ом  воздухе,  теряя  очертания,  взметнулось  облачко
серебристой пыли, а потом на Илью Ильича упала  пустая,  пахнущая  чужим
потом одежда. Закон, о существовании которого забыли и Илья Ильич, и его
противник, свершился с механической неотвратимостью. С каждым  ударом  в
кошеле рыжебородого убывало денег, и, едва он отвёл душу на  всю  сумму,
нихиль забрал его себе. Уж этому человеку, о котором в памяти  людей  не
осталось ничего, не грозила судьба призрака. Нихиль и есть нихиль. Ничем
он был, в ничто и обратился.
   Илья Ильич сплюнул кровь, проверяя, целы  ли  зубы,  хотя  и  странно
заботиться о таких вещах, когда самому осталось существовать в  плотском
облике от силы один день. Зубы шатались, но, кажется, были целы.
   С  брезгливым  интересом  Илья   Ильич   шелохнул   опустевшие   вещи
рыжебородого. Кафтан из грубого льна, а медные бляхи, отсутствие которых
так удивило Илью Ильича, оказывается, вшиты с  исподу.  Внутри  кафтана,
рукава   в   рукава,   вложено   что-то   вроде   рубашки.   Надо    же,
хлопчатобумажная... Любопытно, был ли у ассирийцев хлопок или  это  дань
новому времени? Хотя кафтан тоже подбит ватой, так что, видимо, своё, по
моде тех лет.  Вместо  штанов  -  опоясание,  длинная  лента  материи  с
бахромой по краю. Илюшка рассказывал,  что  во  время  штурма  крепостей
воины, оказавшиеся  на  гребне,  скидывали  опоясания  и  с  их  помощью
втаскивали на стену ждущих товарищей. А дальше, видимо, воевали с  голой
задницей, потому что обернуть эту штуку вокруг чресел  -  задача  не  из
простых. Вся одежда грязная, засалена до крайней  степени.  Хорошо  хоть
вшей здесь не бывает, а если и бывают, то  за  особую  плату.  Сапоги  с
подмёткой, вывернутой на носок,  чтобы  не  так  сильно  снашивались  на
каменистых дорогах. Таким сапогом припаять - мало не покажется. Изношены
чуть не до дыр. И этому человеку завидует  всё  царство  мёртвых?!  Хотя
скорей всего он просто не знал, что можно жить комфортней. Он получал от
жизни всё, что пожелает, и не виноват, что  скудная  фантазия  не  умела
пожелать чистой одежды...  Меч,  дурно  выкованный  из  дурного  железа.
Странно, вроде бы - древний мир, у них там бронзовый век должен быть. Во
всяком случае, в школе так  учили.  В  Египте  метеоритное  железо  было
дороже серебра. Опять дань новым веяниям или обычное  незнание  истории,
отличающее чуть не всякого русского человека?
   Илья Ильич поднял грубо сделанный медный браслет, сунул в карман - на
память. Странно, на память о  человеке,  который  только  что  бесследно
рассыпался именно потому, что памяти о нём у людей не осталось.  Браслет
был тяжёл и ещё хранил тепло чужой руки.
   Потом внимание привлёк кожаный мешочек - кисет для денег, в  точности
такой же, как у самого Ильи Ильича. Выходит, за тысячи лет  внешний  вид
кошеля ничуть не изменился. Быть  может,  в  таких  вот  ксивниках  наши
неандертальские пращуры хранили своё  немудрящее  достояние  -  скребок,
проколку, пару кремешков для высекания огня. И с тех самых пор,  едва  у
людей появилось представление о самих себе и память об умерших,  умершие
стали воскресать среди нихиля с кожаными мешочками  на  шее.  Интересно,
какого вида были в ту пору поминальники - мнемоны  и  лямишки  каменного
века? Особо причудливые каури, не иначе, говорят, эти  ракушки  по  всей
ойкумене в качестве  денег  ходили,  и  на  заполярном  Урале  археологи
находят в могильниках тропическую ракушку.
   В мешочек Илья Ильич заглянуть не успел, от первого же  прикосновения
истлевшая кожа расползлась, и чужой кошелёк рассыпался, канув в  нихиль.
Что ж, это правильно, такая вещь владельца переживать не должна.
   Потеряв интерес к трофейному барахлу, Илья Ильич хотел было встать  и
тихонечко, пешим по конному, как полагается  вконец  обнищавшему  жителю
Отработки, направиться к дому. Как ни верти, но Илюшкина комнатка теперь
его, а за  комнату  заплачено  сполна,  так  что  она  переживёт  своего
владельца. Однако приступ дурноты опрокинул его обратно в  нихиль.  Чёрт
бы подрал проклятого ассирийца! Последний удар двумя руками  по  затылку
явно вызвал сотрясение мозга, так что идти куда бы то ни было  оказалось
совершенно невозможно. Придётся куковать тут, без капли  воды,  так  что
даже рот, полный крови и желчи, не прополоскать. Илья Ильич скорчился  в
позе младенца в утробе и приготовился к долгому и мучительному ожиданию.
   - Иду, сударь, иду! - послышался  голос.  Илья  Ильич  разлепил  один
глаз, тот, по которому не приложился кулак стражника,  и  увидал  сыщика
Афоню. В свою очередь тот, увидав  бедственное  положение  Ильи  Ильича,
всплеснул руками и воскликнул:
   - А я гадаю, чего у меня компас так странно сработал!
   Глянул в избитое, вновь постаревшее лицо, сокрушённо покачал головой.
   - Говорил я, земеля, рано тебе в Город. Ну что, на кого ты там  попёр
как не надо?
   - На Цитадель, - признался Илья Ильич.
   - Ой-я! - Сыщик страдальчески схватился за щёку, словно у него заныли
зубы. - Хуже ничего придумать не мог! И деньги небось все профукал.
   - До последней лямишки. Только что проверял.
   - И что теперь?
   Илья Ильич не ответил, ему вновь стало дурно. Тягучая  желчная  рвота
обжигала горло.
   - Ну чего с тобой делать, земеля? - посочувствовал Афанасий. - Давай,
пошли. Буду тебе по две лямишки на день  выдавать.  Одну  на  воздух,  а
другую, чтобы уйгур во дворе спать разрешил и водички  дал.  -  Афанасий
поморщился страдальчески и добавил:
   - Ты не думай, я тебя не за красивые глаза ссужаю, а  потому  что  ты
ещё свежак, тебе ещё деньги приходить будут. Как появятся  -  отдашь,  я
таких, как ты, знаю, ты отдашь. Вставай,  тут  недалеко,  своими  ногами
дойдём.
   Илья Ильич попытался встать и не смог. Голова болела нестерпимо, ноги
подкашивались.
   - Ить, как тебя корёжит, - заметил Афанасий. - В  другой  раз  прежде
думать будешь, а не лезть нахрапом, куда не просили. Что мне теперь,  на
закорках тебя переть? У меня денег тоже  не  полный  амбар,  после  тебя
удачу как отрезало, ни одного человечка не отыскал.
   Наставительный голос мучил больную голову несказанно, Илья  Ильич  не
выдержал и застонал сквозь сжатые зубы.
   - Ладно, где моя не пропадала, - сжалился  резонёрствующий  сыщик,  -
довезу тебя.
   Афоня наклонился поднять тряпки, которые, видимо,  принимал  за  вещи
Ильи  Ильича.  Из  кучи  тряпья  вывалилась  завитая,  выкрашенная  хной
накладная борода.
   - Ишь ты, поди ж ты, что ж ты говоришь ты! - восхитился Афоня. -  Это
ты стражником наряжался, что ли? Думал, не признают, да?  Не,  тебя  ещё
учить и учить. Меня слушать надо было, если жизни не понимаешь!  Ты  ещё
свой маскарад придумать не успел, а они там на стене  уже  всё  знали  и
посмеивались. Усёк теперь, голова еловая?
   - Это не моё, - выдавил Илья Ильич. - Это настоящий стражник  был.  Я
его со стены скинул, а он меня избил. Лупил, пока сам не рассыпался.
   Афоня замер с раскрытым ртом, затем гулко сглотнул и переспросил:
   - Настоящий стражник? Из Цитадели?
   Илья Ильич кивнул, с трудом сдержав вскрик от полыхнувшей  в  затылке
боли.
   - И это он тебя тут изволтузил?
   - Он.
   - Ты не врёшь? - свистящим шёпотом спросил Афоня. -  Так  у  тебя  же
денег должен быть полный кисет! За этакую кулачную расправу! Если  бы  у
него денег не было, он тебя и пальцем коснуться бы не  сумел,  махал  бы
кулаками, что мельница, - и всё впустую.
   Только теперь эта  очевидная  для  загробного  мира  истина  вошла  в
больную голову Ильи Ильича. Непослушными пальцами он распустил  завязку,
и на подставленную ладонь потекла струйка лямишек.
   - Ого! - возопил Афоня. - Да ты богач! Ты глянь, сколько их у тебя!
   - Только что ни единой не было, - смущённо пробормотал уличённый Илья
Ильич.
   - Так небось до драки смотрел?
   - Какая там драка... Бил он меня и сдачи не просил.
   - Так, - переходя на деловой тон, сказал Афанасий. - Давай-ка я  тебя
подлечу...
   - Сам... - не согласился смурной Илья Ильич.
   - Опять наделаешь как не надо, - поморщился Афанасий,  но  настаивать
не стал, лишь посоветовал:
   - Голову поправь, а синяки да шишки - сами  пройдут,  нечего  на  это
деньги швырять. Экономить приучайся. Экономия, она,  брат,  должна  быть
экономной.
   - Экономика, - машинально поправил Илья Ильич.
   - Тебе виднее, ты у нас профессор. А экономить всё  равно  приучайся,
тех денег, что прежде, у тебя уже не будет.  Небось  дома  и  сороковины
прошли, так что особо вспоминать тебя больше не станут.
   Голову отпустило разом, словно и не болела она никогда, лишь  рвотный
вкус во рту никуда не делся, напоминая о недавних страданиях. Илья Ильич
осторожно поднялся, не доверяя обретённому здоровью.
   - Рёбра-то целы? - заботливо спросил Афанасий.
   - Вроде целы.
   - Ну тогда пошли.
   Таверна уйгура ничуть не изменилась, что  показалось  даже  странным,
ведь с самим Ильёй Ильичом за эти же дни случилось столько всего, что на
несколько лет могло хватить. Уйгур встретил их поклонами, взгляд его  на
мгновение задержался на вспухшей физиономии гостя, но и теперь восточный
человек дипломатично промолчал, никак не высказав своего удивления. Зато
Афоня дал волю чувствам.
   - Ты гляди, - закричал он, дёргая уйгура  за  рукав,  -  видишь,  кто
пришёл? А ты говорил - не вернётся! Нет, старая дружба не ржавеет!
   Илья Ильич усмехнулся потаённо и ничего не сказал.
   Вновь, словно в первый день, выставленный на улицу столик был  накрыт
крахмальной скатертью, объявились кушанья,  о  доброй  половине  которых
Илья Ильич и не слыхивал. И  когда  Афоня  извлёк  из  воздуха  четверть
"Смирновской", в том не было уже ничего  удивительного,  а  только  дань
традиции.
   - Со здоровьичком! - произнёс тост благодушествующий Афанасий.
   За это Илья  Ильич  выпил  с  готовностью.  Закусили  лосиной  губой,
тушенной в сметане. Квакер, видимо окончательно перешедший на  должность
полового, принёс с кухни блины с  припёком  и  мёд.  Афоня,  щуря  сытые
глазки, наклонился к Илье Ильичу и шёпотом спросил:
   - Слушай, как тебя всё-таки угораздило стражника прикончить?  Они  же
бессмертные.
   - Сам помер, - коротко ответил Илья Ильич. - Бил меня, пока деньги не
кончились, а там и рассыпался.
   - Так ты его действительно со стены сбил или просто в Городе встретил
и до того довёл, что он на тебя с кулаками кинулся?
   - Со стены.
   - Чудеса на постном масле! Сам бы не видел, не поверил бы ни в жизнь.
А как ты его?..
   -  Старался...  -  Илья  Ильич  пожал  плечами.  Афоня   понял,   что
подробностей не дождётся, и вновь перешёл на менторский тон:
   - А всё равно, как ни верти, получается, что ты в прогаре. Денег нет,
омоложаться заново нужно будет, а что стражника ты порешил, так  на  его
месте уже кто-то другой стоит.
   - Не кто-то, а мой сын.
   - А!.. Тогда понятно. Значит, как ты этого дурачка сделал -  тоже  не
скажешь. А вот у меня детей нету, даже случайных. Я  проверял,  тут  это
нетрудно узнать, осталась в живом мире твоя кровь или ты весь сюда убыл.
   - Я тоже весь, - сказал Илья Ильич. - Сын у меня  молодым  погиб,  не
успел пожить.
   Афоня кивнул и наполнил стаканчики. Выпили  ещё  по  одной.  Говорить
было не о чем, и Илья Ильич,  удивляясь  самому  себе,  запел  на  мотив
старой     песни     "Полюшко     поле"     текст,     слышанный      от
студентов-стройотрядовцев на прокладке трассы:
 
   Глокая куздра штека будланула бокра,
   И теперь она куздрючит тукастенького бокрёнка!
 
   Очень хорошо слова эти ложились на  ситуацию,  объясняли  всё  и  всё
оправдывали. Зачем зря трепать языком, когда можно спеть, и  всё  станет
понятно? В прежней жизни он бы ни за что не  позволил  себе  такого,  но
сейчас... какие могут быть комплексы?  Единственное  неотъемлемое  право
усопшего  -  быть  собой.  Поётся,  значит,  пой,  и  пусть   кто-нибудь
попытается осудить тебя за несоответствие месту, времени или ситуации.
   Афанасий некоторое время слушал молча, потом,  ничего  не  спрашивая,
начал подпевать, и вскоре они пели на два голоса:
 
   Ой ты, куздра, зачем ты будланула бокра?
   Ведь у бокра был бокрёнок, очень тукастенький бокрёнок!
 
ГЛАВА 7 
 
   Компас замолк. Много лет  кряду  она  ежедневно  слушала  его  тонкие
гудки, возвещавшие, что с сыном всё  в  порядке,  насколько  может  быть
порядок с человеком, давно ушедшим из жизни. И вдруг -  тишина.  Полная.
Могильная тишина.
   Сначала она подумала на самое простое: сын поставил блок,  не  хочет,
чтобы она знала хоть  что-то  о  его  житье.  И  объяснение  этому  было
подходящее: долгожитель, муж встретился  с  Илюшкой  и  восстановил  его
против матери. То есть особо восстанавливать там было  нечего,  ригорист
Илья не простил матери её работы, но муженёк  напомнил,  чем  ещё  можно
досадить бывшей супруге. Потом в голову пришло простое соображение,  что
муж ничего о её нынешней жизни не знает, во всяком случае,  не  знал  до
недавнего  времени,  что  полжизни  назад  он  похоронил  её  всерьёз  и
навсегда, не надеясь  на  встречу,  и  потому  никакой  злости  и  обиды
накопить за эти годы не мог. Это у неё злость на саму себя  и  обида  за
несложившуюся  жизнь  переродились   в   недоброжелательство   к   мужу,
оставшемуся жить, поступившему умнее, чем она.
   Тогда пришёл страх. Если Илюшка не поставил блока, не  заслонился  от
матери стеной молчания, то куда он делся? Вдруг он в один день растратил
все свои деньги и вновь погиб, прежде чем мать успела помочь ему? А ведь
такое запросто может случиться, мальчик привык жить, ни в  чём  себе  не
отказывая, а теперь, когда отец тоже здесь и не  вспоминает  его  каждый
день, Илюшка мог и не рассчитать, разом пустив деньги на ветер.
   Людмила успокаивала себя, что даже в  этом  случае  сын  не  исчезнет
бесследно, а обратится в  призрак,  ведь  документы  в  военных  архивах
хранятся, "Книга памяти" издана, но от подобных  успокоений  становилось
ещё хуже.
   А в сожителе, как назло, словно что-то  человеческое  проснулось.  Он
сидел на топчане, время от времени вопросительно поглядывал на  Людмилу,
но, не дождавшись слов,  начинал  тянуть  заунывную,  выматывающую  душу
песню. Песни, которые пел зомбак, были без слов:  одна  весёлая  и  одна
унылая. Сегодня весёлой не было слышно, зомбак с небольшими  завываниями
тянул одну и ту же ноту, от которой у вселенной  начинали  болеть  зубы.
Прежде Людмила не злилась на  эти  песнопения,  лишь  удивлялась  порой:
неужто из подобных завываний родились знаменитые тирольские йодли? Места
вроде те самые, зомбак в живом мире, где сыскалось его  вмёрзшее  в  лёд
тело, носит гордое звание тирольского человека. И учёные спорят, был  ли
он предком современных людей или же приходится им двоюродным пращуром. А
чего спорить? Ясно же, что не был он ничьим  предком,  помер  бездетным,
замёрз на альпийском перевале. Те, у кого дети есть, так своей жизнью не
кидаются.
   В конце концов Людмила не выдержала, споро собралась и вышла, заперев
дверь снаружи на щеколду, чтобы зомбак в приступе неожиданной активности
не умотал куда-нибудь в нихиль. Хотя скорей всего он так и будет  сидеть
на топчане и подвывать отвратительным фальцетом. Вот  только  глядеть  с
немым вопросом ему будет не на кого.
   Где живёт Илюшка, она знала  отлично,  хотя  уже  лет  пятнадцать  не
появлялась в его квартире. Сын не гнал, но и не  привечал  родную  мать,
так  что  немногие  встречи  происходили   где-нибудь   на   нейтральной
территории.
   Квартира   оказалась   незаперта.   Собственно    говоря,    потратив
определённую сумму денег, можно открыть любой замок, но  именно  поэтому
соваться без спроса в чужие дома было не принято. Себе дороже обойдётся.
Но сейчас дверь не прикрывалась ни  единой  лямишкой,  так  что  Людмила
смогла беспрепятственно  зайти  и  оглядеться.  Сразу  стало  ясно,  что
покойный муж побывал здесь совсем недавно: нигде не  видать  ни  единого
окурка, и даже в воздухе не чувствуется табачного  запаха,  Илья-старший
терпеть не мог курева.
   И что теперь? Пойти опрашивать  соседей?  Так  ведь  наверняка  никто
ничего не слыхал, не знает, не видал...  Сидеть  и  ждать,  рискуя,  что
зомбак упрётся куда не следует, а она лёгкой пташкой вылетит  с  работы,
которая теперь необходима как никогда. Илью ещё будут поминать, а она  -
кому нужна?
   Ничего не высидев, Людмила прошла на лестничную площадку и  позвонила
в соседнюю дверь.
   Вообще дома в Городе представляли странное явление. Снаружи это  были
самые обычные дома, какие высятся в фешенебельном центре любого крупного
города. Но внутри обнаруживалось невероятное смешение стилей,  ибо  свою
квартиру всякий планировал, исходя из собственных вкусов и предпочтений,
а в дом квартира вписывалась лишь оттого, что людям  свойственно  жаться
друг к другу, и если очень немногие способны купить собственный  особняк
на окраине или в центре, то и жилище, дрейфующее среди нихиля,  способно
удовлетворить лишь крайне нелюдимого мизантропа. Но уж зато разнообразие
квартир  превышало  всякое  воображение.  Конечно,   большинство   людей
воссоздавали то жилище, к которому привыкли в прежней жизни,  разве  что
слегка улучшали свой быт. Так  было  дешевле  и  привычнее.  Но  кое-кто
устраивал  истинную  фантасмагорию,  благо  что  тонкие  с  виду   стены
обеспечивали абсолютную изоляцию от соседей.
   Едва палец коснулся кнопочки звонка, как дверь распахнулась  (лямишка
долой, а не суйся без дела в чужой  дом!),  в  глаза  полыхнул  слепящий
синий свет, и мрачный голос пророкотал:
   - Добро пожаловать в истинный рай!
   Тьфу ты, пропасть!  Сновидец...  надо  же  так  неудачно  напороться.
Последние десятилетия их становилось  всё  больше  и  больше.  И  прежде
человек, недовольный своим положением, мог залечь в  постель,  заказавши
за небольшую плату приятный сон. Однако случалось,  что  из  подсознания
выползали такие монстры, что приятное сновидение оказывалось  пострашнее
любого кошмара. К тому же рано или поздно  приходилось  просыпаться.  Но
теперь можно  купить  компьютер  со  специальными  программами,  которые
сновидение  корректировали,  и   миллионы   человек   ушли   из   одного
ненастоящего мира в другой, ещё  более  искусственный.  "Тень  тени",  -
вспоминали  Платона  люди  грамотные.  Сновидцы  не  посещали  зрелищных
мероприятий, поскольку в своём придуманном мире могли  испытывать  любые
приключения, они не ходили в кафе и рестораны и вообще ни единой лямишки
не тратили на "настоящую" еду, ведь мёртвый умереть от голода не  может,
а пиршества виртуального мира вполне утоляли привычный голод.  Владельцы
традиционных развлекательных учреждений скрежетали зубами и толковали  о
падении  нравов  и  грядущей  гибели  культуры.  Зато  всякий,  кто  мог
претендовать на звание программиста, с лёгкостью находил  себе  занятие.
Математики  и  физики  прежних   генераций   изо   всех   сил   пытались
переквалифицироваться, и многим это удавалось, так что к  тому  времени,
когда создатели компьютерных программ начнут умирать  от  старости,  все
приличные места  в  компьютерном  бизнесе  будут  уже  заняты.  Поневоле
задумаешься - стоит ли жить долго?
   Людмила  уже   собиралась   отступить   и   захлопнуть   гостеприимно
распахнутую дверь, как вдруг почувствовала,  что  финансовые  её  потери
одной лямишкой не  ограничиваются.  Проклятие!  Если  хозяин  светящейся
берлоги вздумал брать большие деньги за  вход  в  свой  дом,  он  обязан
заранее предупреждать об этом посетителей!
   Людмила, как и всякий старожил, проведший в  Городе  достаточно  мною
времени, прекрасно знала, что может и чего не может делать один  человек
в отношении другого. Лямишку за звонок он вполне может  слупить,  но  не
десять же мнемонов! А ведь именно на столько  полегчал  сейчас  Людмилин
кошелёк.
   Людмила задумалась. Можно, конечно, развернуться и уйти, вознегодовав
на  несправедливость,  но  не  сказав  никому  н