но, но оно явно не  обещало  никаких  перспектив.  Ну,  утыкает  он
рейками окружающее безобразие, уютнее от этого станет или люди появятся?
Человек - животное общественное, и Илье  Ильичу  было  бы  сейчас  легче
среди кипящей серы, но в хорошей компании.
   Может быть, это всё-таки бред? Илья  Ильич  ткнул  кулаком  в  правое
подреберье, заранее  ожидая  вспышки  боли.  Ничего...  то  есть  совсем
ничего, печень как у двадцатилетнего. Если это ад, то какой-то странный.
В аду мучения уменьшаться не должны.
   Илья Ильич отсчитал ещё четыре десятка шагов, воткнул второй  колышек
и присел рядом.
   - Кто теперь скажет, что у меня ни кола, ни двора? Кол есть,  и  двор
кругом необозримый...
   Шутка не веселила. Первый шок  уже  прошёл,  проходило  и  оживление,
вызванное исследованием окружающей... не действительности даже, а скорее
-  кажимости.  Наступала  реакция.  Чувства  были  утомлены  отсутствием
красок, звуков, тактильных ощущений. Если бы не рейки, торчащие одна под
боком, а вторая вдали, впору было бы взбеситься от окружающей пустоты.
   - Вот что, - сказал  себе  Илья  Ильич,  -  я  ложусь  спать,  а  там
посмотрим, чем всё кончится. В бреду, насколько мне известно, спать ни у
кого не получается. Иначе это будет не бред, а сон.
   Спать и впрямь не получалось. Не отпускало  нехорошее  чувство,  что,
покуда он будет валяться сонным, серая пелена засосёт его и  он  уже  не
сможет выбраться даже в это жалкое существование. Не исключено, впрочем,
что и впрямь почивающий вечным сном сном преходящим забыться не может.
   Промаявшись минут десять, а быть может, и полвечности, ибо время  тут
не двигалось, Илья Ильич завозился на тепловатом ничто и запел  нарочито
фальшиво:
   - Почивай в сладком сне, рай приснится тебе!.. А может, он и впрямь в
раю? Чем-то окружающая вата напоминает облака, какими он представлял  их
в детстве... Ещё немножко, и он отыщет какой-нибудь престол  и  Саваофа,
восседающего на нём в окружении ангелов. Хотя, будь так,  его  бы  давно
приволокли на Страшный суд и свергли в  преисподнюю.  И  уж  ни  в  коем
случае не снабжали бы деньгами на дорогу.
   Теперь   Илья   Ильич,   насколько   позволяло   скудное   освещение,
рассматривал самого себя. Он не любил своего тела, за последние тридцать
лет оно стало  неприятным:  дряблым,  нездорового  мыльного  цвета.  Оно
слишком часто отказывалось ему служить,  а  последние  пару  лет  мучило
непрестанными болями. И теперь ничего  не  изменилось,  только  нытьё  в
правом подреберье исчезло и тугой чужеродный ком куда-то  рассосался.  И
то деньги, как говаривали лет сорок назад.
   И вновь мысли, движущиеся по кругу, обратились к деньгам, на  которые
здесь было можно покупать  сосновые  рейки.  Илья  Ильич  достал  третью
копеечку, спросил, словно у живого существа:
   - А одежонку, какую ни на есть, ты сделать можешь?
   Положил монетку под ноги, подождал с минуту, вздохнул:
   - Не получилось... буду покамест изображать нудиста.
   Отыскал взглядом дальнюю вешку, покачал головой - потеряется палочка,
как пить дать, -  но  вытаскивать  её  не  стал,  решив  оставить  метку
неподалёку от места своей высадки. Похлопал ладонями  по  бокам,  словно
намеревался карманы найти на голом теле, выдернул вторую рейку и  пошёл,
стараясь никуда  не  сворачивать,  хотя  и  знал,  что  в  этой  пустоте
неизбежно начнёт давать кругаля.
   На этот раз он считал  шаги,  загибая  палец  левой  руки  на  каждый
десятый шаг. Когда левая рука оказывалась зажата в кулак, а затем  вновь
растопырена в пятерню, - загибался палец правой руки.
   Оставленная вешка быстро скрылась из  глаз,  вокруг  тянулась  пустая
равнина. Лимбо! Больше всего это напоминало первый круг дантовского ада.
   - Значит, так  и  буду  блуждать,  -  сказал  Илья  Ильич,  поудобнее
перехватывая палку.
   Он уже привычно разговаривал сам с собой, тем более что за  последние
годы ему частенько приходилось  сидеть  одному  и  беседовать  сам-друг.
Родных нет, во всяком случае  -  близких  родных.  Как  там  говорят  на
похоронах?  Родные  и  близкие...  Конечно,  у  Ильи  Ильича  оставались
какие-то двоюродные и внучатые племянники, с  которыми  он  в  жизни  не
встречался. Сейчас  их  небось  подняли  по  тревоге,  и  они  озабочены
похоронами. Поди ведь  в  крематорий  стащат...  Илья  Ильич,  достигнув
определённого возраста, начал спокойно относиться к  предположению,  что
когда-то придётся помирать, но мысль о крематории  была  ему  неприятна.
Хотя и кладбище тоже... - "добыча  гробовых  гостей",  -  стихи  Бодлера
казались сейчас особенно неуместными.
   ...Интересно, что будет с его  библиотекой?  Поделят,  наверное,  или
распродадут. Кому сейчас нужны старые книги?  Денег  он  наследникам  не
скопил, едва на поминки хватит, мебель и прочее барахло можно  не  глядя
на помойку стаскивать. Только и есть что  библиотека.  И  ещё  квартира,
конечно, хорошая, трёхкомнатная,  в  сталинском  доме.  А  он  последние
бесплодные годы в ней один жил... Нет, была, конечно, Любаша, но она так
и не переехала к нему, только иногда приходила ночевать, да в отпуск они
старались ездить вместе. Самостоятельная женщина...
   Любаша умерла уже десять лет как, и  он  нечасто  вспоминал  её.  Чем
можно вспоминать женщину, совместная жизнь с которой так и не сложилась?
Как вместе спали? В восемьдесят лет такое  вспоминать  уже  неинтересно.
Вот и получается, что прожил жизнь один. Были бы внуки, была бы  цель  в
жизни, а Илюшка вот оплошал в проклятой Африке.
   Илья Ильич  остановился,  прищурившись,  вгляделся  в  смутную  даль.
Что-то там было. Словно белое летнее  облачко  среди  хмурых  ноябрьских
туч, оно не имело  определённой  формы,  но  выделялось  чистым  цветом,
какого не встретишь поздней осенью.
   Выдёргивая ноги из мягкой пустоты, Илья Ильич заспешил вперёд.  Сразу
стало тяжело идти, все восемьдесят прожитых  лет  вселились  в  дрожащие
колени и грудь, которой не хватало воздуха.
   "Куда бегу? - подумал Илья Ильич. - Если я  помер,  так  впереди  всё
равно вечность, успею куда угодно.  А  если  жив,  то  и  поберечь  себя
надо..." Белое  приближалось.  Уже  можно  было  различить  человеческие
фигуры,  странно  неподвижные,  а  рядом  не  строения  даже,  а  скорее
декорации. Да, больше всего  это  напоминало  именно  старые  декорации.
Колонны, дорические или ионические - кто их разберёт? -  торчали  ввысь,
ничего  не  подпирая,  белые  неживые  деревья  напоминали   фикусы   из
цветочного  магазина,  и  человеческие  фигуры  казались   алебастровыми
статуями. Впрочем, нет, не человеческие... Это были ангелы! За спиной  у
каждого топорщились декоративные лебедячьи крылья. Всё это до  идиотизма
напоминало придуманный им полчаса назад бред.
   Под ногами наконец-то появилось твёрдое, что-то вроде брусчатки, Илья
Ильич от неожиданности  споткнулся  и  едва  не  упал.  Выручила  рейка,
намертво зажатая в кулаке.
   Сомнений  не  оставалось  -  перед  ним  был  рай!  Вернее,   искусно
выполненный  макет  рая  размером,  вероятно,  чуть  более   полгектара.
Тутовник вперемешку с яблонями, коленкоровые цветы на клумбах,  дурацкие
колонны и ангельские чучела с пальмовыми ветвями, арфами и обоюдоострыми
тевтонскими мечами, зажатыми в кулаке. В самом центре этого садика  Илья
Ильич, как и ожидалось, сыскал облако с резным  креслом  на  верхушке  и
восседающего на этом кресле  господа.  Так  же  как  и  всё  окружающее,
господь был бел и ненатурален.
   Оскальзываясь и помогая  себе  рейкой,  Илья  Ильич  вскарабкался  на
облако,  приблизился  к  макету  вседержителя,  ухватил   за   ухо.   На
святотатство никто  не  отреагировал.  Вернее,  отреагировало  ухо,  оно
отломилось, вниз посыпался сероватый порошок.
   - Тьфу ты, пропасть! - огорчился Илья Ильич. - Не успел оглядеться, а
уже ломать начал, вандал... Я думал, он хотя бы  из  папье-маше,  а  тут
вообще какая-то труха. Вот как теперь чинить?
   Наклонился, набрал в  ладонь  порошка,  поплевал,  стараясь  замесить
что-то вроде теста, которым можно было бы приклеить  богу  ухо.  Ухо  не
приклеивалось. Господь смотрел на происходящее с улыбкой всепрощения под
грозно нахмуренными бровями. Совершенно  дурацкое  сочетание,  очевидно,
того,  кто  строил  обветшалую   декорацию,   ничуть   не   интересовала
достоверность.
   Илья Ильич  положил  испорченное  ухо  на  колени  богу  и  осторожно
спустился в сад. По дороге он заметил, что его палка в нескольких местах
пробила облачную поверхность и оттуда клочьями  ваты  выпирает  знакомое
серое ничто.
   - Ха! - громко сказал Илья Ильич. - Чует моё  сердце,  что  здесь  не
обошлось без презренного металла!
   Достал копеечку, издали бросил на колени богу и приказал:
   - Ну-ка, живо поправить, что я тут наломал!
   Латки на облаке оказались совершенно незаметны, а вот  возникшее  ухо
получилось слишком новеньким, оно кукольно-розовым пятном выделялось  на
меловой  поверхности  статуи,  невольно  привлекая  взгляд.  Илья  Ильич
поморщился, но больше ничего не стал исправлять.  Он  осторожно  обходил
райский  садик,  разглядывал  коленопреклонённых  ангелов,   восторженно
протянувших руки к престолу, ангелов, неслышно  поющих  или  трубящих  в
горны, отнятые у гипсовых пионеров, воинственных архангелов,  охраняющих
с мечами в руках периметр  махонького  рая...  "Райка",  -  припомнилось
слово, и Илья Ильич подивился его уместности.
   По самому краю эдемчика всхолмливался  валик  белой  пыли,  очевидно,
когда-то здесь поднималась стена, ограждавшая благолепие  от  непрошеных
гостей вроде недостойного  Ильи  Ильича.  Но  теперь  стена  рухнула,  и
выцветшая райская краса  быстро  разрушалась.  Оглянувшись  назад,  Илья
Ильич обнаружил, что  его  босые  ноги  в  нескольких  местах  проломили
полированный плитняк дорожки, выдавив наружу пыль и клубящееся ничто.
   Заглаживать следы Илья Ильич не стал. И так понятно, что  тут  всё  в
забросе и разваливается само по себе. Выбрал место, где  камень  казался
попрочнее,  сел  в  роденовской  позе,  обхватив  голову  руками.  Потом
засмеялся. Горло, отвыкшее за последние годы от смеха, издавало хриплые,
нечеловеческие  звуки,  внутри   всё   замерло   в   ожидании   приступа
скручивающей боли, но остановиться Илья Ильич не  мог.  Он  хохотал  всё
громче и отчаянней,  хохотал  над  собственной  бездарной  смертью,  над
собой, голым и тощим, сидящим среди развалин кукольного райка  с  мешком
денег на шее. Всего этого было  слишком  много  для  мозга,  измученного
многонедельной пыткой, и в то же время слишком мало, поскольку вокруг не
было ничего настоящего, кроме сосновой жёрдочки в руках. Но даже сойти с
ума Илья Ильич не надеялся. Если уж ты умер  в  здравом  уме  и  твёрдой
памяти, то безумие будет для тебя непозволительной роскошью.
   Хохотал со всхлипом, до  слез,  до  икоты  и  судорог  в  натруженном
животе. Потом замолк и замер. Если  бы  умел,  то  заплакал  бы.  Другие
старики,  бывает,  частенько  плачут,  а  он  живёт  всухую.  Даже   над
заваренным цинковым гробом, в котором привезли Илюшку, не сумел  пролить
ни слезинки. А говорят, кто плачет, тому легче живётся. А уж умирается и
того легче.
   Илья Ильич потряс головой, зажмурился, не  желая  видеть  окружающего
абсурда, застонал сквозь сжатые  зубы.  Не  спасала  давняя  привычка  к
иронии, да и на истерику сил  больше  не  было.  Прямо  хоть  ложись  да
помирай.
   - Иду! Иду!.. - раздался неподалёку призывный клич.
   Илья Ильич вскинул голову и увидал, что к нему, вздымая  клубы  серой
дряни, бежит человек.
   Он бежал, словно по хорошей дороге, ничуть не  проваливаясь,  и  весь
его вид был донельзя старомоден и кинематографичен.  Такие  наряды  Илья
Ильич  видывал  лишь  в  годы  самого  сопливого  детства,   да   и   то
исключительно у престарелых щеголей, достающих  по  весне  из  гардероба
пронафталиненные наряды нэповской эпохи. И, конечно, на киноэкране  тоже
приходилось видывать такое. У встречного была соломенная шляпа  канотье!
Белая  пикейная  рубашка  с  выворачивающимися   манжетами   и   сменным
воротничком на запонках! У него были  штаны  со  штрипками  и  полосатая
жилетка с кармашком для часов! Серебряная цепочка аксельбантом сбегала к
кармашку, и можно было не сомневаться, что часы там  тоже  серебряные  с
откидной крышкой, украшенной гравированной надписью. И на ногах, которые
так легко ступали по серому, красовались лаковые штиблеты.
   - Опоздал! - причитал бегущий. - Как есть опоздал! Что ж он  наделал,
дуралей!.. Иду, сударь! - Последнее он прокричал в голос, хотя уже был в
десяти шагах от Ильи Ильича.
   Илья Ильич поднялся навстречу. Ему было неловко, и оттого он особенно
остро чувствовал свою наготу. Судя по всему, явился хозяин  раешника,  в
котором Илья Ильич так по-хамски нашкодил. И ведь не скроешь ничего, вон
они, следы, заметные, оплывшие, словно отпечатанные на тающем снегу. Как
теперь прикажешь оправдываться? Эх, до смерти дожил, а ума не нажил!
   - А может, и  успел!..  -  пробормотал  прибывший,  останавливаясь  и
окидывая взглядом  обнажённую  фигуру  Ильи  Ильича.  Затем  он  перевёл
дыхание и без перерыва выпалил:
   - Ду ю спик инглиш? Джун хуа шо бу шо? Шпрехен зи дойч?
   - Я, - ответил Илья Ильич, - абер зер шлехт.
   - Абер шебихь, - поправил франт и добавил, обращаясь к самому себе:
   - Кажется, договоримся...
   - Я вообще-то русский, - сказал Илья Ильич.
   - Ба, земеля! - искренне обрадовался франт. - Тогда совсем просто.  А
то ведь никогда не знаешь, кого сюда  занесёт.  Каждый  на  своём  языке
бормочет, жуть, иной раз ни слова не понять...
   - Я тут напортил вам... - виновато произнёс Илья Ильич,  указывая  на
следы разрушения.
   - А!.. Фигня всё это... - отмахнулся щеголь. Он подошёл к стражу, всё
ещё охраняющему осыпавшиеся ворота, и пинком обратил его в прах.
   - Во, не держится, через полгода  и  следа  не  останется.  Тут  одна
отработка осталась.
   - А что это такое?
   - Отработка-то? А пыль видишь? Это и есть  отработка.  А  как  совсем
рассыплется, то обратно в нихиль перейдёт.
   Илья Ильич молча кивнул, отметив про себя слово  "нихиль".  Очевидно,
так называли сероватое ничто, расстилавшееся кругом. Ничего не  скажешь,
удачное слово, не иначе, придумал его человек,  не  чуждый  философии  и
латинскому языку.
   - Я не про пыль. Кому этот макет понадобился?
   - Ай! - Незнакомец огорчённо отмахнулся. - Лучше не вспоминать - одно
расстройство. Я потом всё объясню. - Он безо всякого  перехода  протянул
руку и представился:
   - Афанасий. Можно Афоней звать. Сыщик я.
   - Илья, - назвался Илья Ильич.  Хотел  по  отчеству,  как  привык  за
последние годы, но вовремя сообразил, что словоохотливый Афанасий, поди,
старше его окажется, так что получится сплошной конфуз.
   - Так-то, Илья, - задумчиво проговорил Афоня, -  ты  хоть  понимаешь,
что с тобой приключилось?
   - Да уж как-нибудь. Я в полном сознании помирал, до последней секунды
всё помню.
   - Мне, значит, легче, не придётся вокруг да около ходить. Человек ты,
вижу, толковый, рыдать и башкой биться не собираешься. Хотя  прямо  тебе
скажу, всё здесь не так, как батюшка  в  церкви  учил.  Это  надо  сразу
уяснить, а то получится вот этакое безобразие...  -  Афанасий  шагнул  и
ловким ударом развалил ещё одного ангела.
   - А я ничего этакого и не ждал, - осторожно произнёс Илья  Ильич,  на
всякий случай умалчивая о своём упорном безбожии. - Потому  и  удивился,
когда встретил раёк.
   - Раёк что надо, -  протянул  Афанасий,  скучающим  пинком  обваливая
садовую беседку. - Я ведь испугался, что ты его создал. А  это  какое-то
старьё, они тут попадаются время от времени. Сотворит  его  какой-нибудь
олух царя небесного, все деньги расшвыряет, а потом мается.
   - Я тут тоже кое-что создал, - сказал Илья Ильич, показывая палку.
   - Это ничего... пустяки. Небось одну лямишку потратил?
   - Монетку, что ли?
   - Ну да,  лямишку.  Которая  маленькая.  Она  как  будто  из  ляминия
сделана, вот и зовётся лямишкой.
   - Тогда как раз лямишка и ушла. А костюм попросил - ничего не вышло.
   - Костюм это дороже... Да ты не боись, я всему научу, раз уж  я  тебя
сыскал. Только это... я ведь тут брожу, разыскиваю вас, потеряшек, время
трачу, силы... ну, ты понимаешь?
   - Сколько? - спросил догадливый Илья Ильич.
   - Твёрдых расценок нет, -  честно  сказал  Афанасий.  -  Кто  сколько
даёт... Иной в нихиле так намучается, что готов всё, что есть, высыпать.
Но вообще-то десять мнемонов будет нормально. Сам посуди, сдеру я с тебя
сейчас лишку, так ты же потом со мной и здороваться не будешь.
   Илья Ильич развязал кошель, отсчитал десять монет покрупнее, протянул
сыщику.
   - Так?
   - Правильно! Я же говорил, что ты толковый мужик! - Афанасий  вытянул
из-за пристяжного воротника кисет и  высыпал  туда  получку.  Кисет  был
точно такой же, как у Ильи Ильича, только заметно полегче.
   - А всё-таки как бы  приодеться?  -  напомнил  Илья  Ильич,  которого
начинало тяготить, что он стоит голый, словно новобранец на медкомиссии.
   - Это мы сейчас, живой  рукой!  Дай-ка  мнемончик,  покажу,  как  это
делается...
   Илья Ильич  покачал  головой,  но  мнемончик  достал  беспрекословно.
Афанасий зажал монету в кулаке и спросил:
   - Какой тебе костюм-то?
   - А какой был за день до  смерти,  -  сказал  Илья  Ильич,  мимоходом
подивившись, как легко слова о собственной  кончине  слетели  с  губ.  -
Хороший костюм был, почти новый.
   - Значит, тот самый... так мы могём. Вот новое что  выдумать,  это  к
портному надо.
   В следующее мгновение Илья Ильич почувствовал на теле одежду. На  нём
и впрямь был его старый, "почти новый" костюм. Даже  затёртое  пятно  на
лацкане, которое не сумела изничтожить химчистка, оставалось на месте.
   Афанасий разжал кулак. На ладони вместо одной крупной  монеты  лежало
несколько лямишек.
   - Сдача! - возгласил Афанасий, протягивая ладонь. Очевидно, мимо  его
внимания не прошло выражение лица Ильи Ильича, когда у него  потребовали
монету.
   - Оставьте себе, - сказал Илья Ильич. - Мне их и класть-то некуда.
   - Для денег место всегда найдётся, - возразил Афоня, но лямишки мигом
прибрал.
   Илья Ильич огладил полы пиджака, сунул руку во внутренний карман, где
обычно лежал паспорт. Конечно, никакого паспорта там не оказалось, да  и
вообще ничего не было. Карманы были пустыми как после химчистки, которая
вопреки рекламе не сумела вывести пятна. Но теперь Илья Ильич знал, что,
если понадобится,  он  и  паспорт  себе  сможет  сотворить.  Вот  только
понадобится ли ему паспорт?
   - А я монетку под ноги клал... - сказал Илья Ильич и, обкатывая новое
слово, добавил:
   - На нихиль.
   - Это необязательно. Главное, достать деньги и захотеть.  Если  денег
не хватает,  то  ничего  и  не  получится.  Только  так  сразу  деньгами
швыряться не надо, пока цены не узнаешь и всё  такое  прочее.  Ну  да  я
подскажу по первости. А теперь пошли отсюда, я  же  тебя  ещё  должен  к
людям вывести...
   - И что... - решился спросить Илья Ильич, - те люди,  которые  раньше
умерли, друзья, родные, они все здесь?
   - Не так сразу, - поморщился Афоня. - Тут подготовка нужна, ты уж мне
поверь. Ты, главное, за меня держись, а я всё справлю в лучшем виде.
   Афанасий порылся в мошне,  добыл  какую-то  мелочишку,  ухватил  Илью
Ильича за запястье и по-гагарински звонко произнёс:
   - Поехали! За счёт заведения!..
 
*** 
 
   Маячок гудел с тупой неумолимостью телефонного сигнала. Он  включился
вчера и с тех пор не умолкал ни на мгновение. Бип-бип-бип...  -  телефон
занят, но в трубке продолжает гудеть. Даже ночью  сквозь  сон  слышалась
череда коротких гудков. Людмила нехотя открыла глаза, невидящим взглядом
уставилась в низкий бревенчатый потолок.
   "Ну что ему надо? Что он пикает? Знаю уже,  знаю...  не  глухая,  ещё
вчера  услышала  и  всё  поняла..."  Можно  было  бы  выключить  маячок,
придави