го,  как  прошлым  вечером  ты  проявил  изрядную  силу  духа   и
сообразительность, мы тут еще разок кое-что прикинули.
     - Сообразительность, - повторил я.
     Уилкинз кивнул, и то же самое сделал его сосед  справа.  Сосед  слева
сохранял задумчивый вид.
     - Несмотря на преимущество нашего положения  ввиду  того,  что  ты  -
известный  журналист,  удайся  тебе...  э-э...   приостановить   рекламный
ажиотаж, это могло стать весьма... э-э... обременительным. Счастливчик.
     Возможно, в том, что он говорил и  таился  какой-то  смысл.  Пока  же
обнаружилось, что мне лучше держать  рот  на  замке  и  сделать  вид,  что
понимаю происходящее.
     Я навесил замок и сделал вид.
     - В общем так, - оживленно продолжил  Уилкинз,  -  как  только  стало
очевидным, что ты хотел бы быть на нашей стороне, мы решили тебя принять.
     Слово "принять" можно толковать по-разному.
     Я держал рот на замке и делал вид.
     Он стукнул ухоженным пальцем по столу.
     - Мы обнаружили, что ты помимо  уже  хорошо  известной  журналистской
интуиции - почти невозможно в это поверить, - весьма компетентен  в,  э-э,
потасовках.
     Он обернулся к собеседникам.
     - Представляете, голыми руками уделать двух лучших боевиков,  которых
только смог нам прислать Чикаго!
     Тот, что был справа,  выразил  согласие.  Тот,  что  слева,  сохранял
задумчивый вид.
     Уилкинз повернулся ко мне.
     - Но самое большое впечатление на меня произвело  то,  как  ты  повел
себя с полицией и прессой,  -  он  оценивающе  хихикнул,  -  включая  наше
собственное издание. - Он покачал головой. - Если  бы  история  угодила  к
Чернышу, боюсь, он с утра поместил бы ее на первой полосе до моего  выхода
на сцену. И боюсь, что  кое-кто  послужил  бы  мишенью  для  нападок.  Для
радикального центра. Счастливчик, мой  мальчик,  это,  конечно  же,  могло
выйти боком.
     - Радикальный центр, - произнес  я,  стараясь,  чтобы  мой  голос  не
звучал совсем по-идиотски.
     Он снова хихикнул.
     - Нам нравится название, которое ты придумал. Очень подходит. Мы  так
и будем его называть, по крайней мере между собой.
     - О, - воскликнул я.
     Тот, что был слева, вновь посмотрел на часы.
     - Мальчик мой, - сказал Уилкинз, - ты принят.
     - Да, сэр, - честно согласился я. - Куда? То есть  я  хотел  сказать:
как?
     Это тоже звучало не совсем здорово. Я решил, что  лучше  будет  опять
закрыть рот и сделать соответствующий вид.
     - Берем быка за  рога,  а.  Счастливчик?  -  с  осуждением  в  голосе
хохотнул он. - Ладно, мой мальчик, как бы для тебя прозвучало: "тысяча"?
     Какой бы новая работа ни была, так хорошо, как на старой, платить  не
будут. _З_а_р_п_л_а_т_а_ тысяча долларов в месяц - совсем  не  прибавка  к
тремстам в неделю _к_о_м_а_н_д_и_р_о_в_о_ч_н_ы_х_  разъездного  репортера.
Должно быть, отсутствие энтузиазма отразилось на моем лице.
     Коллега справа шевельнулся и пробурчал:
     - Доход почти пятьдесят тысяч в год - вполне достаточно  для  бывшего
журналиста, независимо от его квалификации.
     Мои челюсти отчетливо щелкнули.
     Уилкинз кивнул.
     - Боюсь, Счастливчик, это то, с чего тебе придется начать. Теперь,  я
полагаю,  хоть  ты,  очевидно,  и  выведал  о   нашей   основной,   общей,
долговременной, э-э, схеме, у тебя накопились вопросы.
     - Ну, э-э, не могли бы вы для меня все просуммировать, сэр. Тут есть,
ну что ли, частности.
     - Конечно, конечно. - Он потеребил свои роскошные усы. - Если  начать
с  самых  основ.  Счастливчик,  то  сколько  различных  способов   скинуть
правительство или социально-экономическую систему с целью  захвата  власти
другой группой ты мог бы назвать?
     Наверно, я моргнул.
     - Ну, можно их перестрелять... - начал я.
     Кто-то из коллег фыркнул.
     - Конечно, можешь, - расцвел в улыбке Уилкинз. - Но сложность в  том,
что, начиная стрелять,  ты  не  знаешь,  кого  расшевелишь  и  кто  начнет
стрелять в  ответ.  Подобные  революции  заходят  в  тупик.  Вспомни,  как
Керенский и меньшевики начали революцию в России в 1917-м? Конечно,  когда
дым рассеялся, царь и его окружение были не у дел. Но  не  у  дел  были  и
Керенский с меньшевиками. Их либо поубивали, либо, э-э,  выпороли.  У  дел
были большевики.
     - Да, это правда, - кивнул я с весьма задумчивым видом, хотя,  честно
говоря, ни о Керенском, ни о меньше... - или как он  их  там  назвал  -  я
никогда не слышал.
     - Конечно, - продолжил Уилкинз,  -  прецеденты  случаев  насилия  как
метода борьбы обязательно можно найти.  В  своей  "Золотой  ветви"  Фрэзер
[Джеймс   Дж.Фрэзер   (1854-1941)   -   знаменитый   английский    ученый,
исследователь истории религии] рассказывает о некоем древнем  короле-жреце
с озера Нимай, который терял свое положение только после того, как кому-то
удавалось прокрасться в лес в окрестностях его храма и стащить из  старого
дуба  веточку  белой  омелы.  Тогда  вор   получал   право   сразиться   с
королем-жрецом. Если он побеждал, то становился новым главой епархии.
     Он скривил лицо в фальшивой гримасе.
     - Позже, понятно, насилие было присуще эксплуатируемому  большинству,
которое  выходило  на  улицы,  возводило  баррикады  и   разделывалось   с
последователями старого режима. Тому пример - Французская  революция.  Или
Американская, которая от нее отличается лишь немногим, по крайней мере  ее
лидеры являлись лучшими представителями колоний.
     Тот, что нервничал по поводу времени, нетерпеливо шевельнулся.
     - Затем, - Уилкинз заторопился, - настало время  выборов.  Во  всяком
случае в Англии  именно  так  была  изменена  вся  социально-экономическая
система. Конечно,  по  прошествии  продолжительного  периода  времени.  От
феодализма шаг за шагом пришли к капитализму.  Насилие  время  от  времени
имело место, но единой кровавой революции, как в других  странах,  там  не
было. Остатки феодализма, такие, как палата лордов  и  королевская  семья,
сохранялись еще веками, но феодализм per  se  [сам  по  себе  (лат.)]  был
определенно упразднен.
     Чем дольше он говорил, тем меньше я понимал, о чем.
     Он скривил губы в очередной гримасе.
     - Затем, конечно же, существовали  правительства,  навязанные  извне.
Отличный пример - вторая мировая война. Но народы Чехословакии,  Польши  и
Восточной Германии так  и  не  привыкли  к  советской  модели  коммунизма.
Югославия, которая совершила свою собственную революцию, приспособив ее  к
местным условиям, достигла гораздо  большего.  С  другой  стороны,  Греция
являет собой пример еще одной  неудачной  попытки  навязать  правительство
извне. Там партизаны в очень похожей на югославов Тито  манере  вышвырнули
нацистов из страны, но сначала британская,  а  потом  американская  помощь
позволили старому режиму вернуться. И в последующие  двадцать  лет  Греция
пыталась выпутаться из положения, подобно  Польше  и  Восточной  Германии.
Люди в целом были связаны. Принесла ли им адаптация коммунизма  к  местным
условиям какую-либо пользу - вопрос спорный. Но  факт  остается  фактом  -
жили они хуже югославов, несмотря на неимоверные усилия Запада по оказанию
помощи.
     - О Господи, Уэнти! - воскликнул с отвращением один из его коллег.  -
Где ты все это выкопал?
     Уэнтворт Уилкинз испепелил его взглядом.
     - В качестве хобби я выбрал историю революций. Настоящую  историю,  а
не кашку, которой мы кормим простофиль.  И  учитывая  наше  положение,  на
твоем месте я сделал бы то же самое.
     Он повернулся ко мне.
     - В любом случае провести Счастливчика нам бы не удалось,  даже  если
бы мы очень захотели. Он один из _н_а_с_. А значит - в высшем эшелоне.
     - Давай заканчивать, Уэнти, - поторопил тот, что был с часами. - Меня
ждет ракетоплан. Хотелось бы убедиться в настроениях мистера Майерса, но у
меня назначено заседание комитета в Денвере и через час оно начнется.


     Уилкинз, немного раздраженный, вновь обратился ко мне:
     - Я клоню к тому, Счастливчик, что необходимо разработать новый метод
захвата власти. Ни один из старых в нашей сегодняшней ситуации непригоден.
Насилие с современным оружием под рукой слишком непредсказуемо.  Вопрос  о
новой социоэкономической системе, навязанной извне, учитывая,  что  ничего
хорошего они навязать не склонны, отпадает.
     Необходимо  было  что-то  сказать,  иначе  я   выглядел   бы   совсем
глуповатым. Поэтому я поспешил спросить:
     - А что не так с выборами?
     - Хм-м, - задумчиво посмотрел на меня Уэнтворт Уилкинз. - Я  понимаю,
что ты имеешь в виду. Но мы тебя обогнали. Счастливчик. Что неудивительно,
поскольку мы работаем над этим уже очень долго. Ты, очевидно,  осведомлен,
что выборы в старом, классическом смысле слова себя изжили. Мы и не  хотим
возврата к  выборам  в  _с_т_а_р_о_м_  смысле  слова.  Ведь  всякое  может
случиться, когда  с  помощью  наших  долговременных  кампаний  все  старые
ценности почти полностью обесценены. Но ты, конечно, подразумеваешь выборы
в _н_о_в_о_м_ смысле этого слова?
     - Конечно, - сказал я. А что я мог еще сказать?
     - Мы это используем. Как ширму. Мы долго работали,  чтобы  вселить  в
избирателей апатию. Теперь, чтобы выиграть выборы, вовсе  не  нужно  иметь
большинства голосов среди избирателей. Достаточно иметь большинство  среди
тех, кто действительно ходит голосовать.  Сделай  оппозицию  безразличной,
зарази энтузиазмом своих приверженцев - и ты  выиграл  выборы.  Даже  если
"твои" составляют лишь пять процентов от общего числа избирателей.
     Я чувствовал себя так, как если бы опоздал к  началу  разговора.  Или
опоздал, или как если бы каждое третье предложение опускалось. Я  вернулся
к своей старой тактике - рот на замок и умный вид.
     - А это, мой мальчик, равнозначно тому,  что  мы  победим  с  помощью
циничного безразличия со стороны населения. Мы победим потому, что  отныне
всем все стало до чертиков.
     Я постарался, чтобы мои глаза не раскрывались слишком широко.
     - Грядет день радикального центра, - сказал он с  удовлетворением.  -
Нации равно наплевать и на правых радикалов, и на левых.  Более  того,  их
вообще меньше всего волнует, кто возьмет  в  руки  бразды  правления.  Они
слишком заняты, живя согласно новому моральному кодексу.
     - "Уматывай, Джек, и без тебя все в порядке", - пробормотал  один  из
его дружков.
     Другой холодно улыбнулся и сказал:
     - Или "если я не воспользуюсь  преимуществом  ситуации,  это  сделает
кто-то другой".
     Уэнтворт Уилкинз, уловив общее настроение, добавил:
     - "Уделай соседа прежде, чем он это сделает с тобой".
     Они посмотрели на меня.
     - Вы подразумеваете что-то вроде,  -  я  проглотил  ком  в  горле,  -
"никогда не суйте булыжник сосунку"?
     Все трое рассмеялись.
     - Новая мораль, - сказал тот, кого ждал ракетоплан. Но тут же  быстро
добавил: - Итак, мистер Майерс, вы с нами?
     - Хорошо, - осторожно ответил я, - какие у меня будут обязанности?
     - Обязанности? - протестующе воскликнул Уилкинз. - Мой милый мальчик,
на подобном уровне ты не должен мыслить такими  категориями.  Ты  доказал,
чего ты стоишь. Ты будешь одним из нас. Ты будешь решать  вопросы  большой
политики и тому подобные вещи. Несомненно, твоя интуиция проявится в  виде
неординарных идей лишь раз или два в году. Возможно,  эти  идеи  натолкнут
нас на  верный  путь  или  предостерегут  от  совершения  неверных  шагов.
Например, что ты скажешь по поводу названия "Демократичные  республиканцы"
для предполагаемого отражения деятельности политической партии?
     Тот, что все время поглядывал на часы, прервал его ровным голосом:
     - Прежде чем обсуждать  политику  радикального  центра,  хотелось  бы
знать наверняка - по чью сторону баррикад находится мистер Майерс?
     Все это не моего носа дело. Но когда речь одновременно заходит о том,
что либо его оторвут, либо ты держишь его  по  ветру,  я  иду  в  ногу  со
временем.
     Антигерой - вот кто отныне Счастливчик Майерс.



                              Мак РЕЙНОЛЬДС

                         ПОЙДЕМ СО МНОЮ РЯДОМ...




     Мартин Уэндл оставил свой "Ягуар-седан" у подножия холма и направился
к коттеджу на вершине пешком. На полпути он  приостановился  и  задумался.
Для человека его полета и  амбиций  дело  было  незначительным.  Или  нет?
Почему нужно было тратить так много времени? Пожатие плечами  вышло  очень
по-человечески, а улыбка кривой. Он продолжил подъем.
     Легкий стук в дверь вызвал почти незамедлительный ответ.
     - Профессор дома? - спросил он.
     Отозвавшийся заколебался:
     - Вам назначено, сэр?
     Мартин Уэндл посмотрел на него.
     - Пожалуйста, ответьте на мой вопрос.
     - Профессор Дрейстайн занят своими исследованиями, сэр. - Слуга сник.
     - Спасибо, - сказал Уэндл, подавая свою шляпу и трость.
     Он остановился у  входа  в  убежище  математика  и,  прежде  чем  его
присутствие заметили, изучающе осмотрелся. Эта была комната ученого  мужа.
Удобная мебель, предназначенная для того, чтобы на нее  что-то  проливали,
способная вынести пинки обуви и ожоги сигарет. В одном из углов  находился
изящный передвижной бар, в комнате было более одной коробки для  табака  и
более одной подставки для трубок. На стенах висело несколько картин; Уэндл
различил работы Риверы, Гранта Вуда, Хартли, Беллоуза, Марина.
     В тяжелом кожаном кресле скорчился Ганс Дрейстайн. Над книгой торчали
только его знаменитая копна белых волос и  часть  необычно  высокого  лба.
Перед ним, на коврике, опустив  голову  на  лапы,  расположился  громадный
черный пес немыслимой породы.
     Собака открыла глаза и тихо протестующе зарычала.
     - Профессор Дрейстайн? - спросил Мартин.
     Ученый выглянул из-за своего фолианта и заметил  стоящего  перед  ним
человека - высокая  фигура,  линкольновского  типа  лицо,  безукоризненная
одежда, почти высокомерный безапелляционный тон.
     Ганс Дрейстайн заложил страницу указательным пальцем,  распрямился  и
нахмурил брови.
     - Я давал указание Уилсону... - начал он.
     - Вопрос гораздо важнее мелочей,  которые  могут  нам  помешать.  Мне
необходимо провести с вами полчаса.
     Собака снова зарычала.
     - Хватит,  хватит,  мальчик.  Успокойся,  -  сказал  ей  Дрейстайн  и
обернулся к посетителю: - Мое время расписано полностью, сэр. Это  убежище
-  единственная  возможность  уединиться,  чтобы   немного   расслабиться,
подлечить   стариковские   болячки,    иногда    закончить    затянувшиеся
исследования.
     Высокий посетитель нашел себе стул напротив пожилого человека.
     - Мое время так же ценно, как  и  ваше.  Я  не  намерен  тратить  его
впустую. - Его глаза уставились на собаку. Он кивнул и перевел их  обратно
на негостеприимного  хозяина.  -  Вы  знакомы  с  жизнью  Роджера  Бэкона,
английского философа и монаха?
     Ученый вздохнул, закрыл книгу и положил  перед  собой  на  журнальный
столик. Закрыв глаза, он сказал:
     - Родился в 1215-м и умер в возрасте около восьмидесяти лет. Обучался
в Оксфорде и Париже, стал профессором. Вступил  в  Орден  францисканцев  и
обосновался в Оксфорде, где специализировался в алхимии и  оптике.  Должно
быть, в те дни он был занят больше своими делами. В 1257-м его обвинили  в
колдовстве, и он потерял в заключении десять лет полнокровной жизни.
     Голос Ганса Дрейстайна с возрастом стал тише,  но  не  утратил  своей
знаменитой ироничности.
     - Интереснейшая личность, - закончил он. - Но какое  отношение  имеет
старый философ к вашему вторжению, мистер...
     - Мартин Уэндл,  -  подсказал  посетитель.  -  Вам  несомненно  будет
интересно узнать, что Бэкон был  мутантом  -  Homo  superior  -  одним  из
первых, кто упоминается в наших записях.
     Лохматые белые брови поползли вверх.
     - Какое несчастье, что он дал обет.
     В голосе Уэндла прозвучало легкое раздражение:
     - Большое несчастье, профессор. Как вы убедитесь, сэр, я не занимаюсь
ерундой.
     Математик остановил на нем долгий взгляд, наконец встал и  направился
к бару.
     - Хотите выпить, мистер Уэндл?
     - Спасибо, нет.
     Смешивая себе порцию, профессор заговорил:
     - Я тут обнаружил,  вопреки  общему  мнению,  что  алкоголь,  э-э,  в
разумных дозах способствует научным изысканиям.
     - Я так не считаю.
     - Конечно. - Профессор Дрейстайн вернулся в свое кресло. Глаза собаки
проследили за ним от кресла до бара и  обратно.  -  Итак,  сэр.  Эти  ваши
полчаса моего времени?
     Когда хозяин снова откинулся в кресле, его сухощавое лицо на  секунду
расслабилось.
     - Раньше я об этом никому никогда не рассказывал, -  начал  Уэндл.  -
Хотя, чтобы так или иначе получить информацию, я  потратил  слишком  много
лет.
     Профессор отхлебнул из бокала.
     - Меня всегда интересовала история Бэкона - легенды, мифы.
     - С Бэкона история лишь  начинается.  Вы,  конечно  же,  знаете,  что
значительную часть своей жизни он провел в поисках  философского  камня  и
эликсира жизни.
     - Он разделял заблуждения других алхимиков своего времени.
     Мартин Уэндл покачал головой.
     - Вы не поняли.  Роджер  Бэкон  никогда  не  гонялся  за  блуждающими
огнями.
     Профессор еще раз прихлебнул, и глаза его сверкнули.
     - Я забыл, вы же мне сказали, что он был Homo superior. Поэтому,  ну,
скажем, он открыл эликсир жизни, философский камень.
     Уэндл прервал:
     - Профессор, вы же не будете отрицать, что сегодня  две  эти  древние
цели алхимиков - бессмертие и превращение металлов - вполне достижимы.
     Профессор неожиданно улыбнулся.
     - Постойте, - сказал он. - Однако, мой друг, все это было семь  сотен
лет назад.
     - А Бэкон был Homo  superior,  и  если  вы  будете  по-прежнему  меня
прерывать, то вашего времени уйдет гораздо больше, чем полчаса.
     Профессор молча улыбался, в то время как Уэндл продолжал:
     - Насколько я знаю, Бэкон не  преуспел  с  превращением  металлов  и,
конечно, не осознал, что добился победы над смертью.  Видите  ли,  он  был
арестован прежде, чем закончил свои эксперименты.  Когда  его  освободили,
его дух был сломлен уже настолько, что он не смог достигнуть  снова  ранее
завоеванных высот.
     Вопреки подспудному протесту, профессору было интересно.  По  крайней
мере это было что-то новое, и хотя плоть  его  была  стара,  ум  оставался
по-прежнему молодым.
     - А теперь сделаем "лирическое отступление", - сказал Мартин Уэндл. -
Профессор, вы никогда не интересовались, что бы случилось с шимпанзе, будь
ей отведен человеческий срок жизни?
     - Боюсь, я не совсем улавливаю...
     -  Подумайте  о  том,  что  человек  не  взрослеет,  не  способен  на
самостоятельные    поступки,    пока    не    достигнет     приблизительно
четырнадцатилетнего возраста. Возраста, когда все его друзья-млекопитающие
уже повзрослели, одряхлели и умерли.  Но  не  заметили  ли  вы,  насколько
шимпанзе опережает в развитии человека в возрасте от двух до четырех?
     - Это хорошо известно, - признал профессор. Он никак не  мог  связать
этот факт с началом разговора.
     - Задолго до того, как человеческий ребенок отложит  в  сторону  свои
игрушки, шимпанзе уже полностью завершит жизненный цикл.  Но  представьте,
что мы дали ей срок для интеллектуального роста лет на сорок-пятьдесят?
     - Я понял, - сказал профессор. - Весь спор о том,  что  Бэкон  вкатил
свой эликсир шимпанзе, и...
     Уэндл покачал своей угловатой головой.
     - Да нет, я привел первый попавшийся  пример,  поскольку  способности
шимпанзе общеизвестны. Для экспериментов  Бэкон  использовал  свою  собаку
Дьявола -  животное,  которое  само  по  себе  результат  его  собственных
экспериментов, связанных с мутациями.
     И опять профессору стало интересно.
     - И он продлил его жизнь до человеческой?
     -  Более  чем,  профессор,  -  ответил  сухо  собеседник.   -   Бэкон
облагодетельствовал своего любимца