмику, уменьшить радиацию... Уж
они-то знают, как надо, и все могут.
   Но те что-то не спешили. Они день за днем, неделя за неделей кружили по
Солнечной, не давая советов, и не сообщая сведений о себе. Корабль то
приближался к Земле, изучал, видимо, разные участки ее поверхности, то
описывал петли вокруг Луны, удалялся к иным планетам, к Солнцу, снова
возвращался. Он ловко, вызывая восхищение космонавигаторов, совершал
расхождения с кораблями землян, которые, презирая правила безопасности,
набивались на встречи, - уходил от них с запредельными ускорениями.
   Наконец три месяца спустя на телеэкранах снова появилось лицо
Прекрасной Дамы.
   - Люди, - сказала она чистым мелодичным голосом на всех языках сразу, -
мы улетаем. Сумма наших впечатлений об увиденном и узнанном о вас такова,
что мы не считаем себя вправе ни вступить с вами в обстоятельный контакт,
ни открыть координаты места в Галактике, откуда мы прибыли. Похоже, что вы
для этого не созрели.
   Равным образом мы не считаем себя вправе удовлетворить высказываемые
вами (и так понятные нам!) надежды помочь вам выпутаться из общепланетных
экологических затруднений. Мы не делаем это не потому, что не располагаем
соответствующими знаниями и возможностями. Мы ими располагаем, и если бы
ваши беды имели естественные причины - будь то планетные или космические,
- мы сочли бы непременным долгом помочь вам. Но все ваши беды - и многие
на Земле это уже понимают - есть продукт деятельности, которую вы считаете
разумной. Возрастание энтропии, выразившееся в Потеплении, климатической
неустойчивости и многом ином, есть продукт вашего ума - и вашего
безрассудства, вашей изобретательности - и вашей алчности, вашей страстной
мечтательности - и вашей недальновидности, ваших амбиций - и страха жить.
   Да, у вас есть знания, технические достижения... но почему вы не верите
друг в друга, ополчаетесь, соперничаете? Почему большинству из вас
сиюминутные блага заслоняют и прошлое и будущее, и весь мир? Почему никак
не найдете точной меры взаимоотношений между собой, с природой? Почему
даже в общей беде не можете объединиться? Ведь никто за вас это не сделает!
   Если вы разумны по-настоящему, то должны найти выход из лабиринта, в
который сами себя завели. А если нет, то и наша помощь будет не впрок -
даже может сделать вас опасными для других, истинно разумных, но не столь
активных цивилизаций во Вселенной Считайте, что сейчас вы держите экзамен
на разумность. Мы верим в вас и не говорим: прощайте. До встречи, люди, до
свидания!
   Экраны погасли. Корабль пришельцев совершил изящный стремительный
разворот, стал удаляться по гиперболической траектории в сторону ядра
Галактики.
   Бросившиеся было вдогонку корабли землян отстали...
   Наверно (и даже наверняка), возрождение наступило бы и б этого события.
   Исторические процессы волнообразны, после наивысшей фазы спада
начинается подъем. Собственно, все было подготовлено предыдущим, назрело и
созрело: и технические способы, общий язык, и, самое главное, все большее
распространение социалистических, коллективистских идей - убежденность,
что только в них, в объединении раздробленного человечества в разумно и
мощно действующее целое, спасение его от гибели. Недоставало - особенно
для тех ленивых умов и слабых душ, которые норовят то возлагать надежды на
других, то винить во всех бедах других (таких всегда немало), последней
малости:
   наглядного и убедительного толчка.
   Визит пришельцев и послужил таким толчком. Все были посрамлены,
унижены, все почувствовали себя виноватыми. И как-то быстрее начало
доходить до сознания, что ни технические, ни общефилософские идеи сами по
себе не материализуются.
   Надо действовать.
   Не коралловые чудеса Инда и не переход на солнечную энергию спасли
планету - как не нейтрид и не тепловая энергия губили ее. Дело было в
людях, и начинать приходилось с себя. Сникли, исчезли противостоящие друг
другу и взаимно обличающие друг друга организации - были люди в беде,
стремящиеся выбраться из беды. Началось согласование действий, совместное
планирование, единение усилий.
   ...Берн, вникнув в историю, новыми глазами стал глядеть и на Ило: вот
человек из того же XX века, что и он... Ну, правда, родился не в начале, а
в конце его, в 1985 году, но мог быть ему внуком (а Иоганну Нимайеру даже
и сыном). Человек, который прожил все это время! Не проспал, не пролежал в
анабиозе в шахте, а участвовал в событиях и свершениях, делал новый мир.
   Но глубоко на эту тему профессор не задумывался: в душе зарождались
сомнения, которые не хотелось переводить в слова.



11. ДЕВОЧКИ ИГРАЮТ В "КЛАССЫ"


   Берн прохаживался по краю летающего острова, как по кабинету: пять
шагов туда, пять обратно - по лужайке с короткой травой. Теперь у него нет
кабинета. Собственно, недолго и устроить, приказать ИРЦ на каждой стоянке
соответственным образом обставлять ему коттедж. Но это не то: так каждый
сможет заказать себе кабинет. Соль не в том, что у него прежде был
кабинет, а в том, что у него был, а у других - нет.
   Солнце садилось. Тихо было на земле - как бывает тихо в степи у большой
реки на закате. "Лапута" - и на ней было тихо, детишки угомонились -
поднялась в уплотнившемся воздухе, плыла на километровой высоте. Ее едва
заметно уносило от реки. Луг на правом берегу залил туман, только верхушка
продолговатого холма выступала там из белесой глади, будто темная спина
огромной рыбы. И оттуда, из-за реки, из хрустальной тишины и тумана легкое
движение воздуха донесло фразу:
   - Ну, Дин... ну, пусти! - произнесенную женским голосом. Профессор
всмотрелся, ища на туманном лугу женщину и Дина, который не отпускал, -
ничего не увидел. Вздохнул. Мысли приняли иное направление.
   ...Перед отлетом с командой "орлов" и Ило из Самарканда он нашел в
укромном месте сферодатчик, поколебавшись, сказал:
   - Лиор 18, Гобийский Биоцентр.
   Шар, помедлив самую малость, осветился. Внутри была Ли. Сначала видна
была только ее голова, за ней часть малахитовой стены "корпуса Ило", струя
фонтана и ветвь с просвечивающими на солнце листьями. Ли шла в корпус.
Берн смотрел на милый профиль с чуть вздернутым носиком, на задумчиво
сжатые припухлые губы; витые пряди золотистых волос около шеи пружинками
подрагивали в такт шагам, касались смуглого плеча. Постепенно в шар
вместилось тело, руки, шагающие стройные ноги - Ли удалялась.
   "Ли!.." - скорей подумал, чем позвал Берн.
   Молодая женщина остановилась будто в раздумье, начала оборачиваться...
В тот же миг профессор леопардом сиганул в кусты, оцарапался, присел там с
колотящимся сердцем. Он вдруг понял, что боится встретиться с Ли взглядом.
   Уже в кустах Берн сообразил, что мог просто прикрыть шар ладонями.
   - Дурак! - в сердцах сказал он сферодатчику, вылезая, когда изображение
погасло. - Я просто хотел посмотреть. ИРЦ ошеломил его ответом:
   - Это замечательно, Альдобиан 42/256, что ты хоть сам уже знаешь, чего
хочешь!
   Электронная выразительность, юмор автомата.
   Как он был душевно слеп: "студенточка"! А она более зрелая и сильная,
чем он, - как и все они, умудренные такой историей.
   Никогда, никогда Ли не скажет ему: "Ну, Аль... ну, пусти..." - никогда!
   Назад пути нет - ни для миров, ни для людей.
   Из Самарканда хордовые туннели пронесли их сквозь Памир и Гималаи в
Астроград - некогда город в долине Брахмапутры, в 200 километрах южнее
Джомолунгмы, а ныне просто самую известную в Солнечной системе местность:
   отсюда через электромагнитную катапульту стартовали с минимальной
потерей вещества космические аппараты. Сюда же они и возвращались из
космоса.
   Первым делом посетили, конечно, Музей астронавтики. И в отделе анабиоза
ни у кого из посетителей не было более толкового гида, чем у "орлов".
Потом герметические вагончики канатной дороги вознесли команду на самую
высокую гору мира. С нее они видели знаменитую катапульту: индукционную
катушку, блестяще змеившуюся по ущелью от долины в горы; конец ее,
приемостартовое жерло на специальной эстакаде, выносился на сотни метров
над слепяще-белой вершиной Джомолунгмы. Внутри катушки проскакивали,
ускоряясь, продолговатые обтекаемые тела, вылетали из жерла в разреженный
темно-синий воздух; им требовалось теперь чуть поддать дюзами, чтобы
набрать космическую скорость.
   Берн стремился в Европу - и они направились в Европу. В лесах Прибужья
"орлы" вместе со взрослыми расчищали заброшенную просеку; и хоть вклад их
состоял в том, что они сносили к кострам обрубленные ветки да перегоняли в
прокопанные канавы лягушек и ужей из обреченных на высыхание болот, все
равно это было приобщение к принципу: "Земля - наш дом". Потом дневка в
Карпатах, двухсуточная остановка на Дунае - и Цюрих.
   Прибыв в родные места, Берн заново почувствовал силу пронесшегося над
планетой шквала. Даже Альпы изменились: вместо ледниковых шапок - леса.
   Исчезло питаемое ледниками Цюрихское озеро.
   Здание университета с башенками и колоннами сохранилось, его берегли
как архитектурный памятник Земной эры. Только теперь здесь был не
университет - автоматическая кондитерская фабрика, которую "орлы" посетили
с великим удовольствием.
   Да, сохранившееся содержалось в порядке, появились новые сооружения -
но Берн будто блуждал среди незримых руин...
   И здесь он, старожил, был в центре внимания малышей, показывал и
рассказывал, где что было, - и малость перебрал. Когда сообщил "орлам",
что это здание с башенкой было университетом, где учились восемь тысяч
студентов, а он сам был там профессором, у тех возникли вопросы: что такое
студенты, профессор? Берн принялся объяснять - ив нынешних понятиях
невольно вышло, что он был учителем для взрослых. Малыши ахнули, а кто-то
позади тихонько произнес:
   - Бхе-бхе!..
   Если Дед Ило, известный всей планете человек, всего лишь учитель для
них, малявок, то каким немыслимым гигантом и героем должен быть "учитель
для взрослых?" И чтобы им был Аль, который - они видели - во всех
отношениях уступал Деду!..
   Само понятие "учитель для взрослых" им казалось невозможным: взрослых
не учили, они сами учились в делах от умеющих и знающих. Да и малышам
никто никогда ничего не вдалбливал. В республике Малышовке читать они
выучились, читая ("А я эти знаки уже умею прочесть!.. А я Гулливера
прочитал!.."), как и плавать они выучились, купаясь, как и летать на
биокрыльях, пользоваться автовагончиками и многим другим они выучились в
игре, соперничестве, азартных попытках.
   Педагогический принцип, сделавший Ило учителем, был прост: дети должны
общаться с самыми интересными, бывалыми, значительными людьми. Не то
важно, чему они научат, о чем расскажут, - важно прямое общение. То что
эти люди-вершины с ними разговаривают, путешествуют, спят, едят, ходят,
что они - просто люди, снимало массу запретов с психики детей,
высвобождало в них глубинную интеллектуальную силу, возможность и самим в
будущем творить значительные дела.
   Учителей выбирали, как депутатов парламента, и авторитет они имели не
меньший.
   У Деда Ило не было особой методики воспитания. Просто - все
обволакивающая, мудрая, несколько ироничная доброта; в атмосфере ее, под
прищуром все понимающих глаз казалось неуместным хныкать, капризничать,
обижаться и обижать. Бывало, что он и наказывал: когда выговором, а когда,
не тратя слов, и шлепком; но и в этом случае он как бы удовлетворял
созревшее у зарвавшегося, нашкодившего "орла" чувство вины.
   Знания о жизни он предоставлял им черпать из жизни, только намечал
информативные маршруты путешествий. Сам же преимущественно учил детей
владению собой, своим телом - особенно свойству самозалечивания. Это
замечательное качество, как понял Берн, генетически только приживалось в
людях, по наследству переходила потенциальная возможность (подобно тому,
как наследуется возможность говорить, а не знание языка); и если упустить
время, детские годы - пиши пропало.
   В этом деле за детьми, особенно за мальчишками с их духом
соперничества, нужен был глаз да глаз. "Вот у меня такая царапина
залечится, а у тебя нет, ага!.." А потом и хвастающийся терял от боли
необходимую собранность, и у него не залечивалось. Лилась кровь, начинался
испуг, рев - экспериментаторы бежали к Деду за исцелением и выволочкой.
   "Детям все - игра.." - рассеянно думал профессор, глядя в сторону
четырех девочек на площадке у домиков и пытаясь понять, во что они играют.
Девочки замысловато прыгали на одной ножке, жестикулировали - их фигуры
вырисовывались на фоне заката. Движения казались знакомыми. Берн
приблизился, посмотрел - и не поверил глазам: на летающем алюмосиликатном
острове, на километровой высоте над коралловым материком Атлантидой...
   девочки играли в "классы"!
   На серых плитах (с гнездами под переносные коттеджи) были нарисованы
мелом те же фигуры: пять пар пронумерованных квадратов, увенчанные
полукругом, а в нем та же - хоть и новыми символами - загадочная надпись:
" Небо не горит".
   Рядом запасливо вычерчена фигура второго тура- в ней парные квадраты
чередовались с одиночными.
   Играли долговязая Ия, полненькая белая Ни, двойняшки Ри и Ра. Девочки
прыгали с зажмуренными глазами, передвигали с клетки на клетку камешек - и
уже немного ссорились:
   - Ага, Ни, ты наступила! Нинуха!..
   - А вот и не наступила! И не наступила!..
   - Ийка, ты плохо зажмуриваешься!
   Берн был ошеломлен. После того как он заново прочувствовав
концентрированный драматизм истории - увидеть игру в "классы"! Игру, в
которой извечно участвуют девочки от семи до двенадцати лет (младшие плохо
прыгают, старшим неинтересно), игру, правила и приемы которой передаются
от поколения к поколению девчушек без участия взрослых. Изменились
материки, появились новые, стерлись границы государств, смешались нации,
переменился язык и нравы - а игра все живет! И школ-то в прежнем смысле, с
классами, не стало; игра в "классы" пережила классы. Только и остались
неизменны правила ее да параметры и орбита Земли. Космическое явление, а?
   И прыгают девочки по разлинованным квадратам, прыгают под солнцем, под
тучами, даже на "летающих островах". Играть-то все равно хочется. Ну их,
этих взрослых!
   - А почему... "небо не горит"? - спросил Берн. Девочки остановили игру,
переглянулись: взрослый, а не понимает.
   - Но ведь это же небо, - рассудительно молвила Ия. Профессор
сконфуженно отошел. Два столетия назад он пытался выяснить этот вопрос в
сквере возле университета - с тем же результатом.
   "Человечество будет жить вечно, - вдруг понял он. - Оно может прожить
те или иные периоды своей истории лучше или хуже, скудней или богаче,
использовать или упустить многие возможности... Но оно будет, пока есть
Земля и светит солнце!"



   12. ЭРИ, СВИФТ И Кo


   Странная процессия двигалась к Берну по тропинке. Ее возглавляли двое в
остроконечных колпаках и невозможных мантиях, усеянных блестками в форме
полумесяцев, квадратов, кругов. По бокам шествовали двое с палками.
Позади, млея от веселья, плелись остальные "орлы".
   Процессия приблизилась. Профессор узнал в мантиях чехлы от биокрыльев,
а в возглавляющих шествие - Эри и Ло (мальчика с подвижным лицом и
лукавыми иссиня-черными глазами, такого же проказника, как и Эри,
соперника его в верховодстве детьми). Рожицы у обоих были размалеваны
волнистыми и ломаными линиями, левый глаз у каждого устремлен - для
созерцания себя - внутрь, к переносице, правый - для созерцания небесных
сфер - под лоб. "Лапутянские академики". Их, как положено, сопровождали
хлопальщики с пузырями на палках - коротыш Фе и невозмутимый Эт; они то и
дело ударяли "академиков" пузырями по щекам и носам.
   Вблизи Берна "лапутяне" приняли особенно глубокомысленный вид. Эри,
поворотясь к профессору, изобразил на лице уж такую
умственно-драматическую отрешенность с оттенком мировой скорби, уж
настолько вывернул глаза - один вверх, другой внутрь, так задумчиво
отвесил нижнюю губу, что сопровождающие только тихо застонали.
   И "академики", и другие дети косились на Берна, ждали: как будет
реагировать беловолосый Аль? У профессора хватило выдержки не выдать
возникшее в душе раздражение - стоял, смотрел с иронической улыбкой,
молчал. Малыши описали вокруг него петлю, с хихиканьем удалились. "Не
удивляюсь, если на ужин хлеб и все другое подадут в форме "лапутянских
фигур", - подумал Берн. - На "лапуте", как на Лапуте...". Он был недоволен
возникшим в душе раздражением, недоволен собой.
   ... Это была не просто игра и не просто выходка Эри - Берн не
сомневался, что закоперщик он, - продолжение спора. Он возник в воздухе,
да подлете к заливу Свифта, две недели назад. Команда "орлов" с Ило
впереди журавлиным клином неспешно летела вдоль восточного побережья
Атлантиды; справа океан, слева зеленый массив, внизу желтая полоса пляжа.
Впереди вырисовывался в подернутом дымкой воздухе округлый залив;
внутренняя часть его содержала много островков, между ними разбивалась на
рукава дельта пол