ё сын? Нет у  меня  никакого  сына!  Убирайся  давай,  пока
милицию не вызвала.
   - До свидания, мама, - сказал Илья Ильич  обшарпанному  дермантину  и
сбежал вниз по лестнице. Если за закрытой дверью и бормотали ещё что-то,
он этого не слышал.
   Второй адрес привёл его в места, о которых он много слыхал, но так  и
не удосужился побывать. Больше всего оно напоминало помойку,  а  вернее,
свалку какого-то промышленного предприятия. Только предприятие это  было
столь ядовитым, что даже неистребимый бурьян не мог прижиться на белесых
отвалах. Всё вокруг, словно дустом,  было  засыпано  тончайшим  порошком
отработки.  От  Лимбо  эти  места  разительно   отличались   отсутствием
ровности, на каждом  шагу  из  белой  почвы  торчали  какие-то  обломки,
выпирали руины старой кладки, металлические конструкции, груды слипшихся
книг и чуть ли не присыпанные пылью человеческие кости. Всё было хрупким
и эфемерным, лишь в стороне  незыблемо  прочно  поднимались  глинобитные
стены Цитадели. Здесь их  не  украшали  изразцы  и  скульптуры  крылатых
быков, невысокие стены красовались во  всём  своём  глиняном  убожестве,
мёртвые и мертвящие, лишь  фигуры  стражников,  маячившие  через  каждые
шестьдесят локтей, оживляли ландшафт.
   При виде молчаливых фигур с мечами  и  копьями  Илья  Ильич  невольно
поёжился. Легко говорить, что, пока он не напал, никто его не тронет,  а
не избавиться от ощущения, что сейчас его узнают и сторицей отплатят  за
погибшего сослуживца. И почему-то особенно страшно было  заметить  среди
стражи знакомую фигуру сына. Вроде бы всё сделал, чтобы Илюшка попал  на
службу, а теперь самому  неловко.  Хотя  кому  тут  смотреть,  узнавать,
обсуждать... не то место.
   Район  назывался  "Призраки",  и  обитали  здесь  тени  тех,  кто  по
несчастному  стечению  обстоятельств  не  мог  ни   жить,   ни   сгинуть
окончательно. Вот, скажем, жил в полузабытом семнадцатом веке  воровской
казак Игнат Заворуй, и всей памяти о нём осталось челобитная  княжеского
приказчика с жалобой, как стянул негодный Игнат с клети  жареного  гуся.
Лежит та челобитная в уездном архиве и  не  даёт  истереться  памяти  об
Игнате Заворуе. То архивариус, перекладывая бумаги, заглянет в папку, то
дотошный историк, глотая пыль, извлечёт на свет полуистлевший документ и
тиснет статеечку в малотиражном журнале,  что,  мол,  триста  лет  назад
нравы столь повредились, что и жареного  гуся  с  клети  слямзить  могли
запросто. Коллеги  прочтут,  покачают  головами,  и  от  каждого  капнет
воровскому казаку малая  лямишка.  Жить  с  тех  доходов  нельзя,  но  и
окончательно  исчезнуть  они  не  дают.  Вот  и  шатается  вблизи   стен
неприкаянный призрак, почти ничего о прежней жизни не помнящий. И только
гуся никак не может забыть... скусный гусь был, право слово,  жирнюшший!
А  то  вдруг  какой  ни  на   есть   литератор,   беллетрист-дивнописец,
наковыривая фактуру для романа, споткнётся о сочное имя и выведет Игната
Заворуя  малым  мазком  всеохватного  исторического  полотна.  И   тогда
закапают лямишки бодрым ручейком, облечётся Заворуй плотью, заговорит  в
голос, приоденется и, покуда  у  романа  читатели  есть,  гуся  жареного
всякий день будет на стол ставить.
   Многие полагают, что оживший призрак ничем от зомбака не  отличается,
но это неверно. Конечно,  склеротик  он  преужасный,  а  в  остальном  -
человек как человек. И не важно, что он забыл чуть не всю прежнюю жизнь,
себя он помнит и ощущает живущим, а это главное.
   Но и среди призраков таких аристократов,  которые  имеют  надежду  на
воскрешение, меньшинство. Основную массу составляют призраки, которые  в
скором времени исчезнут навсегда.
   Поняв, куда он попал, Илья Ильич ничуть не удивился. И в самом  деле,
где ютиться  незнакомому  отцу,  как  не  среди  призраков?  Илья  Ильич
вспоминал о покойном родителе нечасто, а если учесть,  что  в  настоящей
жизни они не виделись, то  от  единственного  сына  Илье-самому-старшему
доставался не мнемон, а лямишечка. Прочим же, по прошествии восьмидесяти
с лишним лет, помнить об этом человеке  и  вовсе  было  без  надобности.
Разве что, знакомясь с Ильёй Ильичом, кто-нибудь подумает мельком, что и
папаша у старика был Илья... Значит, получит покойник лямишкой больше  -
а толку с той лямишки? Так что, по всему видать,  уже  полста  лет,  как
живёт отец среди призраков и со  дня  на  день  растворится  вовсе.  Жив
покуда только тем, что в последние земные дни Илья Ильич много  думал  о
смысле жизни и как-то само собой мысли обращались к прошлому.
   Одна  беда,  как  среди  этого  развала  искать  человека,  по   сути
незнакомого? Блюдце вертеть, вызываю, мол, тень отца  Гамлета?..  Явится
папаша, сообщит, зачем жил, за кого воевал, порадует, что не на то сынок
растратил все свои восемьдесят четыре года.
   Илья Ильич усмехнулся и, не испытывая  никакого  священного  трепета,
отправился через развалины города призраков. Приведёт однодневный компас
куда нужно - замечательно. Не приведёт - тоже беда невелика. Всё  равно,
ни помочь здесь живущим он не может, ни огорчить  их  своим  появлением.
Разница невелика, все мы умерли,  только  кое-кого  не  успели  позабыть
окончательно.
   Кругом было спокойно, то ли призраки народ не любопытный, то ли  Илья
Ильич показался им неинтересен. А потом  из  ниоткуда  сконденсировалась
бледная фигура в длиннополой шинели, спокойно, без  ожидания  и  надежды
глянула в лицо пришедшему. Был явившийся удивительно  похож  на  Илюшку,
только лицо тоньше и злее, а возможно, такие  черты  неосознанно  придал
ему сам Илья Ильич.
   Всё-таки одно хорошо в царстве призраков: лишившись плоти и  не  имея
за душой ничего материального, видение не смущает  свидетелей  кажущейся
наготой, а является таким, как помнится или может помниться в  покинутом
мире. Пехотная шинель начала прошлого  века,  без  знаков  различия:  ни
красных нашивок, ни белогвардейских погон, ни вообще ничего.
   - Здравствуй, отец, - сказал Илья Ильич. - Я сын твой, Илья.
   - Иль я, иль не я, - знакомо пошутил призрак, и Илья  Ильич  подумал,
что и этот семейный каламбур пришёл из глубины  веков  от  рассыпавшихся
пылью предков. Маленький Илюшка тоже любил распевать его  на  варварский
мотивчик, и если бы не пресёкся род, то так и пошла бы шутка от дедов  к
внукам. Потому и призрак не забыл её и произнёс как пароль, по  которому
можно признать своего.
   - Я не знаю, зачем я пришёл, - признался Илья Ильич. - Жил я, о  тебе
особо не думая, а сейчас вдруг потянуло.
   - Я тоже хотел на тебя посмотреть. - Призрак слабо улыбнулся.  -  Там
не успел, а здесь не торопился... Сына ты как назвал?
   - Ильёй.
   - Это хорошо.
   Илья Ильич не стал говорить, что его Илья погиб бездетным  и  фамилии
их на Руси больше не будет. Скорей всего призрак знал это  когда-то,  но
благословенный склероз избавил его от ненужной боли. "Амнезия - амнистия
души", - писал последний из великих поэтов.
   - Расскажи о себе, - попросил Илья Ильич.
   - Жил, - произнёс призрак и надолго замолк. Потом добавил:
   - По Малинину и Буренину...
   Ещё одна шутка, не забытая в череде годов:  старый  как  мир  учебник
арифметики, в котором можно  найти  решение  любой  задачи.  Илья  Ильич
понял, что не услышит ничего, о чём бы не знал прежде. И не в том  беда,
что отец не хочет говорить с ним, по помнит  он  только  то,  что  может
помнить призрак. Никогда тень отца Гамлета не откроет ни единой  роковой
тайны.
   Они  долго  стояли,  глядя  друг  на  друга,  Илья  Ильич  мучительно
прикидывал, можно ли дать призраку денег, не оскорбится ли тот и  сумеет
ли взять милостыню, но прежде чем он пришёл к какому-то выводу,  тень  в
солдатской шинели шагнула в сторону и  немедленно  растаяла  в  сумраке,
который разливал окрест близкий нихиль.
 
*** 
 
   Ещё три лямишки, и новый адрес привёл Илью Ильича  обратно  в  район,
где доживала его мать. И квартира у Любаши тоже была на  третьем  этаже,
только в другом доме, поновее и, всяко дело, поудобнее  строения  времён
четвёртой пятилетки. На звонок незваного гостя  из-за  двери  послышался
весёлый Любашин голос:
   - А нас нет дома. Мы ушли и вернёмся часиков в пять. Если очень нужно
- входите и можете обождать нас. Дверь не заперта.
   Вот так. Наконец-то нормальная человеческая  жизнь,  только  ему  нет
места и здесь. И неважно, встретилась ли Любаша со своим  прежним  мужем
или нашла  новую  судьбу,  безличное  "мы"  сказано  так,  что  поневоле
почувствуешь себя третьим лишним.
   Не коснувшись незапертой двери, Илья  Ильич  спустился  во  двор.  По
дороге глянул на часы: начало шестого - надо  поторопиться,  не  хватало
ещё мордой к лицу столкнуться с Любашей, да ещё у самого сё дома.
   И всё же не успел. Едва вышел на улицу, как увидел Любашу. Илья Ильич
никогда не считал свою сожительницу особо красивой,  а  тут,  увидав  её
помолодевшей,  совершенно  неприлично  замер  от  восхищения.  Внешности
Любаша не меняла, она просто была счастливой, а это  состояние  украшает
человека лучше любого косметического  салона.  Любаша  шла  под  руку  с
невысоким и несколько субтильным мужчиной,  который,  прямо  скажем,  не
смотрелся рядом с пышной Любашиной фигурой.  Илья  Ильич  вспомнил,  что
Любашин муж страдал пороком сердца, отчего и умер, не дотянув до сорока.
Значит, он и есть... Ждал её здесь больше двадцати лет, получал  мнемоны
и узнавал о жизни своей суженой. Любаша часто вспоминала покойного мужа,
иногда в такие минуты, когда не  принято  говорить  ни  о  каком  другом
мужчине, кроме того, что рядом. А она  на  такие  глупости  внимания  не
обращала, вставляя мужнино имя к месту и не к месту. Значит, и муж знает
всё о её грешной вдовьей жизни. Однако понял и зла  не  накопил.  И  вот
теперь идут рядом, рука об руку, несхожая, чуть карикатурная  пара,  при
взгляде на которую у встречных теплеет на сердце.  У  всех,  кроме  Ильи
Ильича.
   Хотя, если вдуматься, никогда Любаша  ему  в  страстных  чувствах  не
признавалась  и  к  телячьим  нежностям  относилась  в  высшей   степени
неодобрительно.  Видно,  угадывала  что-то  вещим  сердцем  и  сберегала
нежность для того, по ком сердце сохнет.
   Закаменев лицом, Илья Ильич шагал навстречу идущей паре.  Теперь  вся
надежда, что его не узнают. Пустые слова никому не  нужны,  проще  всего
пройти мимо, не узнавая.
   Любаша узнала его с полувзгляда. Счастливая красота разом  слетела  с
её лица, взгляд затравленно заметался, Любаша даже попыталась свернуть в
сторону, но ровно шагающий муж, сам того не замечая,  заставил  её  идти
прямо. Уж он-то Ильи Ильича  узнать  не  мог  и,  почувствовав  смятение
женщины, лишь крепче прижал её локоть, как бы говоря:  "Всё  в  порядке,
ведь я рядом". И своенравная Любаша покорно пошла навстречу Илье Ильичу.
Саму её ничуть не смутила бы неловкая встреча, излишней стеснительностью
Любаша не страдала, но сейчас она испугалась за ничего не подозревающего
мужа.
   Они разминулись, не покосив взглядом, и лишь  пройдя  десяток  шагов,
Илья Ильич оглянулся вслед уходящим. В это самое мгновение оглянулась  и
Любаша. Они встретились  глазами,  позволив  себе  наконец  узнать  друг
друга. Может быть, это показалось Илье Ильичу, но  в  Любашином  взгляде
светилась благодарность.
   Илья Ильич улыбнулся и послал Любаше воздушный поцелуй.
   Теперь,  кажется,  совсем  всё.  Сыновний  долг   отдан,   с   былыми
привязанностями развязался на удивление быстро, старых приятелей  искать
- охоты нет, от недавнего богачества не осталось  и  следа,  и,  значит,
можно начинать жизнь сначала. И прежде всего - следует пообедать, потому
что после вчерашнего пиршества  в  уйгурской  гостинице  у  Ильи  Ильича
росинки маковой во рту не было.  Оно,  конечно,  несмертельно,  но  если
хочешь жить, а не предаваться скорби по несложившейся  жизни,  -  изволь
завтракать, обедать, а порой и ужинать.
   Илья Ильич пошёл в "Дембель". Серёга сегодня вряд ли появится, других
знакомых там нет, значит, можно посидеть  за  кружкой  пива  и  тарелкой
чего-нибудь мясного с большим количеством соуса. И если  кто-то  захочет
обвинить его в бесчувственности, то пусть сам и постится.
   Нашлось пиво и баранина по-африкански  -  тушенная  с  черносливом  и
бананами.  Вышколенная  официантка  принесла  заказ,   а   потом   вдруг
наклонилась и доверительно шепнула:
   - Простите, ведь вы  тот  человек,  который  здесь  с  Ильёй  был?  С
афганцем?..
   Илья Ильич, ничего не ответив, поднял вопросительный взгляд.
   - Понимаете, в газетах написано о неудачной попытке прорыва,  а  люди
говорят, что один человек прорвался.
   - Если б я знал... - честно ответил  Илья  Ильич.  -  Может  быть,  и
прорвался. Компас молчит.
   - Вы его сын?
   - Я его отец.
   - Ясно. Я же вижу, что вы похожи. Знаете, я очень рада  за  Илью,  за
вашего сына... И за себя тоже. - Официантка  ослепительно  улыбнулась  и
поспешила объясниться:
   - Наш ресторан теперь в моду войдёт, уже  сейчас  посетителей  видите
сколько? Нам прибавка к зарплате обещана. И всё благодаря  вашему  сыну.
Вот этот столик, где он обычно сидел, будет теперь стоить  полмнемона...
вы не беспокойтесь, вас это не касается. Вам мы всегда будем рады, и всё
по старым ценам, ведь вы его отец...
   "Вот оно, дыхание славы", - подумал Илья Ильич. А вслух сказал:
   - Я вам очень благодарен.
   По  каким-то  неведомым  каналам  слух  о  нём   распространился   по
небольшому залу, Илья Ильич чувствовал на  себе  любопытные  взгляды,  и
африканская баранина стояла ему поперёк горла. Довольно неприятно, когда
тебя рассматривают,  словно  редкую  диковинку,  этакого  австралийского
какаду, которого посадили в клетку, но не велели тыкать пальцами,  чтобы
птичка  чувствовала  себя   естественно.   Поэтому   Илья   Ильич   даже
обрадовался,  когда  в  кафе  впорхнула  (опять  птичьи   ассоциации...)
какая-то девица и, увидав Илью  Ильича,  прямиком  подлетела  к  нему  и
уселась напротив. Сегодня  это  ещё  можно  было  сделать,  не  заплатив
полмнемона.
   - Здравствуйте, - прощебетала она. - А я вас помню.  Вы  были  тут  с
Ильёй Ильичом.
   Теперь и Илья-старший припомнил, кто с ним разговаривает. Непристойно
омолодившаяся дама... Илюшка предполагал, что это старая дева пятидесяти
лет, которая таким образом лелеет прижизненные комплексы. Чёрт,  как  же
её зовут? Что внешность на триста мнемонов - запомнилось, а имя  -  нет.
Что-то ужасно вычурное и неестественное...
   - Абсолютной памяти я себе не  заказывал,  -  признался  Илья  Ильич,
демонстративно  подцепляя  вилкой  кусок  мяса,  -  так  что,   простите
великодушно, имени вашего я не запомнил.
   - Анютой меня звать, - сказала неожиданная собеседница.
   Илья Ильич чуть приметно нахмурился. Сын  называл  эту  девушку  (или
всё-таки деву?) как-то иначе... Антуанетта  -  точно!..  Ему  тогда  ещё
вспомнилась строчка из позабытого стиха: "Гильотины весёлый нож ищет шею
Антуанетты", и он подумал, а получает ли автор, если,  конечно,  он  уже
здесь, лямишку за подобное цитирование, если,  конечно,  цитирует  живой
человек. Ведь любитель стихов не помнит ни имени  стихотворца,  ни  даже
где он прочёл запавшую в душу строку.
   -  Меня  зовут  Илья  Ильич.  -  Совсем  не  представиться   казалось
неприличным.
   - Опять вы смеётесь. - Антуанетта  надула  губки.  -  Илью  Ильича  я
отлично знаю, он вместе с вами был.
   - У нас в роду всех так зовут, и старших, и младших.
   - Ой, так вы братья! - обрадовалась Антуанетта. - А я уж подумала...
   "Неужели она такая дура?" - Разговор  начал  забавлять  Илью  Ильича.
Казалось  невероятным,  что  кто-то  умудрился  прожить  целую  жизнь  и
помереть, сохранив столь сокрушительную наивность.  Интересно,  что  она
ответит, если прямо в глаза прочитать ей мораль о  недопустимости  такой
внешности и подобного поведения. Если бы это была проститутка, всё стало
бы ясно: ночная бабочка ищет клиентов,  охочих  до  малолеток.  Но  Илья
говорил, что девчонка вполне приличная...
   - Простите, запамятовал, как вас по батюшке? - Затруднительно было бы
читать мораль, называя собеседницу Анютой или даже Антуанеттой.
   - Никак. - Ясные глаза под ресницами, не требующими туши,  уставились
на Илью Ильича. - Это ваш  брат  так  шутил.  Я  его  по  имени-отчеству
называла, и он тоже, придумал, будто бы я Антуанетта  Арнольдовна.  А  у
меня отчества нет, мама сама не знает, от кого она меня родила.
   "Вот те на - дитя городских трущоб". Этого Илья Ильич не ожидал.
   - Сколько же вам лет, Анюта?
   - Семнадцать.
   - Не понял. Вы там прожили всего семнадцать лет или  появились  здесь
семнадцать лет назад?
   -  Здесь,  конечно.  А  там  я  нисколько  не  жила.  Нам  не  велели
вспоминать, что было до смерти, но всё  равно  все  вспоминают.  Я  тоже
потратила немножко денег и вспомнила. Меня мама родила дома, засунула  в
полиэтиленовый пакет, такой, знаете, с ручками, и выбросила на  помойку.
И когда меня нашли, я уже была неживая.
   - Простите, - шёпотом  произнёс  Илья  Ильич.  Мгновение  он  молчал,
осмысливая услышанное. Недавнее желание читать  мораль  казалось  теперь
таким ханжеским, что хоть в нихиль  проваливайся  от  стыда.  Невыносимо
было сидеть под любопытствующими взглядами зевак, словно каждый  из  них
видит его насквозь со  всем  его  самодовольством  и  менторским  тоном,
который он, к счастью, успел проглотить  вместе  с  недожёванным  куском
баранины. И ещё это дурацкое мясо с этими  идиотскими  бананами;  так  и
видится картинка: жуирующий фарисей поучает бедную девушку. А  ведь  эта
девушка за полчаса настоящей жизни, что  выпали  ей  на  долю,  испытала
такое, о чём ему за восемьдесят четыре  года  лишь  слышать  доводилось.
Попалась бы ему эта мамаша, в нихиль  бы  закопал,  чтобы  и  памяти  не
осталось.
   - Пойдёмте отсюда, Анюта, - предложил  Илья  Ильич.  -  Покажете  мне
местные достопримечательности, а  то  я  новичок,  кроме  Цитадели,  ещё
ничего не видал.
   - А как же ваш брат? Он искать вас не станет?
   - Простите, Анюта, но Илья мне не  брат,  а  сын.  На  самом  деле  я
старик, а это, ну вы знаете, можно омолодиться... Я понимаю,  получается
вроде обмана, но ходить стариком, страдать от немощи,  когда  так  легко
можно поправить здоровье... А Илья сюда не придёт.
   Анюта легко вскочила из-за стола.
   - Ну и пошли тогда. Я вам покажу самое красивое место в Городе.
   Они пошли по улице. Илья  Ильич  обратил  внимание,  что  Анюта  идёт
просто, не срезая углов, как ходят люди, которым некуда торопиться или у
которых очень мало денег. "Срезать углы" -  одно  из  местных  словечек,
которые  успел  подцепить  Илья  Ильич.  Это  значит  ходить   скрадывая
расстояние, так что через пару минут  можно  очутиться  в  любом  районе
города. Правда, такие прогулки стоят денег, хоть и небольших.
   - Я всегда удивлялась, - щебетала Анюта, - что на том свете,  сколько
бы о человеке ни думали, он всё равно состарится и попадёт в Отработку.
   - Там нет Отработки. Там  человек  просто  старится,  -  сказал  Илья
Ильич, отметив про себя,  что  "тем  светом"  Анюта  называет  настоящую
жизнь.
   - Но ведь там тоже есть деньги. И что же, совсем-совсем нельзя  снова
стать молодым? Даже если очень много заплатить?
   - Совсем, - сказал Илья Ильич. - Это было бы чудо.
   - "Чудо, чудо! - все кричали. - Мы и слыхом не слыхали, чтобы  нельзя
похорошеть", - продекламировала Анюта и добавила:
   - Значит, у нас тут жить лучше.
   - Жить вообще  лучше,  -  согласился  Илья  Ильич.  Они  прошли  мимо
городского парка, куда можно было войти за  шесть  лямишек,  свернули  в
сторону тихого голландского квартала. Здесь  тоже  было  довольно  много
зелени, маленькие народы умеют и любят  вспоминать  дорогих  покойников,
так что голландцы и на том свете  живут  лучше  многих.  Невысокие  дома
расступились, открыв мощённую плиткой площадь. Пара  скамеек,  несколько
бесплатных муниципал