Я было хотел
призвать ее к спокойствию, но не стал, догадался: опытная соседка не
позволяла Яблоням духом упасть. И вот чистила их почем-зря, гордость
щипала, заставляла в ответ хорохориться, о горе забыть. Ведь нам здесь, в
сквере, давно понятно стало, что завязь свою милые кумушки потеряют
безвозвратно.
  Застонали Тополя. У одного огромная ветвь под снежным бременем захрустела.
Липа корешки растопырил и своими соками Дубок окружил. И я по его примеру.
Не ко времени было нашему юному другу слышать вопль раненого товарища.
  Снегопад на убыль пошел и вскоре иссяк. Но Тополь еще долго голосил,
проклинал тучи и ветер, а оторванная ветвь отчаянными стенаниями наши
корни мучила. Не одно солнце прошло по небосводу прежде, чем она зачахла,
жизнь до капли землице отдала.
  Я к Дубку обратился и вдруг осознал, что его, беднягу, та же участь
ожидает. Гибкость юных ветвей до сих пор ему устоять помогала, но если
солнце вскорости снег не растопит, не мороз ночной, а мокрая тяжкая масса
убьет мальца, сломает пополам. Ужас просочился во все мои волокна.
  "Кошка. Фу, опять эта жирная кошка!" - воскликнул меж тем Липа.
  Посетил нас самый нежеланный гость. Жила хитрая откормленная бестия где-то
поблизости, а в сквере развлекалась: охотилась на маленьких серых птичек.
Я ее более всех не любил. Кошка когтями в мою кору вцеплялась и по самым
тонким веточкам пробиралась прямехонько к птичкам. К счастью, до сих пор
смертоубийство обходило стороной. Но я - грешно, знаю - не мог удержаться
от ярого желания как-то да сбросить вредное животное на землю.
  "Эй, сосед, кажется, у нас неладно, - испуганно зашептал Липа. - Гляди,
она сейчас стряхнет с меня снег".
  "Так радуйся", - Дубок силился веселым казаться.
  "Глупый желудь! Снег свалится на тебя!"
Признаюсь честно, растерялся я. Широка крона у Липы, так широка, что наши
ветки порой встречались. А Дубок аккурат под ними рос. Чем тут другу
подсобить?
  Нежданно-негаданно помощь предложила Осина. Издавна славилась она у нас
несокрушимым равнодушием, и уж от нее, единоличницы, мы никак не чаяли
подмогу получить.
  "Пожалуй, я сумею согнать Существо, - вяло изрекла она. - Белостволый,
дай-ка тронуть твои корешки, а ты, Красавчик, ожидай меня в гости".
  Я, не раздумывая, открыл ей самые сокровенные пути в корнях. Тотчас сок ее
в мои волокна влился и потек, потек. Меня аж озноб пробрал. Показалось,
что выпьет она сейчас всю мою жизнь целиком. Липа вздрогнул, когда алчный
сгусток к его стволу приблизился. А Осина лишь усмехнулась, и тепло свое
особое дальше понесла, к ветке, куда жирная кошка взгромоздилась. Как
корни вбирают окрестную влагу знойным летом, так тепло Осины впилось в
животное и принялось заглатывать ее силу. Ошалела когтистая, в панике
прыгнула на ствол и стремглав кинулась наутек. Комья снега с ветвей Липы
на землю осыпались. Дубок остался невредим.
  "Рада была пособить, - удаляясь, сказала Осина. - Долгих лет тебе,
Выкормыш человеческий!"
"А она меня напугала, - признался Липа. - Случись что, из любого из нас
жизнь высосет, как пчела нектар. М-да..."
Опять закружился снег. На сей раз он оказался легким, будто тополиный пух,
по-зимнему сухим и холодным. Дубок, как ни крепился, согнулся в три
погибели. Ослабел он, того гляди не выдержит, обломится юный ствол. Но
повезло выкормышу: человек-девочка прибежала в сквер любимца проведать.
Снег с веток стряхнула, обхаживать принялась. А он, как в себя пришел, и
так и этак перед ней. Даже теплом делиться попробовал, да не знает она
нашего языка. Зато я ее яркое, цветущее тепло понял. Оказывается, Дубок-то
родитель посадил аккурат в день ее рождения. Вот и росли они вместе -
дерево и человек, и друг друга преданно любили.

  Минул лихой день, и ночь нас накрыла. Ни луны, ни звезд - только тучи на
небе. Травы из лесу весть принесли. Лесной родственник мой говорил: не
ждите тепла в семь ближайших солнц, к худому готовьтесь, терпите. Соседи
выслушали меня, приуныли. Кто-то предложил - сбросим листья, да в сон
уйдем, а иначе того гляди стволы отмерзнут, как минувшей осенью у садовой
Сливы. Я против высказался. Не резон нам раньше времени от солнца и воды
отказываться.
  "А, какой смелый! - подали голос Клены. - Сам выше Елей вымахал, тебе-то
что - одной веткой больше, одной меньше."
Трудно с дурными. Наскакивают почем зря, нет, чтоб послушаться совета.
  "Как поступать собираешься, Белостволый?" - спросила Осина.
  "Листья воды лишу, молодые корешки усыплю. С семенами проститься придется,
да то не беда. Будет новая весна, будут и семена".
  Я нарочно громко говорил, чтобы молодые гордецы звездолистные услышали.
Много я от них грубостей видал, но не казнить же лихом за кривое слово.
Подрастут, образумятся.
  Пока мы совет держали, Сирень все больше Яблони в саду слушала. А после к
нам обратилась и говорит: мол, худо дело - погибает молодняк, весь сок в
землю отпустил, ветви замерзают. Мы дружно к саду повернулись. Кто поближе
к ограде рос, принялись Яблони теребить, да уговаривать. Да попусту все,
для них горе - что каменная стена. Отгородились от нас, не слышат. Стоят
под снежной шапкой, оплакивают погибшие завязи.
  Пока мы кумушек уговорить да успокоить пытались, в саду
человек-старая-женщина сновала. Придет - уйдет, придет - уйдет. Я к шагам
прислушался. Придет - с тяжелой ношей. Уйдет - налегке. И тут дымом
потянуло. Огонь!
  Свято преданы мы солнцу, но пасынка его сторонимся. Не видали мы добра от
него, лихо одно. Вот все как по команде и притихли.
  Костер сильнее и сильнее разгорался. Стволы лесных собратьев в огне
горели, как солнце жаром согревали замерзший сад. А человек-старая-женщина
так и топала туда-сюда, туда-сюда.
  Сирень к ограде прильнула.
  "Сгоришь, дуреха", - остерег кто-то из соседей.
  "Не кликай, - огрызнулась ворчунья. - Человек-старая-женщина мертвые
деревья для себя припасала, в своем доме солнце сотворить хотела. А теперь
вс„ Яблоням отдала. Отогреваются, кумушки. Авось живыми будут".
  Скоро снег кружиться перестал. Солнце из туч лучи спустило. Холод не
прогнало, но светом порадовало.
  А дальше - хуже. Май будто наряд чужой надел: претворился коварным
октябрем, морозом задышал. То дождь ледяной, то снег мокрый, то ветер
промозглый. Сок в волокнах стыл, да так, что к молодым веточкам доползать
вовремя не поспевал. Отмерзали ветки. Гибли. Липа и тот сплоховал, большую
ветвь потерял.
  Сирень тихо плакала. Одна за другой чернели цветущие кисти. Холод, что
огонь разгулявшийся, все пожирал, оставлял за собой мертвую сушь. И конца
беде лютой не видать было.
  Дубок - умница, строго слову следовал. Солнце днем ласкалось, молодежь тут
же на радостях водицу принималась тянуть. А наш - ни-ни, брал ровно
столько, чтобы сил хватило сок по всем веточками пропустить, да к ночи
затаиться. Тех, несмышленых, мороз ночью насмерть прихватывал. Много
поросли погибло. Дубок же только одну веточку отморозил. Пригорюнился, как
наказание принял.
  "Дядя Береза, разве я не слушался тебя? Разве водой жадничал?"
"Нет, - говорю ему, - все по закону делал. Да только есть в жизни то, что
не во власти нашей изменить. Берут верх над нами и холода, и огонь, да и
люди - случается. А ты живи и земле-матушке верь. Испытывает она, силу
проверяет. Слабых да глупых - заберет, не позволит плохой памяти
множиться, а других прочно стоять научит".
  Кивали моим словам соседи, соглашались. Боль свою поглубже в корни
спрятали, хоть тяжко всем было. Ни один невредимым не остался. Самое
меньшее - листочки иссохли. А у кого и хуже - цветы да поросль погибли,
ветки отмерзли, корни застыли.
  Друг за друга мы держались. Будили, коли кто в дрему впал не вовремя. Вот
только Клены мы не уберегли. Те все больше с Елями общались. А Ели, что
они о нас, лиственных, знают? Кликали мы, кликали к беднягам Кленам, да с
каждым часом слабее их ответ становился. И рады бы уж нашим советам внять,
да сил не осталось. Убил мороз юные стройные создания. Заледенил стволы,
погубил молодые корни. Настало новое утро, и не докричались мы до Кленов.

  Беда - она для всех одна. О людях думать я не забывал. И они о нас радели
сердечно. Человек-девочка прибегала, корни Дубка мхом лесным укрыла. Я ей
спасибо сказал.
  Другие люди тревожные ходили. Тепло их бурлило, что ручей в половодье:
злились, значится, на погоду. В домах у них холод поселился, не прогонишь.
Маленькие дома, из наших собратьев сложенные, они огнем согревали. А
большие каменные промерзли до нутра. Брат-Липа сказал как-то: и почто печь
не ставят, обогрели бы жилище. Дубок своей ученостью блеснул: "Там, дядя
Липа, печи особые. Их разом включают по осени и всю зиму тепло. А весной -
не положено. Весной солнце греет".
  Эх, знали бы друзья мои прямоствольные, какую напасть накликали!
  Ночь опустилась, тихо в сквере стало. Вздремнул я. И тут слышу - человек
идет. Плохое было в его шагах, а тепло, как сухая земля, твердое, билось
внутри, будто наружу вырваться хотело. Так люди страхом мучаются. И злятся
тоже так.
  Мимо меня прошел человек, ствол рукой тронул. К брату-Липе шагнул. Вдруг
удар раздался. Вскрикнул Липа! А человек второй удар обрушил. Топором. И
еще, и еще. Никогда не забуду, как друг мой кричал. Соседи зашумели, а я к
человеку тепло простер - умолял прекратить. Не случилось чуда, не услышал
он меня. О своем замерзающем ростке думал, и рубил, рубил... Осина к нему
свой сок бросила, надеялась остановить, как кошку остановила. Да не по
корням ей человек-мужчина.
  Застонал, рухнул Липа. До корней моих его голос донесся: не поминай лихом,
брат, да Дубок береги; живите в мире...
  Потом человек ветки рубил, молодой ствол на части крошил. Только не слышал
я более ничего. Корни мои горе в узел скрутило.
  Соседи-собратья поведали на другой день все, что услышать успели. Унес
человек тело брата-Липы в большой каменный дом. Акация, что во дворе его
росла, рассказала, как дым из одного окна тянулся. Видать грели жилище. А
я росток человека того вспомнил. Видать, с отчаяния родитель в сквер пошел
дерево рубить. Погибал его росток, как наши в стужу засыхают.
  Долго я думал потом. Почему Липу? Почему не меня? Ведь жара с моих веток
больше будет, это всякий знает. А ответ простой оказался: толст мой ствол
и вершина повыше крыш будет. В одиночку не повалил бы меня человек, вот и
повернулся к тому, кто помоложе и потоньше. К Липе.
  Как-то давно молодежь меня спросила: какой смертью лучше умирать дереву?
"Лишь бы не в печке", - не раздумывая, ответил я. А сейчас смотрю на сруб,
что от брата-Липы остался, и иное на ум приходит. Его тело в тепло
превратилось и спасло человеческий росток. Росток взрослым станет, много
дел совершит. И пусть это будут добрые дела, как те, что человек-девочка
творит. Ради жизни можно свою жизнь положить. Ведь земля у нас одна - у
нас, деревьев, у людей, у зверей. Мы друг друга поддерживать должны, и
любить. Так испокон веков было, и будет так.

  Холода ушли. Канули в память. Скинули мы вялые, замерзшие листы. Зеленый
листопад ветром унесло. Солнце ярче светить стало, и из лесу весть пришла:
встречайте лето! Движется к нам жаркий дух.
  Вот так и пережили мы лютую напасть. А о том, кто из мая того уже не
вернется, мы помним. И о неродившихся яблочках, и о погибших Кленах. И
Липу помним. Земля позволит, превратится его единственная почка в росток.
Мы землицу хорошо о том попросим.

  _______________________



  ВСТРЕЧА НА МОСТУ

  Огромные часы на стене пропели обычную вечернюю мелодию и в полной тишине
принялись отсчитывать десять. К последнему колокольному переливу
присоединился мягкий голос компьютера, прозвучавший из кабинета:
"динь-дон-дон, поступило сообщение". Мы с мужем переглянулись.
  - А это от кого? - спросил он и лукаво посмотрел на меня.
  - Наверное... - я помедлила; сегодня письма и открытки лились нескончаемым
потоком: наши друзья поздравляли нас с первой годовщиной свадьбы. - От
моих родителей.
  - Проверим?
  Я соскочила с кресла.
  - Проверим!
  Юркнуть в кабинет первой мне не удалось - опять подвел длиннющий шлейф
накидки, наброшенной поверх моего домашнего трико. Зато я не преминула еще
разок погладить белоснежные лепестки лилии, плавающей в специально
приобретенном по такому случаю аквариуме. Лилию муж подарил мне сегодня
утром, со словами: о, Ярославна, королева моих сердец, позволь вручить
тебе Цветок Рассвета, дабы он стал символом наших слившихся в объятиях душ
навечно.
  Несколько необычная поэзия, но я успела привыкнуть к форме его лирических
упражнений. Кстати, меня действительно зовут Ярославна. Не знаю, о чем
думали мои родители тридцать лет назад, но имя это закреплено за мной с
тех самых пор.
  Я угадала: письмо пришло из отчего дома. Я прочла вслух. Мои родители
поздравляли нас с годовщиной и желали всяческих благ. А в конце текста
стояла приписка от брата: "Будь счастлива, Слава, в твоей запредельной
Австралии".
  Улыбка осталась на моем лице, но глаза наполнились грустью. Все-таки я
чувствовала себя немного виноватой перед братом.
  - А парень-то догадался, - осторожно заметил мне муж.
  Я неопределенно пожала плечами, спрятав за этим движением тяжелый вздох.
  - Яра, а ведь ты давно хотела мне рассказать, как все началось, - напомнил
он.
  - Пожалуй, самое время, - согласилась я, усаживаясь в кресло перед
компьютером; это было мое любимое место. - А началось все в солнечный
октябрьский день...

  Пролетело лето. Зелень деревьев медленно-медленно перетекала в золотые
тона, облака ниже и ниже плавали над землей, и чаще и чаще по утрам в окно
стучались настырные осенние дожди. Для нашей семьи прошедшие месяцы стали
особо важным периодом в жизни. Володя поступил в институт. Теперь к
странному букету профессий - преподаватель-филолог, экономист-бухгалтер и
инженер-программист присоединялся будущий врач, и может быть даже -
хирург, ибо Вовка бредил хирургией едва ли не с детства.
  Он окунулся в учебу самозабвенно, так, будто на книжных полках больше не
стояли наши любимые Толстой, Кэрролл и Желязны, как будто разом исчезли
все видеокассеты и отключился телефон. Его письменный стол был завален
теперь анатомическими атласами и медицинскими учебниками, а разговоры за
ужином неизменно заканчивались бурными мамиными протестами приблизительно
такого содержания: "Володя, оставь медицинские темы за порогом кухни!"
И вот в один прекрасный день за ужином воцарилось неожиданное спокойствие.
Вовка сидел задумавшись, бесцельно созерцая прозрачное небо за окном, и
рассеянно гонял вилкой по тарелке одинокую горошину. Чай сопровождался тем
же романтическим молчанием до тех пор, пока папа не высказался:
  - Сдается мне, молодой человек, сердце ваше начало пошаливать.
  Володя дернулся и непонимающе уставился на отца, а папа всячески прятал в
своих пышных усах хитрющую улыбку. Мама была более прозаична.
  - С девочкой, что ли, познакомился? - спросила она.
  Вовка вспыхнул до корней волос.
  - Да чего вы все! Вам какое дело?
  Он одним глотком допил чай, в два шага пересек кухню и скрылся в нашей
комнате. Я удивилась про себя: Володя никогда не разговаривал с родителями
в таком тоне. К счастью, они не обиделись.

  Нашим семейным девизом давно стала поговорка - в тесноте, да не в обиде.
Так уж сложилось: отдельная двухкомнатная "Хрущевка" обмену не подлежала,
а очередь на расширение, в которой с незапамятных времен стоял отец,
канула в лету с приходом к власти Ее Беспардонности Коммерции. Поэтому
комната у нас с братом всегда была одна на двоих, но чувствовали мы себя в
ней вполне комфортно. Мы дружили с детства, несмотря на то, что я старше
его почти на десять лет. Дружили крепко. Помню, однажды - Вовке как раз
исполнилось девять - в его присутствии состоялся разговор о моем будущем.
Песня для таких случаев обычная: вот выйдешь замуж... Мой братишка слушал,
слушал, и вдруг расплакался: не хочу, мол, чтобы она куда-то уходила, я с
ней уйду. Его еле-еле успокоили...
  Володя сидел за столом, и вроде бы читал. Я заглянула ему через плечо:
анатомический атлас лежал "вверх ногами", а Вовкин взгляд бесцельно гулял
по стене, по карандашнице, по стопкам книг и тетрадей.
  - Володь, - я присела рядом на табурет; он поспешно захлопнул учебник, так
и не заметив, что держал его в перевернутом виде. - Как ее зовут?
  Он улыбнулся. Первый раз за весь вечер. Отвел взгляд.
  - Таня.
  Я вдруг как воочию увидала перед собой девушку.
  - Она невысокая, черноглазая, с длинными светло-русыми волосами? - выдала
я на одном духу.
  Вовка ошарашено уставился на меня.
  - Ты откуда знаешь?
  - Получается, знаю, - бодро ответила я, хотя сама себе удивилась.
  - У, ведьмочка! - он говорил без зла.
  Вообще, сей нелицеприятный эпитет в его понимании предназначался мне
вроде комплимента. Я не претендовала, конечно, на нечто экстрасенсорное,
однако время от времени кое-какие странные мои способности выплывали
наружу и, неуправляемые, шокировали окружающих.
  - Я права?
  - Наверное. Она описала себя приблизительно так, - и заметив мое
недоумение, добавил. - Мы разговаривали по компьютеру.
  - Это ты до чатов добрался? - я была раздосадована; в медицинском
институте недавно открыли Интернет-класс, но я надеялась, что мой брат
догадается использовать компьютеры по их прямому назначению, а не в
качестве сомнительного развлечения.
  - Чего ты на меня смотришь, будто я на помойку полез! - ощетинился Вовка.
- Чат - такое же средство коммуникации, как телефон, как твоя электронная
почта. Разве нет?
  - Ладно. Об этом потом. Лучше расскажи-ка, как вы познакомились.
  - Я вышел на ее канал, она ответила. Мы поговорили. Она в университете
учится, на юридическом, - он замялся на секунду. - Таня не любит чаты.
Говорит, если хочешь познакомиться с человеком, надо видеть его глаза. Я с
ней согласен! Мы решили встретиться завтра в шесть вечера на мосту.
  - Твоя идея?
  - Частично. Место выбрала Таня. Она обожает реки.
  - Дерзай, - я похлопала брата по плечу.

  На первое свое свидание Володя готовился со всей тщательностью, на которую
был способен. От посторонней помощи он отказался, и я издали наблюдала за
ревностным выбором подходящего галстука и усердной чисткой ботинок.
Собирался дождь. Я посоветовала брату взять с собой большой отцовский
зонт. Кроме того, мама заставила его надеть плащ вместо куртки.
  - Но я сказал Тане, что буду в черной мотоциклетной куртке! - из последних
сил отбивался Вовка.
  Маму переспорить не представлялось возможным.

  Как обычно я проводила вечер за компьютером и совершенно потеряла счет
часам. Поэтому, когда вернулся брат, мне показалось, что давным-давно
наступила ночь. Он вошел тихо, будто боялся привлечь мое внимание. Затем я
услышала недружелюбный скрип шкафа и смачный шлепок брошенного на стол
портмоне. Результаты свидания явно оставляли желать лучшего - решила я и
выглянула из-за занавески моего "кабинета".
  - Володь, это ты?
  - Угу.
  Я включила верхний свет. Вовка выглядел мрачнее черной тучи. Заметив мой
испытующий взгляд, он выдавил из себя улыбку и развел руками.
  - А она не пришла.
  Он старался казаться безразличным, а у меня засвербело: что-то здесь не
так.
  - Ты долго ждал?
  - Два часа... Там дождь хлещет. Может быть она решила не ходить под дождем?
  Как он на это надеялся!
  - Разумеется, она решила не ходить под дождем! - подхватила я, чтобы
как-то его подбодрить.
  Он неопределенно передернул плечами и принялся переодеваться в домашнее.
  - Слав, а ты бы пошла? - неожиданно спросил он. - Только честно.
  - Ну, к знакомому человеку пошла бы, если пообещала. А в первый раз... не
знаю.
  - Ты бы пошла, - почему-то решил он. - Ты обязательная.
  - Володь, ты не спеши с выводами. Вы как договорились встретиться? В шесть
на мосту? А насчет одежды?
  - Она сказала, что будет в голубой длинной кофте. Или как это называется у
вас? Жакет? Полупальто?
  - Ясно. А погоду ты учел? Может быть она пришла в плаще с капюшоном и
вдобавок под зонтико