.
   - Вот теперь, - сказал Илюшка, - они могут бить друг друга  по  морде
сколько угодно безо всяких штрафных санкций. Так сказать,  по  обоюдному
согласию. Колхоз - дело добровольное.
   Хотя вызов и прозвучал, бой всё не начинался.  На  помосте  появилось
двое секундантов, которые принялись бинтовать бойцам руки.  Глазам  Ильи
Ильича давно вернулась былая зоркость, но всё же он затряс  головой,  не
веря тому, что увидел: руки бинтовались жёсткими  ремнями,  на  которых,
кажется. были налеплены даже какие-то бляхи.
   - Они что, без перчаток будут боксировать... вот в этом?
   - А ты как думал? В Древней Греции кулачные бойцы перчаток не  знали.
Чтобы руки не попортить, ремнями кулаки бинтовали, а для пущего удара  -
свинцовые вкладки ставили.
   - Это же  кастет  получается!  -  ужаснулся  Илья  Ильич.  -  Они  же
поубивают друг друга!
   -  Убить  любого  из  здешних  жителей  довольно  затруднительно,   -
философски заметил Илюшка. - А морды отполируют так, что загляденье.
   "Оэ!" - зычно крикнул рефери, и бой начался. К удивлению Ильи Ильича,
это не была варварская рубка. С полминуты бойцы выжидательно кружили  по
площадке, далеко выставив левый кулак и занеся для  удара  правую  руку.
Первые удары пришлись кулак в кулак, глухо клацнул сминаемый свинец.  По
всему было видно, что пара прекрасно  изучила  друг  друга  и  может  не
тратить сил  и  времени  на  разведку,  но  кулачный  bon  ton  требовал
выполнения этикета, и этикет выполнялся.
   Затем первые удары пробили глухую оборону.  Лица  окрасились  кровью,
Апеллес явно лишился пары зубов,  алая  струйка  сбегала  из  угла  рта,
могучие надбровья Свамбо  вспухли  ещё  больше,  правую  бровь  рассекла
глубокая ссадина.
   - Это же технический нокаут! Куда рефери смотрит? - Зрелище  явно  не
нравилось Илье Ильичу.
   - Тут нет технических нокаутов. Пока стоит на ногах - должен драться.
   Свамбо глухо ревел, Апеллес сражался молча. Ещё дважды он  исхитрялся
приложить освинцованным кулаком в рассечённую бровь, но негр и не  думал
падать. Чудовищный удар,  пропущенный  греком,  свалил  его  наземь,  но
Апеллес упруго вскочил и в четвёртый раз достал  многострадальную  бровь
противника. Зал немедленно после появления первой крови завёлся и теперь
бесновался, распаляясь с каждой секундой. В мире, где невозможно умереть
иначе как естественной смертью, где даже пощёчину обидчику  нельзя  дать
без немедленной сатисфакции, из людей выползали такие инстинкты, что  не
снились римлянам времён упадка.
   - Врежь ему, врежь! - орал сосед Ильи Ильича, размахивая  кулаками  и
брызжа слюной. - Жми!
   Было совершенно непонятно, за кого он болеет, казалось, ему  довольно
вида свежей крови, а кто кого нокаутирует в конце  концов  -  совершенно
неважно, разве что деньги на тотализаторе поставлены.
   - Бе-ей!..
   Свамбо перешёл в наступление и безостановочно проводил серию  ударов,
не столько эффективных, сколько эффектных. Теперь и  у  древнегреческого
атлета физиономия вспухла багровым волдырём, а  кровь  из  расквашенного
носа бесследно стекала по намазанной маслом  груди.  И  всё  же  Апеллес
упорно продолжал метить по  рассечённой  брови  негра,  стараясь  лишить
противника зрения.
   Илья Ильич отвернулся. Его мутило.  И  это  называется  спорт?  А  на
помосте - олимпийский чемпион? Хотя  ещё  современники  Апеллеса  сатиры
сочиняли по поводу изрубцованных морд кулачных бойцов.
   Апеллес улучил момент и с левой  руки  рассёк  вторую  бровь  Свамбо.
Впервые в рычании чернокожего послышалось что-то напоминающее боль. Даже
далёкий от бокса Илья Ильич понимал, что теперь греку достаточно выждать
время, пока противник ослабнет, а затем попросту  добить  его.  Впрочем,
дожидаться, покуда Свамбо ослабнет, можно было неограниченно долго. Руки
Свамбо продолжали работать с неутомимостью паровозных  шатунов,  и  хотя
лишь  один  удар  из  десятка  достигал  цели,   но   это   были   удары
сокрушительные, способные оглушить носорога, а не  то  что  человека.  И
наконец, несмотря на всю свою  ловкость,  Апеллес  тоже  пропустил  хук,
заставивший его покачнуться на враз ослабевших ногах.
   -  Руби!..  -  вопил  сосед   Ильи   Ильича.   Положение   немедленно
переменилось. Теперь Свамбо добивал грека, а тот уходил от града ударов,
каждый  из  которых  оставлял  вспухающий  рубец.  И,  наконец,  Апеллес
окончательно  сломался.  После  очередного  хука  он  согнулся,   закрыв
кулаками лицо и уже не стремясь уйти от ударов. Свамбо,  глухо  рыча,  с
размеренностью  машины  лупил  кастетом  в  голову,  намереваясь  добить
почему-то ещё не упавшего олимпийца.
   - Работай! - ликовал сосед.
   Апеллес пошёл кругом на подкашивающихся ногах. По всему  было  видно,
что сейчас он рухнет без малейшего толчка, но Свамбо  обрушил  ещё  один
мощный удар в темя согнувшегося атлета. В этот удар он вложил  всю  свою
страшную силу, это был  коронный,  завершающий  аккорд,  после  которого
возможны только аплодисменты восхищённых зрителей. И, конечно  же,  ради
такого удара Свамбо раскрылся, тем более что противник  был  уже  считай
что мёртв. И в это мгновение кулак грека  снизу  ударил  в  незащищённое
горло. Илье Ильичу почудилось, что даже сквозь единодушный  вопль  толпы
он слышит хруст, с которым бронированный кулак дробит хрупкую гортань.
   Сосед захлебнулся собственным визгом.
   Секунду  Свамбо  ещё  стоял,  и  за  это  время  Апеллес   пружинисто
распрямился и не  дал  сопернику  упасть  самому,  чудовищным  ударом  в
челюсть швырнув негра на пол. Затем, пошатываясь, отошел в дальний  угол
и принялся равнодушно ждать, когда его объявят победителем.
   - Вот тебе и один к пяти! - озадаченно  пробормотал  Илья.  -  Кто-то
сегодня наверняка переедет в Отработку.
   - Подстроен результат, что ли? - хмуро спросил отец.
   - Нет. Ты же видишь, как он его свалил. Этот  удар  не  запрещён,  но
просто не принято так бить. Весь сбор от этого  матча  лечение  вряд  ли
оправдает. Видать, действительно у них дело на принцип пошло.
   - Поганые у них принципы, - сказал Илья Ильич. - Зачем ты  меня  сюда
привёл?
   - А для того, чтобы ты посмотрел, как здешние старожилы удар  держать
умеют. А ведь эти по сравнению с ассирийцами, что  на  стенах  стоят,  -
щенки. А тебе вздумалось такого со  стены  сшибить.  Хочешь,  пройдём  в
раздевалку?  Там  куча  спарринг-партнёров   мается.   С   любым   можно
договориться, что ты ему за полста лямишек в морду  дашь.  И  не  просто
кулаком, а со свинчаткой. Если с ног собьёшь, он тебе деньги  в  двойном
размере вернёт. Вот только никто ещё на этом деле не обогатился.  Тут  и
исходные данные, и тренировка, и искусственно завышенный болевой  порог.
Понял теперь, против кого выступать приходится?
   - Понять-то понял. Но я вот думаю, а  ежели  под  ремни,  когда  руку
бинтовать начну,  пяток  мнемонов  положить  и  этаким  кастетом  твоего
спарринг-партнёра перепаять... как думаешь, на ногах  он  устоит?  Ежели
вломить ему на всю сумму...
   - Ты с ума сошёл! - сказал Илюшка.
   - Я всего лишь исхожу из специфики местности. Если здесь нет  ничего,
кроме мнемонов, то и бить следует мнемонами.
   - Икнуть не успеешь, как в Отработку улетишь.
   - Или окажешься на стене.
   - Да нет, если даже и собьёшь стражника, на тебя в ту же секунду  вся
их мощь обрушится. Понимаешь, в ту же секунду. Запаздывание  у  них  две
десятых, это уже много раз проверялось. Тут даже с ракетным  ускорителем
до гребня долететь не успеешь.
   - А если бить будет один, а прыгать - другой?
   - Даже если другой успеет  вспрыгнуть,  его  скинут  прежде,  чем  он
успеет помочь своему товарищу. Уж с ним-то никто не станет церемониться,
и запаздывания тут не будет.
   Илья Ильич, не поднимаясь с места, глянул  в  сторону  ринга,  откуда
служители выносили тело Свамбо. Никаких признаков жизни заметить  в  нём
не удавалось, так что пришлось верить на  слово,  что  негра  вылечат  и
через  год  Апеллес  снова  встретится  в   чемпионате   с   неубиваемым
соперником. Диктор по  местной  трансляции  торжественной  скороговоркой
вещал, что греческий атлет обещал, став чемпионом, часть призовой  суммы
перечислить на лечение чернокожего варвара. "Иначе на будущий год мне не
с кем будет боксировать!" - с восторгом повторил он слова Апеллеса.
   "Рекламный трюк, - неприязненно подумал Илья Ильич. -  Чемпионом  ему
ещё стать нужно, во второй полуфинальной паре тоже  небось  не  кисейные
барышни встречаются".
   Потом он сказал главное:
   - А другой, когда он на стене окажется,  не  должен  своему  товарищу
помогать. Он должен стать в ряды защитников  Цитадели  и  товарища  вниз
спихнуть. Вот и весь секрет.
   Илюшка долго молчал, потом заметил:
   - Ты этого утром не сказал.
   - Ну не всё же сразу.
   - Я  так  не  хочу.  Погано  это.  Это  всё  равно  что  стрелять  по
территории, где свои могут быть. Или то же самое, что раненого  оставить
унитовцам. Понимаешь, запредел это.
   - Другого способа я не  вижу,  -  сказал  Илья  Ильич.  -  Ты  же  не
собираешься систему ломать, ты в неё вписаться хочешь. Значит,  принимай
её законы. Вот как на этом матче: бей и  не  думай,  что  кулак  свинцом
одет.
   - Н-да... - протянул Илюшка, - ты, папаня, даёшь! Я хотел тебе правду
жизни показать, а получилось, что ты мне показал.
   - На том стоим.
   Наконец пришло время пересчитать наличность. Мнемонов оказалось почти
десять тысяч. Если бы не чудесная способность кошеля скрадывать вес и не
раздуваться от больших сумм, то его и с места сдвинуть было  бы  трудно.
Илья Ильич припомнил даже, как в юности подрабатывал грузчиком  в  одном
из ленинградских универмагов, и в бригаде самой тяжкой работой считалось
грузить деньги. Мелочь на  сдачу  привозилась  из  банка  в  опечатанных
бельтинговых мешочках, медь по сто рублей в мешке, серебро - по пятьсот.
И весил такой мешочек ровно десять килограмм. Бухгалтерия  в  универмаге
находилась в мансарде на третьем этаже, и  грузчики  проклинали  всё  на
свете, таская на третий  этаж  крошечные,  но  веские  мешочки,  которые
непонятно за какое место брать и как нести. А тут - красота,  высыпал  в
волшебный кисет - и никаких  забот.  Хоть  миллион  мнемонов  всыпай.  В
общем-то, это и правильно, а то  покойные  знаменитости  и  шагу  бы  не
сделали под тяжестью своих богатств.
   Илья Ильич знаменитостью не был, его мнемоны связаны были в  основном
с похоронами  и  оформлением  наследства  внучатыми  племянниками.  Дело
такое, тут хочешь - не хочешь, а по сто раз на  дню  вспомнишь  богатого
дядюшку. Илья Ильич не обманывался, понимая, что через пару недель поток
мнемонов превратится в скудный ручеёк, а  там  и  вовсе  иссякнет.  Кому
вспоминать одинокого старика?
   Но покуда сбережённое от лап бригадников богатство лежало перед  ним,
выстроившись ровными рядами, столбики по  десять  штук  выстраивались  в
полки, и всё вместе обещало долгую, исполненную радостей  и  развлечений
жизнь. А можно потратить их разом, создав в нихиле раёк или  попытавшись
взять штурмом Цитадель.
   Лямишки  лежали  отдельно,  внушительной  кучей.  Были  тут  безликие
монетки,  полученные  на  сдачу,  были  и  настоящие  поминальнички,  от
безразличных чиновников, оформлявших документы, от сотрудников Северного
кладбища, от землекопов и случайных прохожих, чей  взгляд  зацепился  за
траурную машину, от совершенно  незнакомых  людей,  пришедших  навестить
лежащих в хосписе родственников и услышавших  о  его  кончине  во  время
обязательной беседы с немощной бабушкой: "Вот  был  у  нас  один,  Ильёй
звали,  шебутной  старичок,  даже  бежать  пытался,  а  всё  одно  назад
привезли.  Вчерась  помер  от  рака  в  печени..."  От  самой   бабульки
приходится покойнику полновесный мнемон, а от вежливой  слушательницы  -
ни к чему не обязывающая лямишка. Бабулька и сама скоро здесь объявится,
а её издёрганная заботами дочь забыла о рассказанной  новости  в  ту  же
минуту. И больше уже не упадёт от этих людей ни  мнемонов,  ни  лямишек.
Вообще ничего.
   Явился Илья, оглядел разложенные сокровища, присвистнул:
   - Круто! Неужто и у меня столько было поначалу?
   - Больше было, - уверенно сказал Илья Ильич.
   - Тебе повезло, тебя бригадники не чистили. А  у  меня,  считай,  все
сливки в их лапах остались.
   Илья Ильич промолчал, а сын снял свой кошель и высыпал  на  стол  его
содержимое. Было там куда как  поменьше  денег,  нежели  у  самого  Ильи
Ильича. Десятка три мнемонов и горстка мелочи.
   - Оставь, - сказал Илья Ильич, - это дела не изменит.
   Илья промолчал, но решительно придвинул свои деньги к общей  куче,  и
отец не стал спорить. Он лишь отобрал один мнемон и протянул его сыну:
   - На память-то возьми.
   Илюшка кивнул, зажал мнемон ладонями, потом улыбнулся:
   - А это и не от тебя  вовсе.  Есть  ещё  один  человечек,  вспоминает
иногда... Она меня и  не  дождалась,  через  полгода,  как  я  в  Африку
загремел, замуж выскочила. А потом, как узнала про похоронку, нет  чтобы
радоваться - мол, объясняться не нужно, - ревела целую неделю. Сейчас  у
неё внуков шесть штук, скоро правнуки появятся, а порой вспоминает,  как
мы в Приморском парке целовались. Лягушка там есть каменная...
   - Знаю.
   - Странный всё-таки народ - женщины, - сказал Илюшка, и Илью Ильича в
миллионный раз обдало горечью, что сын ушёл, не успев оставить детей,  а
значит, и прочной памяти.
 
*** 
 
   Сына он уламывал целую неделю, тот считал, что такой способ попасть в
Цитадель для него не годится. В ход шли такие доводы, что в ином сне  не
привидятся. Насилу уболтал. Илюшка твёрдо  обещал,  если  дело  выгорит,
пересылать отцу часть будущего жалованья, чтобы тот  не  оказался  вовсе
нищим и не ухнул прежде времени в Отработку.
   - В Отработку мне рано, - усмехался Илья-старший. - Вот устрою тебя и
так жизнь  колечком  закручу  -  только  держись.  Друзей  старых  нужно
повидать, подружек фронтовых...
   - Ты с ними, никак, лет шестьдесят не  видался,  -  поддержал  беседу
сын. - Узнаешь ли?
   - Ничего, заново познакомлюсь. Мужчина я теперь видный...
   За полмнемона (ломать не строить!) Илья  Ильич  вернул  себе  прежнюю
внешность, обратившись в восьмидесятилетнего  старика.  Только  здоровье
оставил сорокалетнее. Илюшка аж побледнел, когда увидел отца в настоящем
виде.
   В течение двух последних дней  Илья-младший  совершал  послеобеденный
променад под стенами Цитадели, вызывающе одетый в камуфляжную форму и  с
"АКМом" на ремне. Меднобородая охрана никак не отреагировала на подобную
выходку,  хотя  с  автоматами  прекрасно  была  знакома  ещё  со  времён
неудачного Афганского прорыва. Зато остро отреагировал приятель  Серёга,
который, не набравши денег на цирк, установил в опасной близости от стен
несколько гимнастических снарядов и предлагал всякому желающему за  одну
лямишку покрутить солнце или  позаниматься  на  кольцах.  Желающих  было
маловато, так что бизнес этот обещал обернуться сплошным  убытком.  Зато
сам Сергей в порядке рекламы не  слезал  с  перекладины,  надеясь  таким
образом усыпить бдительность стражи. Увидав Илью  в  военной  форме,  он
примчался объясняться, но внятного ответа не добился.
   - Ничего у тебя не получится, - отрезал Илюшка, - а я хотя  бы  делом
занимаюсь. Хочу проверить кое-что.
   - Отцовы деньги решил на ветер пустить? - мстительно спросил Сергей.
   - Покуда своими обхожусь. Автомат - это же дешёвка, не  то  что  твой
спортзал. И арендной платы за личное оружие не берут.
   - Ну смотри, испортишь мне проект, я тебя на дуэль вызову.
   Тем не менее по городу поползли слухи, что ветераны прошлых  войн  не
успокоились и готовят новое нападение на Цитадель. Народу на центральном
бульваре  изрядно  поубавилось,  хотя  многие,  напротив,   стали   туда
захаживать, желая посмотреть настоящую битву, а не зрелище, при  котором
участники вешают кошель  на  гвоздь  и  произносят  ритуальную  фразу  о
взаимном желании бить и быть битым.
   Кстати, дуэль, которой угрожал обиженный  Сергей,  проводилась  точно
так же, как и любые соревнования. Без денег, но с оружием в руках. Сытые
западные покойники такими вещами почти не баловались,  а  вот  поколение
россиян, которое  было  щедро  прополото  войнами  конца  тысячелетия  и
бандитскими  разборками,  вспомнило  старинный  кодекс   чести.   Прорва
мнемонов бездарно улетала на ветер, потраченная на лечение огнестрельных
и колотых ран, полученных во время поединков чести. Илюшка, погибший ещё
в советское время, о подобных вещах отзывался с  усмешкой,  хотя  трудно
сказать, как бы он поступил, если бы дело всерьёз дошло до пистолетов.
   План был разработан  до  мелочей  и,  казалось,  предусматривал  всё,
однако, когда Илья Ильич с тросточкой и  Илюшка  с  автоматом  с  разных
сторон  вышли  на   центральный   бульвар,   случилось   непредвиденное.
Собственно говоря, что именно произошло, Илья Ильич ни осознать, ни, тем
более, запомнить не сумел. Обратил внимание, что среди гуляющих,  одетых
большей частью по-среднеевропейски, появилась фигура в белом балахоне  и
со шнуром на голове, затем в глазах полыхнуло, и  Илья  Ильич  обнаружил
себя лежащим в нихиле. Болели голова и грудь, пришлось потратить немного
денег, чтобы суметь подняться и добраться до дому.
   Илюшка ожидал его, сидя за столом. Под  глазами  у  него  красовались
чёрные круги, по которым нетрудно узнать контуженного. Был Илюшка зол  и
не скрывал этого.
   - Сильно тебя стукнуло? - спросил он отца.
   - Сильно... - Илья Ильич потёр ноющую  грудь  и  осторожно  уселся  в
кресло. - Рассказывай, что там произошло, а то я ничего не помню.
   - Ты не  поверишь.  -  Илюшка  нервно  рассмеялся.  -  На  террориста
напоролись!  Шехид  недоделанный,   свинья   арабская!   Кого   он   там
терроризировать хотел, уж и не знаю. Завопил "Аллах акбар!"  и  подорвал
себя посреди бульвара. Это ж сколько он деньжищ  в  этот  заряд  вложил?
Теперь явно в Отработку загремит.
   - А говорят, что тут никому физического вреда не причинить, иначе как
по договорённости...
   -  Ты  деньги-то  пересчитай...  там   у   тебя   наверняка   лямишек
прибавилось. И на лечение хватит, и  возмещение  морального  ущерба.  Ты
смотри, вот я - подрывник,  мне  тротиловую  шашку  или  заряд  аммонала
придумать легче лёгкого, вроде как  тебе  разметочную  вешку.  Обойдётся
такая штука в лямишку или две. И ежели в нихиле  её  рвануть,  долбанёт,
будь здоров. А если я вздумаю в  Городе  такими  вещами  баловаться,  то
вместо взрыва будет один пшик. Тут  уже  надо  в  этот  заряд  серьёзные
деньги вкладывать, которые пойдут  на  то,  чтобы  всё  тобой  сломанное
исправить можно было, людей раненых  вылечить  и  штраф  заплатить.  Чем
больше на это дело денег выделить, тем громче бабах  получится.  А  этот
тип, вероятно, новенький и, так же как ты, бригадников  миновал,  потому
как осёл полный, жизни здешней не знает,  а  бомба  рванула  мощная,  на
несколько тысяч мнемонов.
   - Против кого он выступал-то? Он Цитадель подрывал или  просто  хотел
народ на валу покрошить?
   - Это ты у него спроси. Он, поди, и сам не знает. Ему лишь бы  убить.
Отморозок, одно слово...
   Выяснилось, что  в  результате  теракта  у  заговорщиков  прибавилось
больше сотни мнемонов.  И  это  уже  после  того,  как  было  поправлено
порушенное здоровье.
   - Понял теперь, почему у нас террористов не ловят и  в  каталажку  не
сажают? - смеялся Илюшка. - Поди полгорода нам сейчас завидует. И народу
на валу прибавится - не продохнуть.
   Так и случилось. Гуляющие валили  к  Цитадели  толпами,  разглядывали
посечённые осколками деревья, обсуждали размеры компенсации,  полученной
счастливчиками, пострадавшими при взрыве. Цифры  назывались  нереальные,
завышенные в сотни и тысячи раз. Сергей, пользуясь ажиотажем,  придвинул
переносной  спортзал  в  опасную  близость  к  стенам,   хотя   желающих
поболтаться на кольцах сильно  не  прибавилось,  зеваки  не