? Я её денег не беру. И не возьму, даже  когда  в  Отработку
скачусь. Я даже не знаю, сколько она там выколачивает... за свой труд.
   Опять долго молчали, рюмки три или четыре. "Понтонная" чекушка  давно
кончилась,  Илюшка,  по-прежнему  молча,  вытащил  из  ниоткуда  бутылку
"Столичной", привычным движением сорвал станиолевую крышечку, плеснул  в
пузатые стаканчики. Илья Ильич пил словно воду. Потом выговорил:
   - В конце концов, какое у меня право осуждать? Хотя, конечно... -  и,
не закончив фразы, потянулся к быстро налитой стопке.
   Илюшка кивнул, подтверждая, что понял отца. и тоже нарушил тишину:
   - Ты уже поселился где?
   - Нет покуда, - произнёс Илья Ильич, и последнее, казалось бы, лишнее
слово завершило предыдущий  разговор,  показав,  что  к  тягостной  теме
возврата не будет и  никто  не  собирается  представлять  трагедий.  Как
получилось, так и получилось, но надо жить, а то, что у  запоздавшего  с
кончиной главы семейства не оказалось ни дома, ни  семьи,  то  это  беда
временная и поправимая; Покуда - нет, а там - как получится. И слова про
осуждение были сказаны больше для сына,  ему-то  она  мать  и  останется
матерью даже на том свете.  А  пуще  всего  -  недосказанное  "хотя",  в
котором слились вся горечь и  недоумение.  Добро  бы  сыскала  покойница
новую  любовь  или  просто  сошлась  с  кем-то  от  тоски   и   женского
одиночества... было бы по-человечески понятно  и  сына  не  касалось  бы
никоим боком. А так... неудивительно. что молчит поставленный  компас  и
кривит губы ригорист Илюшка.
   И всё-таки хорошо, когда тебя  понимают  и  весь  этот  клубок  вины,
горечи и обиды не приходится распутывать от начала и до конца, да ещё на
глазах у сына. Перевёл умница Илюха  разговор  на  обустройство  будущей
жизни, а прошлого как бы и не было вовсе. Даже рубить узел не  придётся,
сам истлеет и забудется. Тот, кто живёт одними воспоминаниями,  понимает
это лучше прочих.
   - Хочешь, оставайся пока у меня, - подхватил Илюшка, - а там уже  без
торопливости решишь, как устраиваться.
   - Чего тебя стеснять... Мне бы комнатёнку какую-нибудь, не слишком от
тебя далеко, но и чтобы не мешать особо.
   Только теперь Илья Ильич сообразил, что напрочь не представляет,  как
тут решаются жилищные проблемы. Комнаты люди обставляют сами, это  и  по
Илюшкиной норе видно, и по тёти-Сашиной коммунальной комнатёнке.  А  вот
где эти комнаты берутся... Опять бригадники распределяют?  Не  загробная
жизнь, а сущий "Марш коммунистических  бригад".  Коммунальные  сборы  не
платить - это понятно, а как насчёт всего остального? Дома  ведь  кто-то
строит - привычные  городские  многоэтажки,  какими  весь  центр  Питера
уставлен: тут и многоквартирники  девятнадцатого  века  постройки,  явно
после  капремонта  -  из  нынешнего   фешенебельного   центра,   тут   и
монументальный сталинский ампир,  и  изыски  последних  лет.  Разве  что
безликих крупноблочных строений, в каких и по сей день при жизни  ютится
большинство народа, почти не видать. Вроде бы весь Город - один спальный
район, но дома стащены из центра. И памятников нет...  Великим,  которые
поблизости в Цитадели прячутся, не очень хочется чугунные идолы ставить,
а себе, любимому, - долго ли простоит? Вот и получается: по внешности  -
центр города, а по сути -  спальный  район.  Забегаловки,  ресторанчики,
казино, театрики и дома, дома, дома... А что в этих  домах  внутри,  как
жилплощадь используется, кому принадлежит? Неужто и после кончины  людей
продолжает портить квартирный вопрос?
   - Комнатёнку получить - не проблема... - задумчиво протянул сын. - Их
тут сколько угодно,  хотя  лучше  получить  обычный  объём  и  обставить
комнату самому. И дешевле, и жизнь будет привычной. Но давай  этим  чуть
погодя займёмся...
   - Давай! - покладисто согласился Илья Ильич.
   - Сегодня ты у меня ночуешь. Я вон на диванчике лягу,  а  тебе  койку
уступлю.
   В эту ночь койка и диванчик остались без дела. Илья Ильич  с  Илюшкой
сидели, вспоминая прежнюю жизнь. Такой  бы  разговор  да  в  реальности,
то-то радости было  бы  скончавшимся  родственникам,  друзьям  и  просто
случайным, но почему-то запомнившимся людям.  Мнемоны  текли  бы  рекой,
изрядно  украсилось  бы  загробное  царство,  и,  глядишь,   благодарные
покойники  воздвигли  бы   на   площади   монумент   человеку,   который
вспоминает... Конечно, были бы там не Илья Ильич с сыном,  а  отлитая  в
бронзе старушка, которая целыми днями не то дремлет в протёртом  кресле,
не то просто сидит, уставив маразматический взгляд в экран  выключенного
телевизора.  Не  спешите  включать  глупый   ящик,   рассеивать   слабое
внимание... бабушка, сама того не зная, занята важным делом:  возвращает
к жизни  тех,  кто  уже  ушёл.  А  бесконечный  сериал  отвлечёт  ум,  в
склеротическом мозгу начнут бродить никогда не существовавшие персонажи,
а реальные люди пойдут в отработку, превратятся в нихиль.
   Порой во время бесконечной беседы ни о чём к слову  приходилось,  что
опытнейший сын поминал что-то о нынешнем бытии, в котором отец покуда не
смыслил ни уха, ни рыла. Вроде бы ни о чём специально не рассказывал, но
чуткий Илья Ильич успел отметить, как часто поминается в этих  оговорках
Цитадель и ненавистные  охранники.  Этого  уже  было  достаточно,  чтобы
понять: есть у Илюшки цель - и цель жизни,  и  просто  цель,  в  которую
палят, - и называется она Цитаделью.
   Поначалу Илья  Ильич  решил  было,  что  нотки  ненависти  сквозят  в
Илюшкином голосе оттого, что в Цитадель ушла мать, но потом  понял,  что
сыновья ненависть не к  самой  Цитадели,  а  к  охранникам,  стоящим  на
стенах.
   - Показал бы ты мне эту Цитадель, - попросил Илья Ильич. -  Или  туда
нельзя?.. Опасно?
   - Почему опасно? Там бульвар вдоль  стены,  люди  гуляют.  Хочешь,  с
утречка сходим. Только ничего там интересного нет.
   - Это тебе неинтересно, а я ещё не видал. Кстати, а почему  тут  утро
есть, день, ночь... В нихиле вроде ничто не меняется, там всегда сумрак.
   - Это само собой происходит. Где людей много  собирается  или  просто
находится что-то, людьми созданное. Почему так - никто  не  знает.  Одни
считают, что это вещи эманируют. Они же на самом деле не снашиваются,  а
просто портятся от времени. И вот, когда из них вложенная память уходит,
она-то и создаёт эффект идущего времени. Другие говорят,  что  воздух  и
свет  образуются  за  счёт  тех  лямишек,  что   с   каждого   взимаются
автоматически,  просто  потому,  что  дышишь.  И  человек,  прежде   чем
отработкой рассыпаться, задыхается, поскольку дышать ему больше нечем.
   Илья Ильич припомнил исчезновение тёти Саши и передёрнул плечами.
   - И что же, если спать побольше, то денег меньше уходит?
   - Всё одно лямишка в день.
   - Понял... А с прежними приятелями, теми, кто уже тут, ты видаешься?
   - Да как тебе сказать... Специально - нет. А так порой сталкиваюсь на
улице. Я себе свойство купил, в те поры, когда мнемоны швырял без счёта:
ежели вижу человека, сразу знаю, встречался с ним или  нет.  Припоминать
не нужно. А то ведь со мной  вечно  такое  происходило:  вижу  знакомого
человека, знаю, что мы знакомы, а где, когда, как его зовут -  убей,  не
помню. Дурацкое положение. Теперь со мной такого не бывает. Если хотя бы
пару раз с человеком словечком перекинулся, то могу вспомнить,  где  это
было и о чём разговор шёл.
   - А я знание языков себе заказал, - признался Илья  Ильич.  -  Причём
нечаянно. Захотел узнать, о чём люди говорят, а деньги в кулаке  держал.
Теперь все языки понимаю, что новые, что древние.
   Илюшка присвистнул.
   - Абсолютный полиглот - это крутенько. Сколько же денег ушло?
   - Представления не имею. Я и сейчас не знаю,  сколько  этих  монет  у
меня. Неловко считать.
   - Посчитай,  -  сказал  Илюшка,  и  отец  сразу  припомнил  Афанасия,
дававшего тот же совет.
   Илюшка тем временем сунул руку за пазуху, повозился немного и сказал:
   - Двадцать мнемонов. Вообще-то не так много, а для отработки -  целое
состояние.
   - Что, двадцать мнемонов?
   - Твоё знание языков стоило.
   - А!.. А я решил, что ты успел проверить, сколько у  меня  деньжищ  в
мошне спрятано.
   - Этого никто  не  определит.  Тайна  личности,  ядрён  батон...  Всё
остальное пусть за большие деньги, но можно узнать, а этого - нет.
   Посмеялись  не  очень  весело  и  вскоре,  как  водится  в  нетрезвых
компаниях, перешли к анекдотам, тем более что загробных  анекдотов  Илье
Ильичу услыхать было негде. Когда за  окном  мертвенная  ночная  серость
сменилась дневным светом, отец с сыном вышли на улицу  и  направились  к
Цитадели. Шли пешком, благо что недалеко и можно добраться бесплатно.
   - Вот идут по улице два Ильи Ильича, - вспомнил отец старую, полсотни
лет не звучавшую шутку. - А двое - как будет?
   - Илей Ильичей, - убеждённо, как в детстве, сказал Илюшка.
   Бульвар  и  впрямь  был  бульваром,   крепко   утоптанной   дорожкой,
проложенной по оплывшему крепостному валу -  больверку  и  обсаженной  с
двух сторон деревьями, о чём Илья  Ильич  не  без  удовольствия  поведал
сыну.
   - Первые бульвары в Париже появились, когда  французы  стали  сносить
городские  укрепления.  Всё  равно  город  давно  разросся  за   пределы
крепостных стен, так что пользы от них никакой не было. Стены снесли,  а
земляные больверки срывать - себе дороже.  Их  обсадили  с  двух  сторон
деревьями, а может, эти деревья уже и сами выросли, не знаю, по верхушке
вала дорогу проложили,  и  получилось  место  для  гуляния.  Сверху  вид
красивый и зелень опять же... Аристократы в  каретах  туда  на  променад
отправлялись,  а  кто  победнее,  те  вроде  как  мы,  пешком.  Потом  в
подражание  Парижу  в  других   городах   специально   начали   бульвары
прокладывать, кое-где даже насыпь нарочно делали. А в России простой люд
говорил не "бульвар", а "гульвар", потому что там гуляют...
   - Вот она, Цитадель, - сказал сын. Ничего особо грозного или мрачного
не показалось в открывшейся взгляду обители. Стена не  то  из  шершавого
песчаника, не то просто из засохшего самана,  не  особо  высокая,  метра
четыре, не больше. За стеной густо кудрявится зелень и выглядывает  пара
не то смотровых башенок, не то минаретов  или  звонниц.  Ото  всей  этой
патриархальности веяло музейным спокойствием,  а  уж  никак  не  военной
силой. И даже фигуры часовых серьёзности  картине  не  добавляли.  Через
каждые  полсотни  метров,  не  скрываясь,  напоказ,  стояли  неподвижные
фигуры. Юбки, а вернее - опоясания с  густой  бахромой.  Грубые  льняные
рубахи - и никакого намёка на доспехи, хотя бы кожаные  или  из  нашитых
блях. Лишь на головах у некоторых красовались круглые  шлемы-мисюрки.  В
руках короткие копья с широким  лезвием,  из-за  плеча  виднеется  конец
круто изогнутого лука. Тёмные  лица  непроницаемы  и  наполовину  скрыты
завитыми  и  выкрашенными  хной  бородами,  так  что   стоящие   кажутся
манекенами, а не живыми людьми. Впрочем, живого в них и впрямь  осталось
очень немного;  Илья  Ильич  вдруг  осознал,  что  воочию  видит  людей,
скончавшихся три тысячи лет назад и  сумевших  продлить  своё  эфемерное
существование на эти самые тысячи лет. Непобедимые воины,  телохранители
древних владык,  забытые  людьми  и  историей,  они  давно  должны  были
рассыпаться пылью, но  живут,  поскольку  всё  новым  и  новым  владыкам
необходимы телохранители и непобедимые воины. И каждое поколение умерших
солдат  безуспешно  пытается  сокрушить  эту  первую  когорту,   которая
держится вовсе не силой своего оружия, а мощью тех, кто живёт за стеной.
Пытается сокрушить, для того чтобы... а в самом деле, зачем? Этой  ночью
Илья Ильич не раз и не два слышал от сына о провалившихся попытках взять
Цитадель штурмом, о несостоявшихся попытках взять  Цитадель  штурмом,  о
задуманных  попытках  взять  Цитадель...  Зачем  и  что  это  изменит  в
сложившемся положении вещей?
   - Смотри!.. - перейдя вдруг на свистящий шёпот, проговорил Илюшка.  -
Вон видишь?
   Ничего особого Илья Ильич не видал.
   - Да вон, через два человека, видишь, часовой стоит? Это же из новых,
с ружьём!
   Воин, на которого указывал Илюха, никак  не  годился  в  современники
людям, прогуливающимся  по  бульвару,  хотя  и  меднобородые  ассирийцы,
составлявшие большинство на стенах, не могли бы назвать его  своим.  Был
он одет в  камзол,  поверх  которого  красовалась  блестящая  кираса,  а
вооружён допотопным кремнёвым мушкетом и шпагой, которая праздно  висела
на перевязи.
   -  Значит,  это  правда!  -  возбуждённо  повторял  Илюшка.   -   Мне
рассказывали, будто бы лет триста назад Цитадель  была  взята,  а  я  не
верил. Там на стенах всё  больше  ассирийцы,  несколько  римлян  да  ещё
китайцев порядочно, говорят, тоже из тех времён. А этот совсем свежий...
Значит, брали Цитадель и в новое время, просто большая группа прорваться
не сумела, быть может, вот этот стрелок один всего и прорвался. Но  ведь
прорвался же! Значит, и мы можем.
   - Ничего не понял, - перебил Илья Ильич. - Что значит взять Цитадель,
если стоит она цела и невредима, и зачем это нужно? Вообще смешно,  пока
я в гостинице у вольных охотников проживал, так мой друг Афоня о  Городе
говорил сплошными непонятками. А  в  Городе  так  же  точно  о  Цитадели
судачат. Интересно, о чём в Цитадели разговоры идут? Давай-ка,  пока  мы
тут  гуляем,  расскажи  всё  по  порядку.  И  прежде  всего,  зачем   вы
собираетесь Цитадель разрушать?
   - Никто её разрушать не собирается... - проворчал  сын.  -  Просто  у
тех, кто на стенах живёт, работа есть. Не знаю уж, сколько они получают,
но когда в город прогуляться выходят, то ни в чём  себе  не  отказывают.
Правда, редко такое случается, а вот этого, новенького, и вообще  триста
лет никто не видал,  одни  слухи  ходили.  А  взять  Цитадель  -  значит
прорваться внутрь и  занять  место  на  стене.  При  этом  автоматически
становишься её защитником. Только ведь для того, чтобы там встать,  надо
хотя бы одного вот из этих вниз спихнуть.  А  мы  по  сравнению  с  ними
шмакодявки, у них опыт тысячелетний и деньги не чета нашим.
   - По-моему, вы от безделья беситесь. - Илья Ильич  пристально  глянул
на сына. - Ничему, кроме войны, не  обучились,  вот  и  тут  продолжаете
воевать. Знаешь, что мне это напоминает? Есть  такая  игра:  "Король  на
горе"... Вспомнил?
   - Я её никогда не забывал. А куда, скажи, мне себя  приложить?  Ты  и
сам скоро с этим столкнёшься. Тебе пока всё в новинку,  а  как  побудешь
тут лет хотя бы пять, пооботрёшься - и  что?  Человеку  без  дела  никак
нельзя, а какое ты себе применение сыщешь?
   Илья Ильич топнул каблуком.
   - Ты под ноги-то погляди. Вроде бы это не нихиль. В Городе - асфальт,
кое-где, я видал, - плитка. Тут, на бульваре, - грунтовка, между прочим,
хорошо сделано. Вот и  я  буду,  как  встарь,  дороги  ремонтировать,  а
понадобится, то и новые строить.
   Илюшка усмехнулся.
   - Ты знаешь, сколько за последнюю сотню лет дорожных строителей было?
Места все заняты давным-давно. Если  бы  ты  крутым  изобретателем  был,
новый тип покрытия придумал, тогда - иное дело. А ведь ты просто строил,
добросовестно, не спорю, но обычных строителей тут в десять раз  больше,
чем дорог. И какого-нибудь заслуженного старика ты с занятого  места  не
сгонишь, такое можно сотворить только с охранником Цитадели.
   Илья Ильич критически оглядел редкую цепочку  стражников.  Молчаливые
фигуры придавали пейзажу нарочитую театральность,  но  теперь  за  этими
декорациями виделось иное - настоящее и жестокое.
   - Вот мы с тобой болтаем, а они слушают. - Последние слова Илья Ильич
сказал как бы самому себе. - Наверняка у них  все  чувства  искусственно
обострены, так что они всякий шепоток слышат  и  цвет  глаз  у  дальнего
прохожего  могут  рассмотреть.  Вот  послушают   они   наши   крамольные
разговоры, да как шарахнут...
   Илюшка ошеломлённо уставился на отца, потом медленно произнёс:
   - Не шарахнут. У нас свобода слова. Можешь под самой стенкой стать  и
вопить что заблагорассудится. Только если очень громко или там  матерно,
то оштрафуют. Причём чем больше постороннего народу рядом случится,  тем
значительней штраф. Деньги эти идут на то, чтобы люди, которым ты можешь
помешать, не слыхали орежа, мата и  не  видели  непотребств.  Я  однажды
свидетелем был: стоит мужик перед воротами Цитадели, орёт,  надрывается,
а я не слышу ни словечка. А если бы он штаны спустил и начал  стражникам
задницу демонстрировать, то я бы и не увидал этого. Вот  как  я  с  этим
мужичком заговорил, то враз разобрал, какими  словами  он  цитадельников
величает. Это тоже верно, раз я  к  нему  обратился,  значит,  сам  хочу
знать, что он кричит.
   - И что же он кричал?
   - Да просто матерился на знаменитостей. Вы, мол, при  жизни  на  моей
шее сидели и после смерти слезать не хотите. Дурак, короче. Так что  тут
у нас не только  бандитизма  нет,  но  и  хулиганство  редко  встретишь.
Ущучивает народ друг друга с помощью подколов и  тонких  интриг,  иногда
так больно ущучивает, что лучше бы  уж  по  морде  дали...  -  Продолжая
говорить, Илюшка взял отца под руку и повёл прочь от крепостной стены.
   - Погоди, -  воспротивился  отец.  -  Мы  же  ещё  ничего  толком  не
осмотрели. Ворота тут какие-нибудь есть, или всюду так и будет  сплошная
стена?
   - Есть ворота, куда они денутся. - Илюшка был недоволен, но  послушно
повернул обратно. Видно было, что какая-то мысль не даёт ему покоя.
   - Хотя если ты занят, то пошли отсюда, - предложил Илья Ильич, только
теперь заметивший неожиданную нервозность сына.
   - Да нет, мне не к спеху. -  Илюшка  уже  успокоился  и  глядел,  как
прежде, весело. - Просто мысль одна в голову пришла, вот  я  и  забегал,
чтобы её обдумать.  Не  умею  я  думать  неторопливо,  обязательно  надо
бежать, словно опоздаешь принять решение.
   - У меня - то же самое,  -  согласился  Илья  Ильич.  -  На  объекте,
бывает, пока план работ составишь - раза три  весь  выстроенный  участок
обежишь. При этом ещё и все недоделки заметишь... прорабы боялись меня -
жуть! Думали, я специально бегаю, проверять.
   Они дошли до приземистых воротных башен. На башнях с  каждой  стороны
стояло по два часовых, а сами ворота были гостеприимно распахнуты.
   - Входить,  конечно,  остро  не  рекомендуется,  -  высказал  догадку
старший экскурсант.
   - Можно... - Илюха пожал плечами. - Даже не очень  дорого.  Там  тебя
встретит специальный человек, спросит, что ты хочешь  им  предложить,  а
затем объявит, что в твоих услугах они не нуждаются. Есть  и  экскурсии,
но это чудовищно дорого стоит, по карману  только  богатым  новичкам,  к
тому же большинство обитателей Цитадели в этот  день  из  дому  носа  не
кажут. Кому приятно чувствовать, себя экспонатом?
   - Уговорил, - засмеялся Илья Ильич, - на экскурсию не пойдём.
   Подойдя поближе,  гуляющие  заглянули  в  проём.  Там  густо  зеленел
ухоженный парк, аллея, обсаженная кустами  жасмина,  скоро  сворачивала,
так что взгляд далеко не проникал. Ни единой фигуры Илье Ильичу заметить
не удалось, видимо,  не  здесь  было  любимое  место  прогулок  покойных
знаменитостей. Вспомнив о нервозности сына, Илья  Ильич  пожал  плечами,
произнёс пренебрежительно: "Да, пожалуй, это не слишком любопытно..."  -
и повернул вспять.
   Город располагался секторами,  которые,  словно  дольки  апельсина  к
центру, сходились к Цитадели. От  распахнутых  ворот  легко  можно  было
пройти хоть в пакистанский, хоть в испанский сектор. Илья-младший привёл
отца в полутёмное кафе немецкого сектора.
   - Пиво тут лучше, чем везде, - произнёс он, потерев ухо, и Илья Ильич
понял: ушей нежелательных среди немцев меньше.
   Тем не менее был взят самый обычный столик, открытый всем взглядам  и
любознательным ушам. Тоже ясно: если в заведение  явились  иностранцы  и
прячутся от посторонних глаз, значит, имеет смысл подслушать, о чём  они
будут толков