ть, как надоевший будильник, но рука  не  поворачивалась  сделать
это. И не потому, что жалко пары лямишек, а просто не поворачивалась,  и
всё.
   И чем думала, дура, когда ставила маяк?  Ведь  дорого  же,  мнемонами
платила... А  теперь  не  знаешь,  как  и  избавиться.  Во  сколько  это
обойдётся? Ха!
   Одна лямишка... ломать не строить.  Выключить  его  и  не  вспоминать
больше никогда. А он пусть ищет... Или он эту свою Любашу искать начнёт?
Приехал муж из командировки, а у жены... вы думаете - любовник?  Как  бы
не так! Жена сама у любовника, а дома никого нет! Ну  что  он  пикает?..
Слышу, знаю - скончался любимый муж,  прибыл...  всего-то  тридцать  лет
ждать себя заставил... Зато кормилец... чуть не каждую неделю вспоминал.
И опять же не как  другие,  не  с  новой  пассией  сравнивал,  какова  в
постели, а больше по хозяйству. Сядет чай пить с покупным джемом  вместо
домашнего пирога, да и подумает, что при покойнице сытней жралось.
   Зомбак заворочался во  сне,  по-младенчески  зачмокал  губами.  Через
несколько минут он проснётся, увидит её  рядом  и,  как  всегда,  ужасно
удивится. Потом улыбнётся, обнажив все свои  почерневшие  от  времени  и
дурной пищи зубы, и потянется к ней.
   Тоже - работа. Другие завидуют. И она была довольна,  пока  вчера  не
запикал проклятый маяк.
   Зомбак вновь заворочался, неосознанным, полусонным движением  облапил
её за грудь. Впрочем, даже когда  он  проснётся  окончательно,  все  его
движения останутся чуть-чуть заторможенными. Просто глаза будут  открыты
и звуки начнёт издавать. Человек, как-никак... тирольский...
   Маячок гудел в ровном неумолимом ритме, напоминающем  толчки,  словно
зомбак уже приступил к утреннему совокуплению. Лямишка  из  висящего  на
шее кошеля сама скользнула в руку. Маяк, пискнув, умолк.
 
ГЛАВА 2 
 
   Илья  Ильич  открыл  глаза.  Как  обычно  бывает  на   новом   месте,
потребовалась  секунда,  чтобы  понять,  где  ты  и  как   сюда   попал.
Вспомнилось легко, просто, безо всякого надрыва. Собственная смерть (вот
уж с  чем,  кажется,  трудно  примириться),  равнина,  залитая  нихилем,
топтание на месте, нелепый мешок,  полный  мнемонов  и  лямишек,  рейки,
раёк, рассыпающийся отработанной пылью, щеголеватый сыщик Афоня, который
сыскал его на равнинах Лимбо, успокоил, одел и привёл сюда. Место,  куда
они попали, больше всего напоминало придорожную  гостиницу,  старомодный
мотель, таверну, трактир - вот только ни дороги, ни  тракта,  ни  вообще
хоть какого-нибудь пути тут не было. Почти сразу за  забором  начиналось
безвременье, заполненное  тусклой  хлябью  нихиля.  Но  по  эту  сторону
зеленел скудный садик,  стояли  вытащенные  на  улицу  столики  и  пахло
шашлыком.
   Хозяин заведения встретил их как старых знакомых.  Афанасию  запросто
кивнул,   а   к   Илье   Ильичу   подошёл    персонально,    поклонился,
отрекомендовавшись  как  уйгур  и  не  добавив  никакого  имени.   Хотя,
возможно, он и в самом деле был уйгуром.  Об  уйгурах  Илья  Ильич  знал
только, что они в  родстве  с  китайцами  и  считаются  лучшими  в  Азии
кулинарами. Трактирщик и впрямь был невысок, желтолиц и  косоглаз,  хотя
ни сашими, ни ласточкиных гнёзд в меню не  оказалось.  Шашлык,  впрочем,
был хорош, равно как и овощи с острым соевым соусом.
   Стоило всё дёшево, причём шашлык оказался дешевле, чем манты, а те, в
свою очередь, стоили меньше, чем салат из зелёной  маргеланской  редьки,
заправленный чем-то невообразимо острым и пахучим. Во всяком случае,  за
ужин на двоих и за комнаты себе  и  Афанасию  Илья  Ильич  расплачивался
лямишками, не тронув основного капитала. Хотя кто знает, много или  мало
пять лямишек за порцию фунчозы? И десять лямишек за отдельную комнату  и
свежую постель? Единственное, что покуда сумел узнать Илья Ильич, что  в
одном мнемоне ровно триста шестьдесят  лямишек,  а  мнемонов  у  него  в
кошельке было много, уж никак не меньше сотни.
   Как Афанасий доставил его сюда, Илья Ильич сказать не мог: они просто
очутились возле распахнутых ворот, а навстречу  уже  выходил  приветливо
улыбающийся уйгур. Сложивши руки  у  груди,  церемонно  поклонился  Илье
Ильичу, а сыщику сказал со значением:
   - С прибылью вас, Афанасий Нилыч!
   - Да есть немного, - скромно отозвался Афоня. Он подвёл Илью Ильича к
столику, усадил и, наклонившись, быстро зашептал:
   - Это он намекает, чтобы я ему долги  вернул...  Видит,  что  новичка
привёл, значит - при деньгах.  А  я  ему  много  должен.  И  кто  только
придумал этот обычай -  долги  отдавать?..  Погоди  тут  моментик,  я  с
хозяином рассчитаюсь и живой ногой обратно...
   Уйгур с Афоней скрылись в доме, но меньше через минуту явились вновь.
Видимо, расчёты здесь проводились быстро и безо всяких расписок.
   - Вот, теперь  можно  весёлым  пирком  и  за  свадебку!  -  возгласил
Афанасий, усаживаясь за стол. - Хозяин, давай сюда всего, на что у  меня
денег хватит. Достатки мои ты знаешь, а в долги я  сегодня  залезать  не
намерен. Дай хоть день побыть бедным, но гордым!
   Уйгур  поспешил  на  кухню,  тут  же  появился  оттуда  с   подносом,
уставленным  кушаньями,  выдававшими  его  национальность.   Был   здесь
сотейник с рыбным хе, огромнейший ляган,  на  котором  горой  возвышался
горячий плов, блюдце с катыком, густым,  как  рыночная  сметана,  жгучая
чимча, которую Илье Ильичу  впервые  довелось  попробовать  в  Ташкенте,
нарезанная аккуратными скибками  дыня,  шербет  и  прозрачные  кристаллы
навата в расписной фаянсовой чашке.
   - Жрачка  здесь  дешёвая,  -  пояснил  Афанасий,  разрывая  напополам
лепёшку лаваша. - Но не вздумай ничего заказывать.  Всегда  бери  только
то, что есть в меню. Заказные блюда вдесятеро дороже...
   Из-за дома появился ещё один  человек,  бледный  и  длинноволосый,  с
беспокойным тёмным взглядом. выдающим фанатиков и душевнобольных  людей.
Афанасий сказал ему что-то  по-английски,  незнакомец  коротко  ответил,
присел на краешек стула и принял кусок лепёшки.
   - Ты угощайся! - щедро предложил Афанасий Илье Ильичу. - Хе у  уйгура
знаешь какое? Он карпа не признаёт, а только три  рыбы:  чир,  хариус  и
таймень. Попробуй, сразу почувствуешь.
   За полвека  вкус  того  блюда,  каким  угощали  Илью  Ильича  узбеки,
подзабылся, но хе показалось удивительно вкусным,  тем  более  что  Илья
Ильич, измученный непрестанными болями, не  ел  почитай  уже  неделю,  и
сейчас каждый кусок доставлял ему настоящее  блаженство.  Афоня  пировал
вовсю, видно было, что ему тоже пришлось немало попоститься в  последнее
время. Приглашённый господин  сидел  на  стуле,  выпрямившись  и  крепко
сжимая поданный кусок, к которому, кажется, не собирался притрагиваться.
   - Это знаешь кто? - спросил Афанасий, утирая салфеткой жирные губы. -
Это знаменитый проповедник. Сам он из Северо-Американских Штатов. Паствы
у него там было - не пересчитать. Небось прихожане думают, что он  среди
праведников пирует, а он тут, с нами сидит. Он и сам верил,  что  в  раю
будет жить, да и теперь от своего не отступается. Дурака жизнь ничему не
учит. Он сюда богатеем попал, аж жуть берёт, ежели  представить.  А  как
очутился среди нихиля и деньги увидал,  то  решил,  что  это  ему  такое
испытание от бога положено. Деньги расшвырял и думал, что немедля в  раю
очутится. Ну и очутился... сам понимаешь где.
   - Так мы его произведение видали? - спросил Илья Ильич.
   - Не. Его раёк в другом месте, да и  поновее  будет.  Туда  и  сейчас
постороннему соваться не стоит. Получишь от архангела мечом по кумполу -
мало не покажется. Квакерский рай суровый, туда чужих не пускают.
   Квакер сидел, неулыбчиво глядя на  обедающих.  По  сухому  лицу  было
невозможно определить, понимает ли он, что разговор идёт о его особе.
   - Ему и сейчас, - продолжал Афоня, - денег порой  отваливается,  хотя
все меньше и меньше. Но он их  не  бережёт,  не-е!..  расшвыривает  безо
всякой пользы. Ни себе, ни людям. Сыщики его, бывает,  прикармливают  из
жалости, так  ведь  изредка.  У  нас  вроде  как  примета  образовалась:
повезло, нашёл новичка - дай квакеру кусок. Уйгур на задворках  ночевать
позволяет, но в комнаты не пускает, там за деньги. Чем ещё жив сердешный
- не знаю.
   - Да бог с ним. - оборвал Илья Ильич, не привыкший жалеть  сектантов.
- Ты лучше расскажи, как тут нормальные люди живут?
   - Значица, так. - Афанасий наклонился  через  стол.  -  Ты,  главное,
запомни; презренный металл тут важнее всего.  Ты  небось  уже  понял,  с
деньгами у нас всё можно, а без денег, как в песне поётся, жизнь плохая,
не годится никуда. Что сколько стоит - поначалу меня  спрашивай,  а  там
разберёшься. Но главное -  в  долг  никому  ни  лямишки.  В  рост  будут
предлагать, под любые проценты - не давай! Тут так: выпустил  из  рук  -
пиши пропало.
   - А чего ж уйгур тебя ссужает? - поинтересовался Илья Ильич.
   - Это я один такой блаженный... - отмахнулся Афоня. -  Честный  я,  а
уйгур меня знает как облупленного. К тому  же  сейчас  долг  зажму,  так
потом кто меня выручит, когда на мели окажусь? Опять же, куда бы я  тебя
привёл, если долги отдавать не желаю? Дело наше сыщицкое -  сегодня  при
мнемонах, завтра и лямишке рад.
   - Понятно. Но ты всё-таки скажи, те люди, которых я при жизни знал, а
они прежде меня умерли, они тоже здесь? Как увидеться-то с ними?
   - Погоди, это вопрос не сегодняшний... Ты  сначала  должен  научиться
всему, что тут потребно. Да хоть бы как с людьми разговаривать? Ты учти,
здесь живых нет, обычаи иные, а обиды старые.  Родных  ты,  поди,  и  не
узнаешь, особенно кто молодым преставился.
   - Я Марка Твена читал, - хмуро сказал Илья Ильич.
   - Ишь ты, - Афанасий прицокнул языком, -  второй  уже  человек  этого
Марка поминает. И что, он жив покуда?
   - Сто лет как помер.
   - Тогда не иначе он в Цитадели. Как-нибудь соберусь,  почитаю  твоего
Марка.
   - И всё-таки... - напомнил Илья Ильич.
   - А что всё-таки? Вот был у тебя при жизни заклятый враг. Так  в  том
мире ты его запросто мог  со  света  сжить.  Хоть  самому  подкараулить,
хоть... ну, в общем, были способы. А тут никуда никого не сживёшь, все и
без того на том свете. Да и вообще, никакой подлянки не  сделать,  разве
тот совсем тупой окажется. Только  и  можно,  что  не  встречаться.  Вот
земляки  наши,  особенно  кто  после  войны  сюда  попал,  все   Гитлера
ненавидят. А Гитлер он тут, при больших деньгах, между прочим, рукой  не
достанешь. И ничего ему не сделать, по  второму  разу  на  тот  свет  не
отправишь. Только и можно, что забыть его поскорей.
   - Вот оно как...
   - А ты думал! Война меж мертвецами - последнее дело,  а  из-за  живых
дел, так и вовсе глупо. Люди они разные,  и  правды  здесь  скрывать  не
принято, всё равно, кто захочет, тот всё узнает. Но и презирать людей за
то, как они жили, тоже не принято. Вот я, скажем, сыщик. Так я и на  том
свете сыщицким ремеслом кормился. В ОГПУ работал, на хорошем счету  был.
Вот только расстреляли меня в тридцать шестом. Как  Ежов  Ягоду  скинул,
так меня и расстреляли. И за что, спрашивается? Служил  верой-правдой  и
впредь служить был готов... Добро бы ещё узнали, что я и до семнадцатого
в сыскном работал, так  нет  ведь,  просто  так  в  расход  пустили,  от
излишнего рвения.
   Илья Ильич молчал, пристально  разглядывая  собеседника,  у  которого
оказалась такая богатая биография.
   - И вот, скажем, повстречаю я тут своего следователя - и что? А ничо,
привет, скажу, Антошка! Как ты, своим ходом сюда, с тёплой постельки или
тоже добрые люди помогли? А больше ничего не скажу, потому как теперь мы
с ним на равных, оба окочурились.
   - Да-а... - наконец вымолвил Илья Ильич. - Занятно.
   - А ты ничего мужик, - вдруг произнёс  Афанасий,  -  Это  же  я  тебя
проверял, как ты мои уроки понял. Вот дал бы ты мне сейчас  в  хрюкальце
или в глаза плюнул, так сразу бы почувствовал, что не  надо  было  этого
делать. А я бы заработал на тебе побольше, чем  честным  трудом.  У  нас
судей нет, расчёты  сами  собой  ведутся.  За  мордобой  полагается  три
десятка мнемонов штрафа, половина - битому, половина - в казну. Хрястнул
по зубам, сразу твоя мошна полегчала, а моя наполнилась.  А  зубы  новые
вырастут, народ здеся здоровый, болеть незачем.
   - Так ты придумал про службу в органах или правду сказал?
   Афанасий раздвинул волосы, так что стали видны пролысинка  и  корявый
шрам чуть повыше виска.
   - Видишь? Это от пули след, после контрольного  выстрела.  Специально
оставил, скептикам показывать вроде тебя. Конечно, я не  в  расстрельной
команде служил, а был филером, или, по-нынешнему, топтунком, хотя служба
есть служба и случается на ней всякое. Так-то. Я врать не люблю.  Правда
всегда ядрёней, у неё привкус такой, что не спутаешь. Ты готовься,  тебе
всякой правды узнать предстоит, так моя ещё шуточкой покажется. Да ты не
дёргайся, я ничего личного в виду не имею. Я вообще о людях  говорю.  Ну
вот, скис... а ведь поначалу молодцом держался. Ладно, хватит о  плохом,
давай лучше выпьем.
   Афанасий, словно фокусник, выдёргивающий из  шляпы  кролика,  вытащил
откуда-то трёхлитровую бутыль  мутновато-зелёного  стекла.  Бутыль  была
заткнута  корковой  пробкой  и  залита  сургучом.   Афанасий   привычным
движением крутанул бутылку, глядя на  просвет,  как  вихрятся  по  кругу
мелкие пузырьки.
   - Монополька, - сказал он ласково. - Такой у вас, считай, уже сто лет
не делают.
   - Куда столько?.. - тихо ужаснулся Илья Ильич.
   - Пить, куда ж ещё, чудак-человек?  А  что  много,  так  сам  посуди:
мерзавчик три лямишки стоит, и четверть  -  тоже  три  лямишки.  Это  же
дешёвка! Вот я и беру, чтобы с  запасом.  Которые  молодые,  те  так  не
умеют, для них поллитру создать - предел мечтаний. А мне - запросто.
   - Спивается народ при таких ценах?
   - Не, кто мог спиться, тот ещё при жизни спился. А нам зачем? Хочешь,
я её под куст вылью? А если  не  хочешь,  то  давай  по  маленькой,  для
пищеварения и взаимопонимания...
   Квакер осуждающе смотрел  голодными  глазами.  К  вечеру  само  собой
случилось, что за совместный ужин и комнаты заплатил Илья Ильич.
   - Ты гля, земеля... - заплетающимся языком твердил Афанасий, - у  нас
тут всё как у людей, вечер бывает, а завтра утречко настанет, во как!  А
в нихиле ничего этого нет, не надейся... Там всегда не то вечер,  не  то
затмение. Плохо в нихиле было, да? А я тебя  оттуда  вытащил.  Работа  у
меня такая, сыскать человека, на  путь  наставить,  уму-разуму  научить.
Отловили бы тебя бригадники - как липку ободрали бы. У них налоги знаешь
какие? Ты же  богатый,  а  в  здешней  жизни  ни  хренища  не  смыслишь.
Коммунальные сборы - не плати. Усёк? Нет у  них  никакого  коммунального
хозяйства, всякая срань сама по себе в нихиль уходит. У них под  городом
тоже нихиль, просто фундаменты  попрочнее.  Ненавижу  бригадников,  сами
ничего не умеют, а у меня хлеб отбивают... И город ненавижу! Па-думаешь,
город! У нас тут  ничуть  не  хуже.  Кустики  растут,  бесплатно,  между
прочим, а в городе захочешь в  парк  войти  -  денежку  гони!  Жмоты!  А
хочешь, мы соловья заведём? Я знаю одного, он может продать, настоящего.
Будет у нас песни петь. Дорогой, чертяка,  полста  мнемонов...  но  если
хочешь - покупай! А что, в самом деле?.. Вон квакер и то не  все  деньги
расшвырял. Распятие сделал и уйгуру за так подарил,  у  него  теперь  на
стенке висит. А?.. Ну так что, покупаешь соловья?..
   Илья Ильич еле отвязался от непрошеного приятеля.
   И вот теперь, проснувшись,  Илья  Ильич  лежал  в  чистой  постели  и
пытался осознать, что же всё-таки происходит  вокруг.  Первым  делом  он
обнаружил кошелёк на шее, хотя с вечера снял его и  сунул  под  подушку.
Хотя вроде Афанасий говорил, что мошну здесь  ни  потерять,  ни  украсть
невозможно, только  потратить  деньги  или  добровольно  отдать.  И  ещё
какие-то налоги есть: одни собираются сами собой, другие надо платить.
   Впрочем, этот вопрос волновал Илью Ильича всего менее, покуда хватало
и глобальных вопросов, ответов на которые Илья Ильич так и не услышал.
   За стеной Афанасий  разговаривал  с  хозяином.  Говорили  громко,  не
скрываясь, но понять ничего не удавалось, язык был явно не  европейский.
Уйгурский, может быть,  или  китайский...  Сыщик  вчера  жаловался,  что
китайцев среди новопреставившихся слишком много, приходится язык  учить.
Впрочем, с тридцать шестого года можно и выучить.
   Илья Ильич ослабил тесьму, высыпал на ладонь немалую кучку  мнемонов,
пригляделся к ним, благо что утренний свет позволял. Монеты как  монеты,
новые, ни одной потёртой. Кто же их чеканит и где?  Опять  же,  как  они
чудеса делают? Вот что узнать бы...  хотя  этого  Афанасий,  видимо,  не
скажет. Скорее всего он и сам не знает, принимает потусторонний мир  как
данность и живёт себе. Быть может, оно и есть самое правильное.
   Голоса за стеной звучали сердито, там явно выясняли отношения. А ведь
не иначе о нём спорят, всё-таки новое лицо. Судя по всему, не так  много
в таверне постояльцев, хотя,  казалось  бы,  каждый  день  тысячи  людей
помирают. Если и впрямь  люди  сюда  попадают  богатыми,  то  встреча  и
устройство новичков должны быть поставлены на  широкую  ногу.  Афанасий,
впрочем,  упоминал  каких-то  бригадников.  Должно  быть,  это  и   есть
профессионалы, а сам сыщик и уйгур заодно  -  кустари-одиночки.  Значить
это может что угодно. Возможно, он  попал  в  лапы  мошенников,  которые
зарятся на его мошну.  Хотя  не  исключено,  что  он  избегнул  жерновов
государственной машины, которая мигом выпотрошила бы его начисто. Вот  и
гадай... всегда  хочется  верить  в  лучшее,  но  когда  новые  знакомые
разговаривают так, чтобы ты их не понял, это невольно внушает опасения.
   Илья Ильич гневно сжал кулаки. От каких мелочей зависит судьба!  Если
бы он понимал, что там говорят...
   На мгновение кулаку стало жарко, а монеты, зажатые  в  пясть,  словно
усохли. Илья Ильич разжал кулак и увидал, что  денег  стало  значительно
меньше, по крайней мере десяток мнемонов исчез  мгновенно.  А  ведь  это
сумма, на которую, по прикидкам  Ильи  Ильича,  можно  чуть  не  полгода
прожить! И одновременно Илья Ильич сообразил, что понимает  спорящие  за
перегородкой голоса. Афанасий и уйгур продолжали ругаться по-китайски, и
Илье Ильичу это было известно, но язык стал словно  родной,  и  если  бы
Илья Ильич захотел, он мог бы вмешаться в спор и говорил бы  на  том  же
языке, как будто всю жизнь так разговаривал.
   Ай да денежки, ай да лямишки! Вот только как бы не разориться  этаким
макаром...
   - Ну чего ты ко мне привязался!..  -  захлёбывался  неподалёку  голос
Афанасия. - Ну выпил я вчера, так ничего ж такого не наговорил. Он и  не
поймёт ни хрена, ведь первый день всего тут.
   - Порядок есть порядок, а договор - договор, - скучно отвечал  уйгур.
- Кто тебя просил про город рассказывать? Вот уйдёт он сейчас, и что?
   - А хоть бы и ушёл, поблуждает денёк в нихиле, потом крепче  прежнего
за меня держаться будет. А уж я его теперь в любую минуту сыскать  могу,
ориентировочка у меня на него есть.
   - За этот день его бригадники подберут. Зачем он нам тогда? Его ж  не
выпустят, пока до нитки не разденут.
   - Не пугай, не подберут. Мелкая рыбка в большом неводе не стрянет. Да
и не разденут совсем-то, кой-что и тебе достанется.
   - Всё равно, зачем про  город  рассказывал?  Зачем  сам  его  одевал?
Кормил дёшево зачем?
   - А затем, что он мне земляк! Это  ты  прежнюю  жизнь  позабыл,  а  я
покуда нет. Сыщики все такие, как бы я свежего человека  чуял,  если  бы
память потерял? Так что хватит с тебя и малой денежки, а  большую  ты  с
квакера греби. Я его тебе с потрохами сдал, вот и пользуйся.
   - У квакера никаких денег нет, того и гляди развоплотится.
   - Ты ври, - протянул Афоня, - да не завирайся! Чтоб  мне  так  деньги
сыпали, как они квакеру идут. А что не держатся они, так ведь все к тебе
попадают. Думаешь, я не знаю, как ты с