стен
никого не было, лишь тончайшая серебристая пыль покрывала новую,  только
что  отреставрированную  мебель.  Недопитая  чашка  чая   ещё   курилась
ароматным  паром,  а  под  серебряным  чайничком  мирно  мерцал   огонёк
спиртовки.
   Вот так, был человек, а теперь его нету. Не осталось даже в памяти и,
значит, нет нигде, лишь немые вещи некоторое время  существуют  сами  по
себе. Сыщик Афоня в своих странствиях набредёт на пустующую  комнатёнку,
снимет шляпу, задумчиво потрёт темя: с чего бы это,  не  раёк  в  нихиле
дрейфует, а жилая комнатёнка.  Видать,  какой-то  домосед  скончался  и,
ослеплённый ужасом, создал не штампованный рай, а собственную  норку,  в
которой так славно пряталось от превратностей судьбы. Но и в норке своей
покойничек был сыскан жаждущими бригадниками, извлечён на свет,  обобран
до нитки (ведь оставалось что-то, комнатка - это не рай  на  полгектара,
она всякому по карману!) и отпущен в новую жизнь. "Опоздал!" -  вздохнёт
Афоня и, если комната ещё не поветшает к  тому  времени,  переночует  на
постели с пирамидой разнокалиберных подушек, попьёт  чаю  из  фарфоровой
чашки, а может быть, и заберёт себе что-нибудь  на  память.  Только  что
пользы от мёртвой памяти давно  скончавшегося  человека?  Творить  может
только память живых, об этом живым никогда не стоит забывать.
   Илья Ильич понуро постоял,  привыкая  к  мысли,  что  уже  ничего  не
исправишь, потом осторожно взял оставшихся шесть  слоников,  положил  во
внутренний карман пиджака, потёр темя,  словно  копируя  будущий  Афонин
жест, и осторожно прикрыл за собой так недавно созданную, но уже  никому
не нужную дверь.
   Ориентируясь  по  неумело  поставленному  компасу,  двинулся   сквозь
нихильную хлябь, надеясь, что  Город,  как  было  обещано  тётей  Сашей,
появится не позже, чем через полчаса.  Компасов  было  создано  два,  но
один, тот, что ориентирован на Люду, угрюмо молчал, словно  бывшая  жена
уже давно рассыпалась тончайшей отработкой.
 
ГЛАВА 4 
 
   Ресторан  "Дембель"  считался  не  слишком  дорогим,   но   приличным
заведением, одним из многих  в  русском  секторе  Города.  Обычно  здесь
собирались парни, погибшие в бессмысленных войнах последних десятилетий,
а вокруг настоящих воинов, как всегда бывает, тусовался всякий сброд, не
военный, но ушибленный армией и  даже  после  смерти  не  умеющий  стать
просто человеком. Настоящих было видно и  по  уверенной  повадке,  и  по
нескаредному поведению. Погибнув молодыми, они  оставили  в  живом  мире
родителей, братьев, приятелей и невест. Так или иначе, но их  вспоминали
чуть не всякий день, поэтому  в  средствах  завсегдатаи  "Дембеля"  тоже
особо не стеснялись, просаживая порой по мнемону в день.
   Столики в "Дембеле", как и во всяком  ресторане,  были  двух  сортов:
обычными и невидимыми, за которыми сидели те, кто не желал привлекать  к
себе лишнего внимания. Невидимый столик и  все  кушанья  за  ним  стоили
вдвое дороже обычных, поэтому приватные беседы случались в  ресторанчике
нечасто.
   Музыканты  в  "Дембеле"  играли  круглосуточно,  сменяя  друг  друга.
Платили им сущие гроши: кормёжку и по две  лямишки  в  день,  однако  от
желающих отбою не было, одни получали  таким  образом  возможность  хоть
как-то быть услышанными, а другие, обитающие в Городе уже много десятков
лет, считали и две лямишки вполне приличным заработком. Убогие  кварталы
Отработки  были  сверх  всякого  представления   заселены   музыкантами,
когда-то, быть может, и известными, но  ныне  прочно  забытыми.  Обычным
ресторанным лабухам в заведения Города хода не было, даже для  пиликанья
под лангет можно было найти по-настоящему талантливого исполнителя.
   Двое мужчин сидели за обычным столиком в глубине  зала,  подальше  от
сцены, где ненавязчиво играл инструментальный ансамбль. Обоим  было  лет
под тридцать, и только обладатель большого количества  мнемонов  мог  бы
узнать, собственный это возраст собеседников,  омоложены  они  или,  что
тоже случалось в "Дембеле",  погибнув  в  неполных  двадцать,  посчитали
нужным накинуть для виду лишний десяток лет.
   -  Какое  же  это  оружие?..   -   внушал   чернявый   светлоголовому
собеседнику. - Трапеция - обычный гимнастический  снаряд.  Имеем  полное
право.
   - Цирк, - не то осуждающе, не то подсказывая, произнёс светлый.
   -  Вот  именно.  Организуем  бродячий   цирк:   клоунов,   акробатов,
иллюзионистов пару - мозги пудрить...
   - Ты ещё ручного медведя не забудь... Не дороговато  обойдется  такой
цирк?
   - В Отработке найдём добровольцев задёшево.
   - Не пойдут эфемеры на Цитадель. А если и пойдут, то  их  там  в  три
минуты в распыл пустят, пылесосом собирать  придётся.  Это  ещё  до  нас
пробовали: задавить охранников  числом,  устроив  под  стенами  Ходынку.
Отбились на раз. Теперь эфемеры учёные.
   - Да они ничем не рискуют и знать  ничего  не  будут!  Цирк  и  цирк.
Наберём труппу, может быть, даже пару представлений дадим  на  бульваре,
пусть со стен поглядят, попривыкнут к  нам.  А  потом  как  бы  случайно
станем поближе к стенам...
   - Кто прыгать будет? - задал светловолосый главный вопрос.
   - Я. Я ещё живым трапецией увлекался, у меня получится.
   - Понятно... Значит, ты... А не боишься, что тебя  влёт  снимут,  что
утку? Траектория твоего полёта вся как на  ладони  -  из  любой  пукалки
снимут. Я бы снял.
   - Они ж не будут ожидать...
   - Они всегда ожидают, каждое мгновение. К тому же там старики,  уж  в
чём-чём,  а  в  птичьей  охоте  они  понимают,  думаю,  всякому  из  них
приходилось уток сшибать. Ещё из луков.
   - Это ты злишься, что не тебе прыгать?
   - Ещё чего... Идея твоя, ты и прыгай. Я даже пособить могу,  так,  по
дружбе. Но денег в твой цирк вкладывать не буду. Несерьёзно  это.  Да  и
нет у меня денег.
   - Это у тебя-то  нет?  Ты  же  сам  говорил,  что  тебя  каждый  день
вспоминают...
   Светловолосый пожевал губами и ничего не ответил.
   - Давай, Илюха, соглашайся! - принялся уговаривать первый. - А то всё
болтаем, треплемся, планы строим, хуже штабных, а сами ничего не делаем.
А время, между прочим, уходит...
   - Я, между прочим, в Афганском прорыве участвовал. И о том,  как  нас
тогда сделали, не по рассказам знаю.
   - Молодые вы были, - не то согласился, не то возразил его собеседник,
- неопытные. Правил ещё не знали, пытались воевать прошлыми мерками.
   - Знали. Там ведь не только наши были, из Афгана и Анголы, но и янки,
которых во Вьетнаме кокнули, и  сами  вьетконговцы,  и  даже  со  Второй
мировой кое-кто, их тогда ещё неплохо помнили. Так что знали мы всё  как
есть, но принять этого не могли и полезли нахрапом. У тех копья и  луки,
у нас - акаэмы, значит, не могут они против нас выстоять.  А  они  и  не
стали сопротивляться. Они просто шарахнули в ответ всем своим  капиталом
- и были правы. Вот то же самое случится и с твоей трапецией. Пока ты на
ней просто так раскачиваешься - это трапеция. А как вздумаешь  сальто  в
сторону Цитадели сделать - так уж не обессудь, кума, попотчуют от души.
   - Не успеют. Я считал, у них запаздывание, если противник безоружный,
полторы секунды, значит, у меня в запасе две десятых секунды. Ты не хуже
меня знаешь, что за это время можно сделать...
   Светловолосый Илюха не  слушал.  Он  медленно  поднимался  со  стула,
оборотившись в сторону дверей. Там, щурясь на яркий свет эстрады,  стоял
человек, очень похожий на самого Илюху. Те же светлые волосы,  такой  же
вздёрнутый нос, тот же взгляд  недоверчивых  глаз.  Даже  возрасту  двух
мужчин был примерно одинаковым, так что всякий без колебаний  назвал  бы
их братьями. Однако Илюха,  сделав  шаг  навстречу  вошедшему,  произнёс
слово, которое могло быть обращено к ровеснику только в загробном мире:
   - Папа...
   - Я, Илюшка, - сказал  Илья  Ильич.  Бесконечно  долгие  секунды  они
стояли друг напротив друга и молчали. Всё было ясно  и  без  слов,  хотя
ничего не было ясно. "Мы увидимся ТАМ", - говорят о любимом покойнике. А
ведь радость встречи можно испытать только в настоящем мире, ТАМ мы  все
будем, и встреча за гробом означает лишь, что любимого человека тоже нет
в живых.
   Илья Ильич странно всхлипнул и прижался лбом ко лбу взрослого сына.
   - А ты совсем не изменился, - сказал Илья-младший.
   - Это я тут  подновился,  -  ответил  Илья  Ильич,  чтобы  что-нибудь
сказать. - Видел бы ты меня в хосписе, краше в гроб кладут...
   Черноволосый собеседник Илюшки, оценив загробный юмор шутки,  коротко
хохотнул.
   - Мама здесь? - спросил Илья Ильич. Сын чуть заметно  поморщился,  но
ответил:
   - Куда ж она денется?
   - Видитесь с ней?
   - Нет, - коротко ответил  сын,  а  потом,  видя,  что  от  него  ждут
настоящего ответа, добавил:
   - Она хорошо устроилась, в Цитадели служит, а оттуда в город не часто
выходят. Не поощряется это, да и сами не хотят.
   Что-то в этих словах показалось Илье Ильичу сомнительным, но уточнять
он не стал, не желая портить радость свидания с сыном.
   - Ты здесь как? - излишне быстро спросил Илюшка.
   - Да вот, - усмехнулся Илья Ильич, - проездом.
   -  Я  ж  говорю,  ничуть  не  изменился.  -   Илюшка   повернулся   к
черноволосому акробату и торопливо произнёс:
   - Серёга, видишь, отец это мой. Я с тобой потом договорю...
   Серёга понимающе кивнул и, захватив своё пиво,  пересел  за  один  из
дальних столиков. Настроение у него было под цвет  волос...  не  соврал,
значит, друг Илья и действительно сидит  без  денег.  Прежде  от  батяни
подкармливался, отцы часто вспоминают  погибших  сыновей,  мучаясь,  что
сами живы, а мальчишки угадали под вражескую пулю. А теперь... кто будет
вспоминать погибшего тридцать лет назад солдата? Слишком много с тех пор
пришло  в  Россию  двухсотых  грузов.  А  "Книга  памяти"  что  мёртвому
припарка... - лямишка в пять лет.  Потом  Серёге  пришли  в  голову  ещё
какие-то  соображения,  он  встрепенулся,  заинтересованно  поглядел  на
толкующих мужчин, но подходить не стал, тоже ведь  понять  можно,  пусть
люди поговорят... третий для них сейчас лишний.
   Комната сына оказалась той самой, Илюшкиной комнатой, что  вплоть  до
ухода Людмилы продолжала ждать в родительском доме. Это потом Илья Ильич
порушил весь некрополь, а была бы возможность - даже квартиру сменил бы.
Говорил, что мёртвые в душе живут, а не среди  сберегаемого  барахла.  И
ведь как прав оказался, аж жуть берёт. Даже полуразрушенный  бобинник  с
записями Высоцкого стоял на полке. И Илья Ильич вдруг подумал:  есть  ли
там последние записи певца?.. Ведь Высоцкий умер позже его сына, так что
от Ильи-младшего не досталось  ему  ни  единой  лямишки.  Странные  вещи
приходят в голову в самые неподходящие минуты жизни.
   Царил  в  комнате  застарелый  холостяцкий  беспорядок  с  неубранной
посудой и запахом дешёвых сигарет. Илья Ильич в жизни не курил, даже  на
фронте, и сыновью слабость не одобрял  решительно.  Очевидно,  и  Илюшка
помнил это, потому что немедленно смёл со  стола  весь  мусор  вместе  с
затесавшейся посудой и какими-то вещицами. Окна открывать он не стал, но
в комнате с ходу повеяло прохладой и липким тополиным запахом.
   - Оставь, - сказал Илья Ильич больше для порядка, ибо порядок ценил и
соблюдал не только дома, но и во всех своих  бесчисленных  разъездах.  -
Расскажи лучше, как ты тут. Не вообще как  здесь  дела  обстоят,  а  про
себя. Как живёшь, чем занимаешься...
   - Сам видишь. - Сын широким жестом обвёл комнату. - В нашем положении
делом заниматься трудно, тут все вроде как пенсионеры, отдыхают,  покуда
пенсия капает. - Илюшка уселся за стол, словно в яму упал,  видно  было,
что не один час он провёл,  сидя  вот  так,  обхватив  голову  руками  и
размышляя о грядущем, которого лишился тридцать лет  назад.  -  Ничем  я
здесь не занимаюсь. С ребятами встречаемся, разговариваем, вспоминаем...
чаще - из той жизни, ну... и в этой кой-что было. Развлекается, кто  как
умеет...  театров  тут  много,  в  кино  можно  сходить...  как  кто  из
режиссёров  знаменитых  сюда  является,  так  сразу  их  фильмы  крутить
начинают, не те,  что  на  экране  шли,  а  как  их  режиссёр  в  мечтах
представлял. Называется - "правильное кино". Новинки тоже крутят...  это
по воспоминаниям зрителей, только я туда не  хожу,  парашное  это  дело,
любой фильм мелодрамой отдаёт. И радио, новости  живой  жизни,  тоже  не
слушаю, кой ляд мне его слушать,  если  всё  равно  ничего  изменить  не
можешь.
   - Радио, значит, есть, - задумчиво протянул Илья Ильич.
   - Есть, только денег стоит, хотя и небольших.
   - А кто этим всем занимается? Это же работа, та самая, о  которой  ты
мечтал.
   - Бригадники.
   - Как?  -  Илья  Ильич  искренне  удивился,  но  тут  же  понял,  что
удивляться как раз и не следовало. Не дураки же эти люди,  чтобы  только
деньги  грести  у  свежепреставившихся.  Информация  -  те  же   деньги.
Наверняка у них там и журналисты работают высококлассные, и психологи, и
чёрт знает кто ещё. Так что зря он записал в мошенники всех  бригадников
скопом. На самом деле это маленький кусочек порядка  среди  мечты  князя
Кропоткина.
   -  Не  женился?  -  наконец   прозвучал   вопрос,   который   изводил
Илью-старшего болью в пульпитном зубе. И ответ был  под  стать  вопросу,
сын дёрнул плечом, словно муху сгонял, и произнёс невнятно:
   - Да как тебе сказать...
   - Так и скажи.
   - В мэрии с кем угодно брак  зарегистрируют,  хоть  заочно.  За  один
мнемон. Говорят, есть идиоты, которые идут и оформляют брак с Клеопатрой
или, скажем, Софи Лорен. А сами живут с обычными бабами, которые...  ну,
ты уже знаешь, что тут внешность можно изменить?
   - Знаю, знаю... - Илья Ильич усмехнулся. - О дураках - не  будем.  Ты
же помнишь, мне на бумажки всегда было плевать. Просто, ежели  что,  так
познакомь с невесткой.
   - Нету у меня жены, - жёстко сказал Илюшка.  -  А  всё,  что  было...
несерьёзно это.
   - Понятно...
   - Да нет, пока ещё не понятно. - Сын кривовато  улыбнулся,  не  зная,
как говорить на такую тему. - Тут без  поллитры  не  разберёшься...  Ты,
конечно, меня на тридцать лет старше, но здесь ещё новичок, а я как  раз
тридцать лет отбыл.
   -  В  отцы  годишься,  -  подсказал  Илья  Ильич,  встретив  в  ответ
понимающую улыбку, очень похожую на его собственную.
   Сунув руку за пазуху, Илья Ильич, не глядя, добыл  немного  денег  и,
внутренне замерев (непривычно ещё  было!)  соорудил  на  столе  завтрак.
Можно было бы и не завтракать, от голода на том свете никто не  умирает,
но живая привычка к чревоугодию брала своё. К тому  же  и  впрямь  легче
говорить за накрытым столом. Только вместо помянутой Илюшкой поллитровки
как-то нечаянно  обнаружились  фронтовые  сто  грамм,  "понтонные",  как
называли их сапёры.
   - Ишь ты! - проговорил Илюшка. - Вареники!  С  творогом  небось,  как
мама делала... Не забыл, значит?
   - Я-то не забыл... - Илья Ильич запнулся  на  мгновение.  -  Так  что
всё-таки с матерью? Я компас поставил, а он молчит, как нет его.
   - Говорю же, в Цитадели она, - тень снова набежала на Илюшкино  лицо.
- Работу сыскала.
   - А мне говорили, что в Цитадель никакими силами  не  пробиться.  Кем
она там устроилась-то?
   - Кем, кем?.. Вот тем и устроилась!
   - Ты что о матери говоришь? - возвысил голос Илья Ильич.
   - А я ничего и не сказал. - Сын был мрачен. - Ты сам догадался.
   - Не может этого быть. - Слова легли так убеждённо, что точка в конце
прямо-таки резала глаз. - Не согласится она на такое никогда.
   - Давай я тебе лучше всё прямо расскажу. - Илюшка  поднял  измученный
взгляд, потом быстро налил водки  в  пузатую  стопочку,  единым  глотком
опростал её и только тогда заговорил, уже  не  морщась,  словно  горькие
слова были лучшей закуской, враз отбившей и водочную и душевную  горечь.
- Она ведь  сюда  попала  как  есть  нищая,  всё  до  последней  лямишки
бригадникам отдала, только чтобы  они  меня  отыскали.  Они  и  отыскали
где-то после сорокового дня, когда мнемоны уже не  потоком  идут,  а  по
одному капают. Тут-то она и поняла, что натворила: и сама  растратилась,
и меня на  голодный  паёк  посадила.  Мы  ведь  в  начале  восьмидесятых
пытались Цитадель штурмом взять, ещё услышишь - Афганский прорыв. Ничего
не  вышло,  только  зря  деньги  раскидали.  А  меня  она  больше   всех
вспоминала, это уж так водится... Я - нищий, она  -  нищая,  хоть  сразу
берись за руки и отправляйся в Отработку. Ты ведь о ней нечасто думал: в
работу с головой ушёл, да и утешился быстро. А  ей  обидно.  Вот  она  и
отправилась в Цитадель, когда на очередного зомбака конкурс объявили...
   - Постой, - сказал Илья Ильич, - я что-то не понял. Мне говорили, что
в Цитадели великие люди живут, о ком память по-настоящему крепкая. А  ты
о зомбаках каких-то говоришь, штурмах...
   - Там всякие живут, - отмахнулся сын. -  Ещё  узнаешь.  Поначалу  это
интересно, так народ и  к  призракам  бегает,  с  каким-нибудь  дьяконом
Фёдором потолковать, и вокруг  Цитадели  прогуливается.  Призраки-то  на
отшибе обитают,  рядом  с  Отработкой,  а  зомбаков  охранники  к  рукам
прибрали, там хоть и небольшие, а всё денежки.
   - Объясни толком! - взмолился Илья Ильич.
   - Помнишь, ты меня маленького в Эрмитаж водил? А там  -  мумия,  жрец
какой-то... Пта... Пту... - не помню. Ведь этот жрец жил когда-то,  жрал
и пил, мечтал о чём-то,  рабами  повелевал.  Наконец,  помер,  тело  его
бальзамировщики замариновали, а  он  тут  очутился.  Снова  жил  в  своё
удовольствие, тоже небось повелевать пытался. Покуда его в родном Египте
помнили, так, может, кем и повелевал. А потом его  напрочь  забыли,  так
что он через сколько-то  времени  отработкой  рассыпался.  А  ещё  через
тысячу лет его гробницу нашли, имя прочли на стене, мумию выкопали. Мимо
этой мумии теперь каждый день тысячи человек проходят, и от каждого  ему
лямишка. Мнемонов ему не видать, но зато мелочи этой -  до  хренища.  Ты
знаешь, у египтян поговорка была, её тут всякий  слыхал:  "Мёртвого  имя
назвать - всё равно что вернуть его к жизни". Вот  он  и  возродился  из
отработки на манер Феникса. Только что  там  могло  возродиться?  Памяти
нет, души не осталось. Одно тело и вернулось к жизни. Таких тут и кличут
кадаврами, или, в просторечии, зомбаками.
   Илья Ильич кивнул, показывая, что слушает, а Илюшка продолжал, словно
радуясь, что может говорить о  чём-то  отвлечённом,  а  не  о  матери  и
собственных неважнецких делах:
   - Зомбак и не помнит ничего, и делать ничего не умеет. А деньги есть.
Тут и объявляется  конкурс  на  то,  кому  он  деньги  отдавать  станет,
силой-то их у него не взять, только в  обмен  на  что-то.  Кормить  его,
скажем, или в постель с ним ложиться, а  то  просто  -  сидеть  рядом  и
говорить что-то. Они же лопочут непрерывно... некоторые.
   - Так мать там вроде сиделки?
   - Вроде лежалки, - зло ответил сын, и  на  этот  раз  Илья  Ильич  не
одёрнул его. Теперь становилось понятно, почему так упорно  не  отвечает
поставленный на Люду компас.
   Молчали долго. Илья Ильич переваривал услышанное,  которое  никак  не
желало укладываться в голове.  Собственно  говоря,  ещё  когда  Афанасий
внушал ему, что здесь людей иными мерками  судить  следует,  Илья  Ильич
подумал, что за столько-то лет  Людмила  могла  завести  новую  семью  и
вообще измениться до неузнаваемости. Но то, что сказал сын, не лезло  ни
в какие ворота.
   - Зачем она так? - выдавил он наконец.
   - Обо мне позаботиться решила! - Илюшка хлопнул  ещё  одну  стопку  и
нервно закурил.  -  Ты  же  её  знаешь,  она  всю  жизнь  только  тем  и
занималась, что алтарь выискивала, на котором  себя  в  жертву  принести
удобнее. Семье, принципам, долгу какому-то... Мучилась она, что я  из-за
её самоубийства на бобах  оказался.  Вот  и  решила  зарабатывать  любой
ценой. А тут этот конкурс дурацкий, ей возьми да и потрафь.
   - То есть она из-за тебя туда отправилась?
   - Из-за кого же ещё?
   - А ты?
   - А что я