и расходам. Разницу я
оплачу.  И  собирайтесь в путь.  И успейте жениться,  чтобы иметь,  по
крайней мере, наследников.
     Босс почти по-приятельски хлопнул меня по затылку и засмеялся.
     Он редко смеялся,  наш босс, великий, но низенький, как Наполеон,
быстрый,  проницательный,  всегда желчный,  раздражительный, во всяком
случае,  во время бизнеса.  Все мы,  работники одной из  газет  босса,
привыкли видеть его недовольное лицо, когда он стремительно проносился
в кабинет главного редактора,  который спешил открыть перед ним дверь.
Мы  видели  узкую  спину босса и неожиданно могучий для его небольшого
роста,  слитый с шеей, как у тяжеловеса, затылок. Когда босс вызывал к
себе репортеров,  то никогда не смотрел на них.  Он казался сонным, но
говорил резко,  отрывисто,  в темпе и заставлял людей работать, как на
пожаре. Он любил говорить, что газета - это пожар!
     Его называли Малыш,  но прозвище это звучало как кличка одного из
тех  парней,  которые не церемонились и держали когда-то в страхе весь
Чикаго.
     И вот он,  сам Джордж Никсон,  Малыш, по-дружески обнимал меня за
плечи,  провожал  до  дверей  кабинета  и  поторапливал   отечески   с
женитьбой.
     А ведь он прав,  черт возьми! Тот, у кого толстая чековая книжка,
всегда прав. И я заказал себе освинцованное белье. Нужно быть атлетом,
чтобы его носить.  Невольно вспоминаешь средневековых рыцарей. Таскали
же они стальные доспехи.  Правы пифагорейцы:  все в мире возвращается.
Становлюсь  рыцарем  в  свинцовых  доспехах.  Дело  теперь   лишь   за
получением шарфа от своей дамы...
     Итак, о даме...
     Предстояло объяснить Эллен все начистоту.
     Я успел сказать мистеру Джорджу Никсону,  что всякая новая книга,
будь то дневник или детективный роман,  тогда только книга, когда к ее
титульному листу прикреплен чек издателя.
     Мистер Джордж  Никсон  еще  раз рассмеялся и сказал,  что из меня
выйдет толк.
     Титульный лист  был  написан  в баре за стойкой.  Ребята из нашей
газеты залили его немного не то виски,  не то  содовой  водой,  листок
покоробился,  но  я  его  все  же не заменяю.  Как всякий образованный
человек, я суеверен и считаю, что первую страницу переписывать нельзя.
     Меня и первую страницу дневника,  заказанного всесильным Джорджем
Никсоном - Малышом,  прославленным свидетелем обвинения на  знаменитом
Рыжем  процессе,  ныне  газетным королем,  вынесли на улицу из бара на
руках и свалили в салон автомобиля,  приказав шоферу везти нас  домой.
Но  я  попал  почему-то  на какие-то состязания не то регби,  не то по
боксу,  а может быть,  на испытания автомобилей,  когда они взлетают с
трамплинов  и  сталкиваются друг с другом.  А потом кого-то уносили на
носилках... Но не меня. Я уже двигался сам.
     Я помнил,  что  должен  добраться  до Эллен.  Черт возьми!  У нее
какой-то аристократический предок - не то граф, не то князь. Он до сих
пор  кичится  возвышенными  идеями,  и  с  ним надо всегда держать ухо
востро. Пришлось завернуть к доктору.
     - Док!  - сказал я, суя эскулапу в руку десятидолларовую бумажку.
- Можете ли вы проявить мою фотокарточку?  Я сейчас больше смахиваю на
негатив.
     Док был славный парень. Он только поворчал немножко, заметив, что
не  стоит  тратить  доллары,  чтобы прийти в такое состояние,  а потом
снова тратить доллары, чтобы из него выйти.
     Но он  меня  все-таки "проявил".  Если не считать легкой головной
боли и отвратительного вкуса во рту, я чувствовал себя прекрасно Слава
медицине!  А говорят, что доверяться можно только хирургам. Любопытно,
что бы те со мной сделали? Ампутировали мою голову?
     А сейчас  она была у меня на плечах,  и я отправился к мисс Эллен
Сэхевс, 47-я стрит, 117, 14-й этаж.
     Дверь мне  открыл  князь или граф,  которому,  видно,  лакеи были
теперь не по средствам. Великолепный старикан, пригодный для Голливуда
не меньше,  чем сама Эллен.  Красота ее наследственная.  Порода! Седые
виски  оттеняли  немного  смуглую  кожу.  Узкое  лицо  с  презрительно
опущенными уголками губ и насмешливо суженными глазами... Темные брови
придворного красавца двойной  кривизны,  приподнятые  у  переносицы  в
обратном изгибе волны...
     - Хэлло,  мистер Сэхевс!  Как вы поживаете?  Могу я  видеть  мисс
Эллен?
     Он пожал узкими плечами. Мне удивительно не нравились его плечи и
манера пожимать ими, особенно когда это заменяло ответное приветствие.
Уж очень много о себе воображают эти черепки разбитого вдребезги...
     - Хэллоу, Рой! - послышался всегда волнующий меня голос Эллен.
     О! Это была настоящая девушка!
     - Хотите стаканчик или сигарету?
     Она вышла  ко  мне  в  пикантной  пижаме,  похожая  на   озорного
мальчишку.
     Мы с ней закурили.  Я не знал,  с чего начать, а она полулежала в
низком  кресле  у  столика,  сбрасывала  пепел  на  ковер,  раскачивая
восхитительнейшей ногой,  обтянутой пижамой,  и норовила  задеть  меня
кончиком свалившейся с миниатюрной ступни домашней туфельки.
     - Эллен,  - сказал я сдавленным голосом,  - мне надо с вами очень
серьезно поговорить.
     - О'кэй, Рой. Я не считала вас склонным к серьезным разговорам.
     - У вас свободен вечер, Эллен?
     - Вы способны еще пить,  Рой! Вы, кажется, уже побывали сегодня у
дока.
     - Черт возьми! Как вы догадались?
     - О! Секретами дорожат только профессионалы!
     - Так что же вы заметили?
     - Во-первых, у вас очень постная физиономия. Потом, от вас пахнет
чем-то неуловимым,  специфическим.  Наконец,  пиджак ваш помят чуточку
больше,  чем считается шикарно...  А на рукаве даже пятно.  И вместе с
тем вы свежи, как только что сорванный обезьяной банан. Ну, и есть еще
кое-что... Но не будем хвастаться наблюдательностью.
     Эллен всегда меня  удивляла.  Ей  только  и  недоставало  навыков
детектива.  Я счел это за утонченное кокетство и сказал, что могу пить
хоть всю ночь.
     - О'кэй! - сказала Эллен. - Я не люблю веселиться всухую.
     Я напомнил о серьезном  разговоре,  но  она  рассмеялась.  Однако
вдруг  сразу  переменилась  и сказала,  что ей тоже нужно мне сообщить
что-то очень важное.
     Мы зашли  в  ближайший  кафетерий,  где пили только молоко,  стоя
около высоких, как стойки, столиков.
     Я рассказал ей о дневнике и о пекле.
     - Нам придется, пожалуй, расстаться, - промямлил я.
     - Я  хотела сказать вам то же самое,  милый Рой.  Но кафетерий не
располагает к подобным разговорам.
     Мы поехали   куда-то   на   окраину   Нью-Йорка   и   попали   во
второразрядную таверну.  Мы сидели на высоких табуретках у стойки,  за
которой  священнодействовала  барменша  с  медными кольцами в ушах,  и
разговаривали:
     - Это очень здорово, Рой, увидеться в последний раз!
     - Почему в последний? - запротестовал я.
     - Не мешайте!  Я хочу так думать. Может быть, вам будет выгоднее,
чтобы я так думала.
     Она уже выпила, но на нее это, кажется, не действовало.
     - Я хочу успеть жениться на вас, Эллен, - выпалил я.
     Она расхохоталась.  Случайные посетители таверны обернулись.  Она
продолжала смеяться.
     - Чокнемся,  старина!  - сказала она мне. - Я никогда не слышала,
чтобы за стойкой делали предложение.
     - Но нет больше времени, Эллен, - попытался я оправдаться.
     - Время еще есть,  - загадочно сказала она. - Мы будем веселиться
всю ночь.
     И мы веселились,  черт возьми!  Я уже не могу припомнить,  где мы
только  не  побывали.  Но  ночной клуб я помню отчетливо.  Нас туда не
хотели пускать.  Я не был членом этого клуба избранных.  Однако  Эллен
настаивала.  Повысив голос, она начала скандалить в вестибюле. Выбежал
распорядитель в смокинге,  с безукоризненным пробором и плоским лицом.
За ним двигался детина следующей после моей весовой категории, но я не
отступил и на шаг.
     И вдруг услышал знакомый голос:
     - Это мои гости, джентльмены!
     Босс, сам мистер Никсон!
     Глаза его не казались,  как обычно, сонными. Жадные, они жгли. Он
нарочно  прятал  их всегда!  Он вышел из зала,  почуяв нюхом газетчика
скандал, и узнал меня.
     - Хэлло,  девочка!  -  сказал  он,  беря  меня и Эллен под руки и
слегка повисая на моем локте. - Это я сказал Рою, чтобы он поторопился
с женитьбой. Вы справляете свадьбу?
     - Ничуть, - сказала Эллен. - Я просто хочу танцевать.
     О, великий  док!  Его снадобью я обязан тем,  что держался еще на
ногах, нет, не только держался...
     Мы с Эллен сплясали.  Тысяча дьяволов и одна ведьма!  Вот это был
пляс!  Нам могли бы позавидовать черные бесовки африканских  джунглей,
краснокожие  воины у победного костра,  исполнительницы танца живота с
тихоокеанских островов и исступленные фанатики шествия шахсей-вахсей -
мусульман-шиитов... Всем им было далеко до нас!
     Все вокруг стонало,  визжало, выло. Нервы были обнажены, хотелось
вопить  от  боли,  ужаса и исступления при каждом прикосновении к ним.
Она бросалась ко мне с расширенными, кричащими глазами...
     Мы крутились,  мы отталкивали друг друга, мы кидались в объятия и
отскакивали,  чтобы через секунду снова ловить  друг  друга!  Это  был
бешеный пляс! Злоба предков, проклятия потомков, наваждение!..
     Когда босс развозил нас по домам в своей машине,  у меня  хватило
ума  не  позволить  ему  сплавить  сначала меня...  Он долго смеялся и
говорил, что мне нужно стать бизнесменом.
     Босс убеждал  Эллен  выйти  за меня замуж.  Она только хохотала в
ответ и говорила загадочные слова.  Босс целовал ее руки.  Я, кажется,
повысил голос, но мы с ним быстро помирились.
     Когда Эллен вышла из машины у своего дома, босс сказал, что купит
мне киностудию,  чтобы Эллен снималась в боевиках,  которые он для нас
закажет.  Я согласился.  Но мы оба ничего не понимали в Эллен,  ровным
счетом ничего!..
     Мистер Никсон повез меня куда-то еще пить.  Мы с ним побратались,
резали  себе  осколками  бокалов руки и смешивали с вином капли крови.
Босс сказал,  что приближает меня к себе.  А я  знал,  что  он  далеко
пойдет.  Но в ту ночь я даже не подозревал,  как высоко он поднимется,
до чего дотянется.
     До самого солнца!
     Эти строки я вписал много позже,  а тогда... тогда мне оставалось
одно - не отставать!"

                             Глава вторая
                           МАРСИАНСКАЯ НОЧЬ

     "Итак, совершенно  откровенно,  интимно,  правдиво,  только   для
самого себя!..
     Как это  ни  странно,  но  карьеры,   моя   и   босса,   начались
одновременно   со   знаменитой   ньюаркской   ночи,   сделавшей   меня
журналистом,  сенсационные   корреспонденции   которого   обошли   три
континента,  а  босса,  мистера Джорджа Никсона,  сотрудником одной из
второстепенных нью-йоркских газет - владельцем газетного треста  "Ньюс
энд ньюс".
     Все, кто смаковал  потом  кровавые  подробности  и  потустороннюю
жестокость пришельцев с другой планеты,  сделали это после меня.  Все,
кто примкнул к кампании  защиты  бизнеса  и  возвращения  к  "холодной
войне", поддержали мистера Джорджа Никсона.
     Мистер Джордж Никсон,  руководитель отдела информации газеты, еще
за  неделю  до  "марсианской ночи" послал меня,  заштатного репортера,
разнюхать,  что делается  в  Ньюарке,  и  в  решительную  минуту  дать
информацию, которая могла бы повысить тираж газеты.
     Я прибыл туда  на  следующий  день  после  начала  забастовки  на
заводах  Рипплайна.  Мне  казалось,  что  ничего  интересного  она  не
обещает. Банальные экономические требования. Респектабельная поддержка
профсоюзных  лидеров,  которые  не  дадут  себя  скомпрометировать.  И
вдруг...  Руанский взрыв...  Заколебалась почва  в  Европе...  Раскаты
докатились до Ньюарка.
     Забастовщики дерзко закрыли на заводских  воротах  золотые  буквы
"РИППЛАЙН" красной материей с возмутительной надписью "ДОВОЛЬНО!".
     Красная пропаганда уцепилась тогда за злосчастный руанский взрыв.
Нашу  благородную  политику  готовности  и  демонстрации  силы назвали
гангстерской политикой размахивания ядерными бомбами,  одна из которых
вырвалась  из  грязных  якобы рук и обрушилась на не повинных ни в чем
французов.  Эта пропаганда вызвала во Франции шумиху большую,  чем сам
взрыв.  В  потрясенной  Италии и в обеспокоенной Англии левые добились
досрочных выборов  в  парламент...  О  Великий  Случай,  бог  Удачи  и
Несчастья!  Как все перевернулось из-за какой-то отвернувшейся гайки в
бомбодержателе!..
     Бурлило даже   в  Америке.  Забастовки  под  девизом  "Довольно!"
вспыхивали по всей стране.  Центром бунтовщиков стал  Ньюарк.  К  нему
стягивались  полицейские  силы.  Туда  же стекались и рабочие с других
бастующих  предприятий  штата.  Положение  становилось  угрожающим.  Я
понял,  что могу сделать бизнес,  и толкался среди прибывших.  Их было
так много,  что они даже не разместились в  квартирах  принимавших  их
ньюаркских рабочих,  и на пустыре появился палаточный город,  подобный
тому, какой возник под Вашингтоном в пору голодного похода безработных
к дому президента.
     Вечером перед памятной ночью  атмосфера  накалилась  до  предела.
Зловещая   тишина   угнетала.   Автомобильное  движение  прекратилось.
Передавали,  что к Ньюарку движутся  войска.  Я  не  видел  у  рабочих
оружия,  но  был уверен,  что оно у них есть,  о чем и телефонировал в
редакцию.
     Пока что   смутьяны   старались   соблюдать  порядок,  и  никаких
инцидентов не было... до двух часов ночи.
     В два  часа  семнадцать  минут  после  полуночи,  как  я  писал в
удавшейся мне корреспонденции,  залитая лунным  светом  площадь  перед
заводом  выглядела вымершей.  Казалось,  что спущенные жалюзи на окнах
магазинов уже никогда не поднимутся, огни в коттеджах не зажгутся и не
появятся прохожие на темных улицах...  Даже в аптеке, где я всегда мог
закусить,  а человек менее крепкого здоровья найти лекарство, лампочка
над  звонком  не  горела.  Около  заводских ворот расхаживали одинокие
пикетчики.  Я был среди них: они считали меня своим парнем. Полисмены,
дальновидно   избегая   конфликтов   и   тем   оберегая   спокойствие,
отсутствовали.  Электрические фонари не зажигались.  На асфальт  легли
резкие лунные тени от пустующих заводских корпусов. Доносились далекие
гудки локомотивов. Пахло гудроном - неподалеку ремонтировали шоссе.
     Внезапно на  площадь один за другим вылетели легковые автомобили.
Они остановились с полного хода. Визг тормозов продрал меня по коже. Я
спрятался за каменный столб ворот и ждал, что будет.
     Из первой машины на  тротуар  выбралась  странная  фигура  -  как
только   не   перевиралось   впоследствии   мое   точное  описание!  -
приземистая,  с огромной круглой головой,  похожей на  шлем  водолаза.
Передвигалось существо на тоненьких ножках.  На спине зубчатый хребет,
как у допотопного ящера, переходивший в короткий и жесткий хвост.
     Точно такие  же загадочные существа стали выбираться из остальных
автомашин, заполняя часть площади и прилегающие к ней улицы.
     Передо мной  заметались  пикетчики.  Их  как  будто стало больше.
Верно, подошли ребята из палаточного города, не спавшие в эту ночь.
     Странные пришельцы    и    забастовщики   молча   собирались   на
противоположных сторонах площади.
     Я забрался  на  цоколь  столба и приготовил фотоаппарат.  И тут я
услышал поразительно странный,  неприятный голос, звучавший, очевидно,
из репродуктора с одной из автомашин.
     Мне пришлось  как-то  писать,  что  еще  давно,   на   знаменитой
"Нью-йоркской  выставке  будущего"  в  павильоне "Бел-телефон компани"
демонстрировалась необыкновенная говорящая машина,  не воспроизводящая
человеческий  голос,  а  произносящая  слова сама.  Раздражающие слух,
скрипящие металлические  звуки  складывались  в  гласные  и  согласные
английской речи.  Управляющая машиной девушка с намазанными ресницами,
выслушав заданный машине вопрос,  нажимала клавиши,  словно  играя  на
органе,  и  чудовищный автомат "вполне сознательно отвечал,  беседуя с
посетителями  выставки",  скрежеща  железным,  невозможным  "голосом",
который не мог принадлежать человеку, но мог быть понят им.
     Именно такой голос услышал я в ту ночь на площади  перед  заводом
Рипплайна.   Свистящие,   скрипящие,   клокочущие  звуки  слагались  в
произнесенные с потусторонним,  как я написал тогда,  акцентом  слова,
обращенные к пикетчикам:
     - Марсиане желают говорить с людьми завода.
     Марсиане?.. Я ликовал, думая о своей корреспонденции.
     Пикетчики недоумевали:
     - Что это? Мистификация? Маскарад?
     Два существа с зубчатыми хребтами и шарообразными головами  вышли
на площадь.  У них были "свободные от ходьбы конечности",  свисавшие к
самой земле.
     Старик Дред Скотт и юноша Рей Керни,  с которыми вместе мы только
что расправились с  сандвичами,  принесенными  внучкой  Дреда,  храбро
направились навстречу пришельцам.  Я успел их сфотографировать и потом
не отдал этой фотографии газетам,  а подарил  снимки  родным  Дреда  и
Рея...
     Марсиане и представители рабочих скрылись в  ближайшем  переулке,
очевидно, для переговоров.
     Мои приятели-пикетчики волновались. Или время казалось им слишком
долгим,  или на них влияла бесовская какофония, несшаяся через площадь
из автомобильного репродуктора...  Это были  душераздирающие,  воющие,
тявкающие звуки, стоны, визг, храп, крик филина и хохот гиены...
     Потом все смолкло.  Из переулка  стремительно  вылетела  открытая
автомашина,  понеслась  к  воротам  завода,  сделала резкий поворот...
Номера на ней,  конечно,  не было... Два тела, по-видимому лежавшие на
ее  борту,  не  удержались  и  мягко  шлепнулись  на  асфальт.  Машина
унеслась, скрывшись в переулке...
     На площади грохотал чревовещательный голос:
     - Марсиане не убивают. Марсиане наказывают.
     Пикетчики несли  на  руках  Дреда и Рея...  Трудно передать,  что
сделали со стариной Дредом и мальчиком Реем.
     Говорят, у  монголов  во  времена Чингисхана существовал жестокий
обычай заменять людям быструю смерть переламыванием хребта.  У Дреда и
Рея  были переломлены позвоночники.  Лежа на асфальте,  они беспомощно
шарили руками. Глаза у них были выколоты...
     Неведомые существа  вернули пикетчикам не трупы,  они сбросили им
нечто более страшное,  пугающее,  предупреждающее, рассчитанное на то,
чтобы содрогнулся каждый, кто узнает о "марсианской расправе"...
     Молча стояли разделенные площадью люди и...  нелюди. Так я назвал
их в своей корреспонденции.
     Репродуктор выплевывал скрежещущие слова:
     - Марсиане  не  знают жестокости.  Им просто чужда земная мораль,
как людям чужда мораль пчел или муравьев.  Марсиане наводят порядок на
Земле во имя торжества разума и цивилизации.  Люди, повинуйтесь высшей
культуре!  С каждым, кто откажется повиноваться, марсиане поступят так
же, как с теми, кто уже побывал у них.
     Я понял одно: забастовка будет подавлена.
     - Им  не  подавить забастовки!  - крикнул крепкий рыжий малый,  в
котором я тотчас узнал... сенатора Майкла Никсона!
     Как известно,  моя корреспонденция с упоминанием его имени стоила
ему сенаторского кресла.
     - К оружию! Сосредоточиться! - командовал он рабочим.
     Сенатор руководил вооруженными смутьянами! В тот момент я об этом
не думал,  но редакторы постарались поработать над моим текстом.  Ведь
это было беспрецедентно!
     Послышались очереди автоматов. Полусогнутые, упирая автоматы себе
в  живот  и  стреляя  из  них,  через  площадь   бежали   на   марсиан
забастовщики.
     Марсиане стали  отстреливаться,  но  не  из   автоматов,   а   из
револьверов. Наконец с одного из автомобилей затрещал крупнокалиберный
пулемет.
     Раздался взрыв гранаты.
     Марсиане побежали в переулок. Рабочие преследовали их.
     Черт возьми!   Я   бежал   вместе   со  всеми,  вооруженный  лишь
фотоаппаратом. Моя микромолния сверкала, как во время грозы в горах. Я
исступленно  нажимал  спусковой рычажок затвора,  запечатлевая картину
боя о