ним наловчился?  Отлично,  хорошо
знаю! Нам такие фокусы с  детства  знакомы!  Всё,  договорились,  квакер
твой, что хочешь, то с ним и делай, а профессора я себе беру. Подумаешь,
что-то не так ему спьяну болтнул, всё равно он ни хрена не  понял,  и  я
около него ещё десять  лет  ошиваться  буду,  хоть  по  лямишке,  а  всё
прибыль. Ничего я там не испортил.
   - Ты нарушил договор. - Кажется, уйгура заклинило на эту фразу.  -  Я
всё делал,  как  договаривались,  я  в  ваши  разговоры  не  вмешивался,
подавал, что ты заказывал, отозвал тебя, будто бы долги  отдавать,  всё,
как договаривались. А ты  поступил  против  своего  слова  и  нанёс  мне
убыток.
   - Убыток?! Сколько твоя комната стоит?.. А ты  сколько  слупил?  И  с
меня, между прочим, тоже!
   - За тебя платил клиент...
   Илья Ильич встал, неслышно  вышел  из  комнаты.  Не  хотелось  дальше
слушать разговор, в котором заранее делили  твои  деньги,  называя  тебя
клиентом и налепляя дурную кличку. Главное, он выяснил: попав  сюда,  он
действительно избегнул жерновов государственной машины,  но  очутился  в
лапах мошенников. И уйти отсюда, похоже, не удастся, разве что в нихиль,
где его в скором времени подберут бригадники и уже не выпустят, пока  не
разденут до нитки. Хороша перспективка, однако...
   Есть ещё какой-то город, о котором по пьяни проболтался Афонька. Хотя
и в городе вряд ли мостовые вареньем намазаны. Куда ни кинь - всё  клин.
Знал бы, что тут так встречают, честное слово, помирать бы не стал.
   Внизу, возле кухни, запертой на висячий замок,  стоял  проповедник  и
мыл в большом тазу посуду. Ту самую, с которой Илья Ильич вчера ел хе из
тайменя и иные экзотические кушанья.
   - Гуд морнинг, - сказал Илья Ильич, подходя. Квакер коротко глянул  и
отвернулся, ничего не ответив.
   -  Сэр,  -  произнёс  Илья  Ильич,  странно  уверенный,  что  говорит
по-английски, - должен предупредить, что вас здесь  обманывают.  Деньги,
которые у вас были, - это не вполне то, что вы думаете. Судя  по  всему,
это и вовсе не деньги,  а  владелец  гостиницы  вымогает  их  у  вас  из
корыстных соображений.
   - Мне это известно, - не отрываясь от своего занятия, ответил квакер.
- Мне известно более того: дьявол не дремлет, и козни  его  простираются
на весь вещный мир! Могущество князя тьмы велико, и многие  прельстились
его деньгами. Но эти же деньги доказывают, что сей мир  также  есть  мир
вещный, и люди, опрометчиво полагающие, будто сбросили  с  себя  ветхого
Адама, обмануты. Сюда принесли они свои грехи:  алчбу  и  блуд,  ложь  и
всякую скверну! Но близится час ярости господней! Покайтесь, покуда есть
время, отриньте бесовский соблазн...
   Илья Ильич развернулся и молча  вышел.  Он  уже  давно  не  спорил  с
проповедниками, особенно с  нетерпимыми,  поминающими  ярость  господню.
"Учить  глупца..."  Что  бы  ни  скрывалось  за  подслушанной  фразой  о
развоплощении, квакер к этому стремится, веря, что настоящая  жизнь  ему
только предстоит.
   Во дворике было пусто и тихо. Похоже, что  во  всём  постоялом  дворе
было сейчас всего четыре живые, а вернее, скончавшиеся души. Илья  Ильич
подошёл к калитке, открыл, выглянул наружу.  Долина  Лимбо  простиралась
перед ним. Нихиль, нихиль... ни бугорка, ни движеньица,  никакого  следа
миллионов людей. Где здесь искать город? Вероятно, это можно  сделать  с
помощью денег,  вот  только  знать  бы  как.  Зажать  монеты  в  кулаке,
пожелать... - и вновь потерять кучу мнемонов. Кажется, сегодня утром  он
крепко приблизил таинственное и неприятное развоплощение. Пожалуй,  пока
с  экспериментами  стоит  погодить,   тем   более,   как   явствует   из
подслушанного разговора, Афанасий и  вправду  проникся  к  нему  добрыми
чувствами  и  собирается  не  грабить  его  немедля,   а   лишь   слегка
попользоваться чужим кошельком. Что ж, свой завтрак  Афоня  заслужил,  а
если расскажет что дельное, то и обед заслужит.
   Илья Ильич прикрыл калитку и  вернулся  к  дому.  Оттуда,  морщась  и
потирая лоб, выполз Афанасий.
   - Ох, - сказал он, глядя  измученным,  но  честным  взором.  -  Ну  и
надрался я вчера! Ничего не помню, головка - бо-бо, денежки -  тю-тю!  Я
хоть не хамил, вёл себя прилично?
   - Вполне, - успокоил Илья Ильич.
   - Это - куда ни шло. Но я больше не пью.  Завязал  и  бутылку  уйгуру
отдал, пусть в  уху  понемногу  доливает.  Уйгур  сегодня  уху  собрался
творить, с налимьими печёнками.
   - Вот что, - твёрдо сказал Илья Ильич. - Уха - это хорошо, но ты  мне
прежде объясни, прямо и без виляний, что здесь, собственно,  происходит?
Как люди живут, чем на жизнь зарабатывают. Мнемоны эти самые - откуда  и
зачем? Рассказывай всё, сразу и без подготовки.
   - Как живут? - страдальчески переспросил Афанасий. - Сам видишь,  как
живут. Башка трещит с похмелья.  Думаешь,  покойнику  и  похмеляться  не
надо? А зарабатывать тебе рано, всё равно ты ничего не умеешь.
   - Научусь.
   - Кто бы возражал... Хочешь - пошли.
   Они отправились в комнату Афанасия, точно  такую  же,  как  и  та,  в
которой ночевал Илья Ильич, отгороженную лишь тонкой, для всякого  звука
проницаемой перегородкой.
   - Садись, - Афанасий кивнул на кресло. - Лет-то тебе сколько?
   - Восемьдесят четыре, -  чётко  выговорил  Илья  Ильич,  ожидая,  что
сейчас Афоня, который, судя по дате его смерти,  давно  сотню  разменял,
заговорит  о  старости  и  заслуженном   отдыхе.   Однако   Афоня   лишь
пробормотал: "Так-так..." - потёр измученную перепоем голову и приступил
к делу:
   - Для начала надо тебя подправить. Пожито у тебя  хорошо,  и  в  этом
виде ты ни для какого дела не годишься. А что, ты и вправду  профессором
был?
   - Не был я никаким профессором. Я  инженером-строителем  был.  Дороги
строил по всей стране.
   - А мне с чего-то показалось,  что  ты  профессор.  Книги  читаешь...
Да... Дороги здесь строить, сам понимаешь, ни к чему. Тут и дома строить
не больно нужно, а ежели кто вздумает новый особняк ставить или, скажем,
жилой дом, то не к строителям обращается, а к архитекторам. И уж  они  к
нему в очередь стоят. Иной сам готов приплатить, лишь бы  ему  позволили
любимым делом заняться.
   - Всё равно без строителей никак. Архитектор - само собой, инженер  -
само собой.
   - Ты ещё  каменщика  припомни  и  печника,  -  саркастически  заметил
Афанасий. - Ты вон дубинку свою создал без дровосека  и  без  лесопилки.
Так  и  архитектор  дом  может  сделать   безо   всяких   каменщиков   и
кровельщиков; были бы деньги да голова на плечах.
   - Как же тогда  обычные  люди  на  жизнь  зарабатывают?  Те,  что  не
архитекторы?
   - В том-то и дело, что никак. То  есть  исхитряются,  конечно,  но  в
основном - никак. Вот у тебя для начала деньжищ много, и всё за красивые
глаза. С год, наверное, так будет, а потом - изволь пристроиться, раз ты
не профессор... Впрочем, в этом я не помощник. Сыщиком ты,  всяко  дело,
быть не сумеешь, тут талант нужен особый. Хотя без таланта у нас  вообще
пропадёшь: конкуренция огромная, а мест, сам понимаешь, маловато. Уйгур,
думаешь, не талант? У него  в  начале  века  ресторан  был  китайский  в
Томске. На всю Сибирь гремел! А тут - харчевню едва содержать может. Три
постояльца, так он и им рад. А как готовит, стервец! Чуешь запах? Отсюда
шибает, и слюнки даже у меня текут, хотя после вчерашнего всякий аппетит
отсутствует.
   - Не чую, - сказал Илья Ильич. - У меня вообще с обонянием худо.
   - Всегда было худо или только сейчас?
   - Только последние двадцать лет, - усмехнулся Илья Ильич.
   - Это поправимо. За деньги, конечно. Ты уже понял, что здесь  всё  за
деньги, а так ничего не бывает?
   - Я это семьдесят лет назад понял.
   - Тем лучше. Но только учти, дела сейчас пойдут дорогие... Тебе много
капиталу прибыло за вчерашний день?
   - Представления не имею. А он что, прибывать должен?
   - Слушай, - поинтересовался Афанасий, - а ты случаем  не  святой?  Ты
хоть пересчитал  вчера,  сколько  у  тебя  монет  в  кошельке?  Хотя  бы
мнемонов? На лямишки покуда можешь не размениваться.
   - Нет, - признался Илья Ильич. - Мне как-то в голову не пришло.
   - А я так каждый  день  пересчитываю  -  вдруг  там  шальная  лямишка
объявится? Впрочем, дело  твоё.  Ты,  главное,  меня  слушай.  Так  вот,
монетины у тебя в кошельке не  простые,  с  ними  всякие  чудеса  делать
можно, а не только палки пилить и раешники устраивать. Можно,  например,
омолодиться. Душа прежняя останется, а тело, как у двадцатилетнего. Я-то
омолаживаться не стал, мне сорок один был, когда меня  шлёпнули,  вот  я
таким и остался, возраст хороший. А тебе  молодеть  нужно,  хоть  это  и
дороговато. Можно и вовсе тело  поменять,  будешь  как  Иван  Поддубный.
Некоторые даже в баб превращаются, а иные бабы - в  мужиков,  извращенцы
какие-то...
   - Трансвестизм, - вставил умное  слово  Илья  Ильич,  -  генетическая
болезнь.
   - Но ты-то у нас здоровый. Давай вот так: старцем  восьмидесятилетним
тебе ходить не с руки, но и в молокососа обращаться не советую.
   - Марка Твена читал, - напомнил Илья Ильич. -  "Путешествие  капитана
Стромфилда в рай". Там об этом всё чётко сказано.
   - Тем лучше. Советую тебе на сорока годах остановиться. И чужое  тело
выбирать не вздумай, это для  твоих  генетических  транзистов  и  всяких
уродов. Был бы ты горбатый или слепой - тогда иное  дело.  Тут  горбатых
исправляют быстро. Но такие вещи только в специальных салонах делают,  и
стоит оно многие сотни. А я тебя всего за одну сотенку омоложу.
   - А денег у меня хватит? Я не считал, но...
   - Посчитай. - Афанасий пожал  плечами  и  демонстративно  отвернулся,
давая понять, что чужими деньгами не интересуется.
   Илья Ильич высыпал на ладонь часть мнемонов и принялся пересчитывать.
Отобрав  сотню  штук,  он  обнаружил,  что  кошелёк,  как  ни   странно,
по-прежнему полон. Монеты лежали плотно - только-только чтобы можно было
вынимать их безо всяких хлопот.
   - Ну как? - спросил Афанасий, не оборачиваясь.
   - Он что, бездонный?
   - Ага, бездонный. Всыпать туда можно - сколько хочешь, всё влезет. Но
вынуть - сколько есть и ни  лямишкой  больше.  Так  что  ты  поглядывай,
сколько там остаётся. А то некоторые гусарить начинают, думают,  им  всё
по карману... Сотню-то набрал?
   - Набрал вроде...
   -  Значит,  за  сотню  мнемонов  согласен  омолодиться,  -   произнёс
Афанасий, повернувшись лицом. - Чтобы быть тебе в  прежнем  теле,  но  в
возрасте сорока лет.
   - Что-то ты стихами заговорил. - Илья Ильич усмехнулся. - "Чтобы жить
мне в окияне-море, чтоб служила мне рыбка золотая и была  б  у  меня  на
посылках".
   - Мы так не договаривались! - резво возразил сыщик. - Я  таких  вещей
не умею, да и денег не хватит. На эту сумму разве  что  прудок  выкопать
можно, да и то лягушки за отдельную плату пойдут.
   - Так это что, вроде договора? - спросил Илья Ильич.
   - А ты  думал!  Дело  денежное,  тут  точность  нужна.  Это  тебе  не
костюмчик, который  пол-мнемона  стоит.  Сумма-то  немаленькая,  у  меня
столько нет.
   - Понял. Виноват, исправлюсь.
   - Тогда повторяю. Согласен ли, чтобы я омолодил тебя за сто мнемонов,
чтобы быть тебе в прежнем теле, но в возрасте сорока лет и  безо  всяких
хворей?
   - Согласен.
   - Давай деньги.
   Илья Ильич пододвинул кучку  монет,  Афанасий  споро  пересчитал  их,
пересыпал на ладонь, прикрыл сверху ладонью правой  руки  и  зажмурился,
сосредоточиваясь.
   - В прежнем твоём теле, сорокалетним и здоровеньким,  -  повторил  он
как заклинание, а затем жестом фокусника развёл руки.
   Ладони были пусты, монеты исчезли.
   - И что дальше? - спросил Илья Ильич.
   - А ты к зеркалу подойди.
   Зеркала в комнате не было.
   - Ничего, - сказал Афанасий. - В холле у хозяина висит. Даты  встань,
попрыгай, вообще почувствуй, каков ты есть.
   Илья Ильич опустил взгляд на собственные руки. Ещё минуту  назад  они
были морщинисты и покрыты  тёмными  пигментными  пятнами,  а  теперь  он
увидел две сильные руки, такие, какие помнились ему с давних  пор.  Илья
Ильич  поднялся  с  кресла,  одним  резким  движением,   не   подтягивая
предварительно  ног,  не  разгибая  спину.  В  зеркало  можно  было   не
глядеться,  каждое  движение  не  испорченного   долгими   годами   тела
подтверждало, что дряхлость исчезла неведомо куда.  За  такое  не  жалко
было отдать сто монет, что бы эти монеты ни значили.
   - Спасибо... - растроганно пробормотал Илья Ильич.
   - А!.. Проняло! Погоди, то ли ещё будет.  А  сейчас  пошли  к  столу.
Теперь небось и ты чуешь, что хозяин нас сегодня хашем лакомить будет. И
не хотел я больше пить, но хаш без выпивки кушать нельзя, заворот  кишок
может случиться. У нас это не смертельно, но очень больно. Во  избежание
придётся остограммиться. Водку я уйгуру взаправду отдал, ну  да  ничего,
он чачу подаст, я его знаю.
   Остаток дня прошёл бессодержательно. Они много и  вкусно  ели  (уйгур
действительно оказался кулинарным гением), но на все вопросы о городе, о
будущей жизни, о том, как всё-таки понимать  загробную  жизнь,  Афанасий
отвечал невразумительно, всё более ссылаясь на грядущие  времена,  когда
подопечный достаточно  приобвыкнет,  чтобы  самому  всё  понять.  Квакер
угрюмо  молчал,  не  обращая  внимания  на  происходящее,  или  бормотал
молитвы, неразборчивые, несмотря даже  на  приобретённые  Ильёй  Ильичом
способности полиглота. А хозяин, насколько можно судить, знать ничего не
знал, кроме своих сковородок и казанов. Он был полон искреннего  желания
услужить, и,  если  бы  не  подслушанный  разговор,  в  его  искренность
захотелось бы поверить.
   Вспомнив о намерении честного  Афанасия  сосать  из  клиента  денежки
понемногу, но зато долго, Илья Ильич за обедом  демонстративно  заплатил
за себя одного, и Афоня, слова не сказав, полез в кошелёк и выложил свои
двадцать лямишек. Сколько у сыщика монет в кошельке, Илья Ильич не  смог
определить даже приблизительно. В любом случае - достаточно, ведь  уйгур
ясно сказал, что  никаких  долгов  у  Афанасия  не  было,  а  был  фарс,
разыгранный,  чтобы  благодарный  клиент   мог   взять   на   содержание
обедневшего благодетеля. Значит, деньги, полученные от  Ильи  Ильича,  у
Афанасия целы и невредимы. Вот и пусть платит. Сам же учил:  просто  так
никому ни лямишки не ссужать.
   Вечером, когда невидимое солнце  окрасило  поднебесный  туман,  очень
похожий на нихиль, только не расстилающийся  под  ногами,  а  нависающий
сверху, Илья Ильич, устав от бесплодных обещаний и  уклончивых  ответов,
объявил, что завтра с самого утра он хотел бы попасть  в  город  и  если
Афанасий не может его туда доставить, то он отправится сам, пешим ходом.
   - Рано тебе, рано! - страдальчески вскричал Афанасий.  -  Там  же  не
люди - волки! Съедят тебя и костей не выплюнут.  Знаешь,  сколько  стоит
номер в городской гостинице? Мнемон в день! В тридцать шесть раз дороже,
чем тут! А жратва? Хоть и не слишком дорого, но всё равно здесь дешевле.
Ты хоть сумеешь шикарный ресторан от забегаловки отличить? На  первый-то
взгляд они все одинаковы. А поборы городские? Что ни шаг, а хоть лямишку
да слупят. Гляди, разоришься, будешь квакать с голоду, как  наш  квакер.
Это сейчас уйгур тебе кланяется, деньгу потому что  чует,  а  нищего  он
тебя и на порог не пустит. И никто не пустит, так в  нихиле  и  сгинешь.
Пойми ты, здесь экономнее!
   - Так можно все деньги проэкономить, а жизни  не  видать,  -  отрезал
Илья Ильич. - Раз уж так  пришлось,  то  мне  сына  искать  надо,  жену,
друзей. Решайся, отведёшь меня в город или мне самому тащиться? Сюда  ты
меня за счёт заведения привёл, а за доставку в город - даю мнемон.
   - Что мне твой мнемон, мне тебя жалко!
   - То есть не хочешь идти? Мне одному отправляться?
   - Ишь какой борзый - пешком в город  собрался!  Ты  в  одиночку  туда
вовек не доберёшься. Туда и с провожатым-то не вдруг попадёшь. Мы  же  в
нихиле: и таверна, и город, и всё остальное. Нихиль  текучий,  никто  не
знает, куда нас за эти дни унесло. Называется - дрейф.  А  город  ещё  и
эманирует, понял, профессор? Ясен пень, что я  туда  не  хочу!  Ломаться
полдня, а ради чего?
   - Так мне одному идти? - упрямо повторил Илья Ильич.
   - Заладила сорока Якова! -  Афанасий  ажно  плюнул  от  огорчения.  -
Ладно, сведу я тебя в город за два мнемона. Только не завтра. Завтра  на
разведку сбегаю, присмотрю, куда твой город любимый уплыл, а послезавтра
с утречка отправимся. Один день ты ещё прождать можешь?
   - Один - могу, - сдался Илья Ильич.  А  вечером,  запершись  в  своём
номере, Илья Ильич, словно в дурном детективе, подслушивал тайную беседу
сыщика Афанасия и уйгурского повара, имени которого он так и не узнал.
   - Ты говорил, он пробудет здесь не меньше недели, -  занудно  твердил
уйгур.
   - Ну говорил... А что делать, если он как взбесился?  Уйду,  говорит,
пешком! Один день я тебе выторговал, даже два. Завтра пойду будто бы  на
разведку и пропаду на  пару  дней.  А  ты,  значит,  беспокойся,  но  не
слишком, чтобы он мне на помощь не побежал.
   - С чего бы ему бежать на помощь?
   - Это тебе нечего, косомордый, а он ещё свежак, законов не знает.  Да
и свой он, земляк он мне, понимаешь?
   - Он твой родственник?
   - У меня родни и при жизни не бывало. А  он  земляк,  он  из  Питера,
понимаешь?
   - Не понимаю. По-твоему, получается, что те, кто из  Томска,  у  меня
задаром кормиться должны только потому, что они мне земляки?
   - Да у тебя вообще никто кормиться не должен! Ты и при жизни-то живым
не бывал...
   Перекоры пошли по второму кругу, раздосадованный Илья  Ильич  натянул
на голову одеяло, чтобы не слышать.
   Наутро выяснилось, что Афанасий убыл  на  поиски  обещанного  города.
Уйгур сообщил это проснувшемуся Илье  Ильичу,  пообещал,  что  к  вечеру
сыщик должен возвратиться, и постно осведомился,  что  желает  постоялец
отведать на завтрак. Илья Ильич гусарствовать не стал и попросил  ничего
особенного не готовить. Впрочем, даже обыденный  завтрак  -  пельмени  с
медвежатиной, квашеная черемша и медовый сбитень  из  сияющего  медалями
баташовского самовара  опрокидывал  самые  невероятные  представления  о
скромности. Одно преимущество потустороннего мира было налицо:  любитель
пожрать, несомненно, счёл бы это место раем.
   День прошёл  вкусно  и  бессодержательно.  Уйгур  возился  на  кухне,
сооружая калью со стерляжьими молоками, квакер мыл полы, поквакивая  про
себя не то молитвы, не то  проклятия.  Во  всяком  случае,  смысл  слов,
которые сумел разобрать Илья  Ильич,  был  молитвенный,  а  интонации  -
проклинающие.
   К  середине  дня  объявился  в  гостинице  новый  человек.   Высокий,
горбоносый, с  обманчиво  медленными  движениями,  всё  в  нём  выдавало
опытного бойца и неутомимого ходока. Можно было не спрашивать  -  и  без
того ясно, что явился ещё один из вольных сыщиков. Одет  в  светло-серый
комбинезон, позволяющий затеряться в нихиле, так что тебя с десяти шагов
не вдруг разглядишь. По всему видать, не слишком это  безопасная  работа
отбивать добычу у бригадников. Хотя Афоня говорил, что кулачная расправа
в загробном бытии дело небывалое.  Впрочем,  мир  на  кулаке  клином  не
сходится, было бы желание, а как ущучить ближнего, люди придумают.
   Горбоносый пообедал, перекинулся парой слов с  уйгуром  и  исчез.  На
Илью Ильича  он  даже  не  покосил  взглядом,  очевидно,  среди  сыщиков
бытовали свои представления о приличии.  Илья  Ильич  тоже  не  подошёл,
интерес к новым  людям  у  него  значительно  угас,  теперь  Илья  Ильич
старался  осмыслить  произошедшее.  Чуть  не  весь   день   просидел   в
комнатушке, зажавши голову руками, и медленно  перебирал  в  памяти  всю
свою жизнь. "Здесь ничего нельзя скрыть", - звучали в  памяти  Афонькины
слова. Теперь Илья Ильич догадывался, как можно узнать  о  человеке  всю
подноготную. Зажмёшь в кулаке сколько-то там деньжонок,  пожелаешь  -  и
знай на здоровье, что  знать  тебе  вовсе  бы  и  не  сле