и ножки,  и пальчики...  А у
него даже волосики вьются.
     - Ах,  теперь все боятся,  - вздохнула Калерия Константиновна.  -
Эта ужасная радиоактивность подносит омерзительные уродства.
     - Вы же не верили в радиоактивность, - буркнула я. - И в гаснущее
Солнце не верите...
     - А мы уже все решили,  - не обращая  на  меня  внимания,  весело
сказала Калерия. - Мальчик будет жить у меня. Я буду... я буду его...
     - Кормилицей,  - подсказала я,  бросив  взгляд  на  доскоподобную
фигуру тонной дамы.
     Калерия ответила мне сверкнувшим взглядом.
     - Работа ждет, - выдавил из себя Буров, пожирая глазами экран.
     Елена Кирилловна  скользнула  по  Сергею  Андреевичу  равнодушным
взглядом.
     - Нет, Буров, - сказала она. - Я не вернусь к вам.
     Калерия Константиновна резко повернулась.
     - Я не понимаю вас,  Лена,  - сухо сказала она.  - Значит, вам не
нужны мои услуги?..  Во всяком случае, с марта вы могли бы работать, -
добавила она многозначительно.
     Тень скользнула по лицу Елены Кирилловны.
     При чем тут март?  Нет, я решительно не выношу эту Калерию, или у
меня  уже  появились  признаки истерии.  Надо было обо всем рассказать
папе. Рассказать!.. Теперь уже никогда не расскажешь...
     - Почему  ты  плачешь,  Лю?  -  послышался участливый голос Елены
Кирилловны.  - Ты плачешь, что не увидишь меня на работе? Но ты будешь
приходить ко мне, глупенькая.
     - Почему вы не хотите работать...  со мной?  - снова  выдавил  из
себя Буров.
     - Не с вами,  Буров...  Я просто  больше  не  могу.  Помните,  мы
говорили  с  вами о науке...  Вы открыли средство против ядерных войн.
Воображали,  что одарили человечество.  И что же? Вашей Б-субстанцией,
которую я помогала вам добывать, теперь гасят Солнце. Я не хочу больше
в этом участвовать...  даже в марте,  - добавила она,  твердо глядя на
Калерию Константиновну. - Лучше патрулировать в космосе...
     Калерия Константиновна делала  многозначительные  знаки.  Она  не
хотела, конечно, чтобы я сейчас сказала ей о папе. Я не сказала.
     Буров стал мрачнее тучи. Должно быть, Елена Кирилловна попала ему
в самое сердце. Она всегда била без промаха.
     А я вдруг сказала:
     - Елена Кирилловна, милая... У меня к вам огромная просьба.
     - Да, моя Лю.
     - Назовите мальчика... Митей...
     Она пристально посмотрела на меня.
     - Я слышала по радио сообщение,  Лю. Я все знаю. Я горюю вместе с
тобой.  Но я не могу назвать сына именем твоего отца.  Я  уже  назвала
его.
     - Вот как? - оживилась Калерия. - Как же?
     - Это  прозвучит  странно.  Но зачем называть новых людей именами
старых святых,  в которых никто не верит. Пусть имя говорит как слово.
Он приходит в мир...
     - Друзья мои,  - сказала подошедшая нянечка.  -  Мы  уже  утомили
мамочку.
     - Сейчас,  родная,  я  только  доскажу,  -   заторопилась   Елена
Кирилловна.  -  Пусть  он  придет  в мир не одиноким бойцом,  пусть он
олицетворяет  собой  целый  рой  чувств,   целый   рой   надежд,   рой
трудолюбивых пчел...
     - Как же будет он называться? - строго спросила Калерия.
     - Рой, - ответила счастливая мать. - Просто Рой.
     - Рой? - удивился Буров.
     - Ну да, Рой. Разве это плохо?
     Лицо Калерии покрылось пятнами.
     Няня выключила экран, и я едва уловила лукавую улыбку на усталом,
но прекрасном лице, растаявшем на светлом матовом стекле.
     - Поразительные капризы!  - пожала плечами Калерия Константиновна
и заторопилась к выходу.
     Мы вышли вместе с Буровым.  Я старалась понять, что он чувствует.
Ведь ему в лицо было брошено обвинение.  Я,  потерявшая отца,  и, быть
может,  из-за  него...  я  этого не сделала,  а она...  она отказалась
работать с ним.
     Я считала, что должна сказать что-то очень важное:
     - Сергей Андреевич!  Это неверно,  что она сказала... Может быть,
вам совсем не нужна моя помощь,  но я хочу работать с вами. Я верю вам
так же,  как  верил  папа...  Я  постараюсь  быть  полезной...  Я  уже
поступила на заочный факультет, но я не успела вам сказать...
     Буров посмотрел на меня,  словно видел впервые.  И улыбнулся.  Не
насмешливо,  а по-хорошему. У меня защемило сердце, я покраснела и тут
же готова была себя возненавидеть.  Ведь папа летел к Солнцу!.. А я? Я
переживаю от улыбки мужчины.
     Он сказал:
     - Спасибо, Лю...
     Мне было немного неприятно, что он так назвал меня.
     - Спасибо, Люд, - словно поправился он.
     - А что вы... что мы теперь будем делать?
     - Что искать?
     Он взял меня за руку.  Ой,  кажется,  мне не придется неделю мыть
ее!..
     - Знаешь, Люд, что такое движение вперед?
     - Движение  вперед - это борьба противоположностей,  - услышала я
голос Ладнова.  Он догнал нас. Я и забыла, что велела ему ждать меня у
выхода.  - Простите,  но,  кажется,  вы переходите на физику, и я могу
оказаться не лишним.
     Буров посмотрел на него не очень приветливо.
     - Борьба противоположностей!  - мрачно повторил он.  - Да,  чтобы
заставить  их  бороться,  нужно найти "противоположное".  Вы,  Ладнов,
теоретик.  Взяв на себя тяжесть прогнозов и даже облачившись в  мантию
"судьи  от  физики",  вы  зачислили  меня в паникеры...  И все же я не
перестаю уважать вас как теоретика.
     - В  восторге от этого.  Чем могу служить?  - ядовито осведомился
Ладнов.
     - Допускаете   ли   вы,   что   у  Б-субстанции  должна  быть  ее
противоположность? Не вытекает ли это из ваших же формул?
     - Допустим,  что вытекает.  Я даже допускаю симметричную парность
во всем, что существует в мире. Мы с вами хорошая этому иллюстрация.
     - Может  быть,  в  том,  что  мы  противоположны - залог движения
вперед?
     - Остроумно.
     - Так вы не думали об этом?
     - Допустим,  думал. Но мне не хотелось связываться с вами, Буров.
А надо было засесть вместе, ругаться...
     - Это я могу.
     - Я тоже, - огрызнулся Ладнов.
     - А если бы мы засели? - спросил Буров.
     - Пришлось бы отказаться от многого.  Наши нынешние теоретические
представления о физических процессах слишком грубы.  Вы счастливец! Вы
допускаете умозрительные выводы.  У меня не может существовать  ничего
математически не доказанного.
     - Вот  потому-то  вы  и  нужны  мне.  Ругайте  меня,   объявляйте
паникером,  сомневайтесь  во всем...  Но если вы в чем-то согласитесь,
это будет истиной! Однозначной!
     Я с восхищением смотрела на Бурова.
     - До сих пор мы оперировали с узенькой полоской явлений, законов,
действующих сил,  - продолжал Ладнов (они,  честное слово,  забыли обо
мне!).  -  Взаимодействие  электрических  зарядов  и  электромагнитных
полей,  гравитационные силы.  Грубо!  Первое приближение.  Нет! Ответ,
почтенный мой Сергей Андреевич, нужно искать в незнаемом. Надо угадать
природу  внутриядерных  сил,  с  одной  стороны,  и сил взаимодействия
галактик - с другой.  Разгадать циклопическую кухню в ядре  галактики,
откуда  вырывается струя всего того,  из чего строятся миры...  Именно
там взаимодействуют ваша,  буровская,  Б-субстанция и еще не открытая,
ей противоположная антисубстанция, если хотите, А-субстанция!
     - Верно,  черт возьми!  Именно там! Эх, если бы дотянуться дотуда
руками! - крякнул Буров.
     - Выше, выше берите, экспериментатор Буров! Куда не хватают руки,
дотянется   мысль.   Нужно   воспроизвести   кухню   рождения   миров,
воспроизвести здесь, на Земле.
     - Черт  вас возьми!  Мне нравится такая моя противоположность!  -
восхищенно воскликнул Буров.
     - Я,   теоретик,   могу   только   вообразить,  в  лучшем  случае
представить в формулах,  а вы...  если бы вам не мешали ваши гипотезы,
могли  бы  воссоздать  эту  кухню на Земле,  чтобы потрогать руками...
любую субстанцию.
     - Пожалуй,  мало этих рук,  - сказал Буров, отпуская мои пальцы и
рассматривая свои огромные руки.
     - Маловато,  -  процедил  Ладнов.  -  Тут нужны руки всех физиков
мира,  не загипнотизированных никакими гипотезами.  Нужны  мозги  всех
математиков, искусство всех химиков...
     - Но проверять-то они все же будут гипотезу об А-субстанции?
     - Проверять нужно все, сомневаться во всем.
     - Черт возьми!  В вас, Ладнов, я бы не сомневался. Свою ругань вы
в формулы не перенесете.
     - Нет обозначений, - усмехнулся Ладнов.
     - А что, если поставить такую задачу на Лондонском конгрессе?
     - Там многие будут против вас, но... искать примутся!..
     - Так ведь только это и надо!..
     Я медленно  отставала  от  ученых.  Они  вдруг   показались   мне
великанами, а я была такой маленькой...
     Они ушли вперед".


                             Часть третья

        "ЛЕДНИКОВЫЙ ПЕРИОД"

                                         Период холодной войны не
                                         менее губителен для планеты,
                                         чем ледниковый период.

                             Глава первая
                              РАК СОЛНЦА

     Солнце висело над морем.  В багровом небе не было ни облачка,  но
на потускневшем красном диске,  почти коснувшемся горизонта, появилась
тучка и стала увеличиваться, словно разъедая светило изнутри.
     Корабль шел вперед, а впереди... умирало Солнце.
     За этой небесной трагедией,  опершись о перила  палубы,  наблюдал
седой джентльмен с устало опущенными плечами,  старчески полнеющий, но
еще бодрый,  с чистым лицом без  морщин,  в  очках  с  легкой  золотой
оправой.
     О чем думал этот очень старый человек с поникшей  головой,  глядя
на закатное солнце? О закате цивилизации? О своей роли в жизни?
     Леонард Терми,  знаменитый физик,  последователь  Лео  Сцилларда,
Бора и Оппенгеймера, создателей атомной бомбы, который помогал Ферми и
Сцилларду запускать в Чикаго первый в мире атомный реактор  и  знал  о
тревожном   письме   президенту  Рузвельту  Сцилларда  и  Эйнштейна  о
возможности  появления  атомного  оружия  в  гитлеровской  Германии  и
необходимости  создания  атомной  бомбы прежде всего в Америке.  Может
быть,  Леонард Терми,  стоявший теперь на палубе и наблюдавший  закат,
тот самый Терми, имя которого упоминалось во всех секретных документах
Манхеттенского проекта, вспоминал о том, как много было им сделано для
того,  чтобы  в  пустыне  Невада произошел первый в мире испытательный
атомный взрыв.
     После открытия  второго фронта в Европе молодой Леонард Терми был
направлен  в  оккупированные  зоны,  чтобы  установить,   как   далеко
продвинулись  ученые  гитлеровской  Германии  по пути создания атомной
бомбы.
     Вернувшись в  Америку,  Леонард Терми стал торопить Лео Сцилларда
дать на подпись Эйнштейну второе письмо Рузвельту о том, что у Гитлера
нет ядерной бомбы, ее не разработали для него немецкие ученые и потому
созданная в Америке  бомба  не  должна  существовать,  не  может  быть
применена.
     Как известно,  письмо это не  было  прочитано  Франклином  Делано
Рузвельтом.  Во  время  его  похорон  оно лежало на столе президента в
Белом доме.
     За этот стол уселся мистер Трумэн.  Прочитав письмо ученых, он не
замедлил вскоре отдать приказ  об  атомной  бомбардировке  Хиросимы  и
Нагасаки,  погубив  сотни тысяч жизней,  не солдат,  а мирных жителей,
женщин,  стариков и детей,  родившихся и еще  не  родившихся,  но  уже
обреченных...  И  в  течение  следующих  десятилетий  взорванные бомбы
неотвратимым проклятием  продолжали  губить  в  госпиталях  несчастных
людей.
     С тех пор Леонард Терми потерял покой.  После тщетных обращений к
военным   и   гражданским   властям   с   требованием   контроля   над
использованием энергии атомного ядра,  поняв,  что эта запретная  сила
попала  в руки ни с чем не считающихся политиков и генералов,  Леонард
Терми проклял их... и самого себя, помогшего создать ядерную бомбу. И,
подобно Лео Сцилларду,  он оставил ядерную физику, которой занялся еще
в ту пору, когда она считалась "бесперспективной областью". Он перешел
теперь  на биофизику,  едва делающую свои первые шаги и,  казалось бы,
ничего не сулящую...
     Леонард Терми  на  многие годы порвал со своими былыми коллегами.
Они знали его непреложность в суждениях и поведении,  и все же на этот
раз  они сумели настоять на его поездке в Лондон для участия в мировом
конгрессе ядерных физиков.
     Корабль возвращался  в  Америку.  Путь был долгим,  и времени для
мучительных раздумий у Леонарда Терми было достаточно.
     Неподалеку от него,  лежа в шезлонгах,  беседовали две дамы. Одна
из них была все еще интересной, неустанно следившей за собой, одетая и
причесанная по последней моде,  кричаще увешанная бриллиантами. Другая
была скромна,  не боролась с сединой и полнотой,  но что-то было в  ее
облике такое,  что заставляло многих оглядываться на нее и спрашивать:
кто она?  Временами стареющая дама с  участием  и  затаенной  тревогой
поглядывала в сторону ученого, недвижно стоящего у палубных перил.
     Женщины всегда находят общий язык, и особенно в дороге.
     - Вы не представляете, миссис Никсон, как мой муж заботит меня...
И не только своим преклонным возрастом.
     - Зовите меня просто Амелией, миссис Терми.
     - Благодарю вас,  милая Амелия. Я преданная жена, не рискующая не
только осуждать, но и обсуждать поступки такого человека, как мой муж.
Ведь и вы, милая, этого не делаете?
     - Еще   бы!  -  сказала  миссис  Амелия  Никсон,  вспоминая  свою
направляющую руку в карьере мистера Джорджа Никсона.
     - Мой  муж  отказался  от Нобелевской премии,  неожиданно покинув
область физики,  для которой так много  сделал.  Не  скрою,  мы  очень
нуждались.  Если бы не помощь друзей,  мы бы лишились и не оплаченного
полностью дома,  и всей обстановки.  Мой муж перешел в другую  область
науки на пустое место.  Я всегда подозревала, что он хочет отвернуться
от  смерти,  которой  служил,  и  работать   на   жизнь,   тем   самым
компенсировать хоть в малой дозе вред, принесенный человечеству.
     - Это так благородно, - заметила Амелия.
     - Мой, муж всегда несправедлив к себе. Ужасные открытия все равно
были бы сделаны даже без него...  Но мой муж был сам себе  судьей.  Он
стал другим.  Конечно,  не внешне.  Он так же задумчив и сосредоточен,
по-прежнему  предупредителен  ко  всем,  такой  же,  как   и   раньше,
джентльмен! Но... он стал другим, стал печальным...
     - Это так трогательно,  дорогая миссис Терми! Но чем можно в наше
время помочь людям,  кроме выражения скорби и печали? Нашему поколению
остались только слезы и молитвы.
     - Ах  нет,  дорогая!  Мой  муж  вскрывает  сейчас структуру самой
жизни,  как вскрывал когда-то структуру атомного  ядра.  Вы  подумайте
только? Когда он начинал, в науке не было ни малейшего понимания того,
как развивается все живое,  почему из зародыша вырастает человек, а не
лягушка и не оса... почему у нас по два глаза и по пяти пальцев?
     - Это ужасно,  миссис Терми!  Газеты то и дело пишут  о  рождении
детей без пальцев... или с одним глазом.
     - Мой муж говорит,  что науке теперь стали яснее законы  развития
живого. Как бы вам объяснить... оказывается, все живое развивается "по
записанной инструкции",  запечатленной в молекулах нуклеиновых кислот;
в  комбинациях  этих молекул на ясном и точном языке Природы,  который
можно прочитать,  запрограммировано все...  и сколько пальцев, сколько
волос  должно  вырасти  у  живого  существа...  Мой  муж говорит,  что
организм  развивается  при  считывании  одними  комбинациями   молекул
соответственных  строк,  закодированных  на других комбинациях молекул
"нуклеинового кода" Природы.  Я,  по  правде  сказать,  не  все  здесь
понимаю,  миссис Никсон, однако кое-что даже мне ясно: радиоактивность
может  стереть  одну  только  букву,  одну  только  строчку   в   этой
нуклеиновой   инструкции,   и  развитие  живого  существа  будет  идти
неправильно, появится урод.
     - Это ужасно! Хорошо, что у меня нет детей.
     - Но они могут быть у других, моя дорогая.
     - Ваш  муж  должен в принципе восставать против деторождения,  не
правда ли, миссис Терми?
     - Почему   же?  Напротив,  моя  дорогая.  Он  мечтает  о  счастье
разрастающегося человечества, о долголетии людей.
     - О   долголетии?   Фи!..   Говорят,   что   все   люди   умирают
преждевременно.  Но это было бы ужасно,  если бы весь мир был  населен
преимущественно стариками и старухами.  Я покончу с собой прежде,  чем
состарюсь.
     - Благодарю вас, моя дорогая.
     - Ах,  нет,  нет.  Простите!  Это не относилось к вам,  моя милая
миссис Терми. Вы чудесно выглядите, и мне хотелось бы на вас походить.
Как же хочет ваш муж продлить жизнь людей?
     - Победить рак.
     - Что? - едва не подскочила в шезлонге миссис Амелия Никсон.
     - У  него  своя  точка зрения на возникновение рака,  от которого
умирает людей больше, чем от любой другой причины, включая войны.
     - Миссис  Терми!  Вы  не представляете себе,  в какое мое больное
место попали.  У меня перехватило дыхание...  Знаете ли  вы,  что  мой
супруг...  О!  Это  железный человек,  бизнесмен,  газетчик...  прежде
спортсмен,  человек клокочущей энергии,  неиссякаемый,  но...  даже  у
великих людей бывают свои слабости...  Одним словом,  он замучил меня,
миссис Терми,  дорогая! Вам я могу признаться. Умоляю вас, познакомьте
моего супруга с вашим...
     - Ах, я не уверена, дорогая... Мой муж стал таким необщительным.
     - И все же, все же! Вы окажете мне неоценимую услугу.
     - Чем же я помогу вам?
     - Мистер Джордж Никсон, мой супруг, каждую минуту, каждую секунду
думает о том, что у него рак чего-нибудь.
     - Вот как? Он болен?
     - Напротив.  Он совершенно здоров.  В этом  согласны  все  медики
мира. Он болен только мнительностью. Каждый день он находит у себя все
новые и новые симптомы рака.  Рак преследует его,  угнетает, отравляет
существование  и  ему  и  мне...  Он переплачивает бешеные деньги всем
знаменитым онкологам... и даже знахарям...
     - Как  это  неожиданно  для столь знаменитого рыцаря печати,  как
мистер Джордж Никсон.
     - Утром,   едва   проснувшись,   он   начинает   ощупывать  себя,
заглядывать к себе в горло... Ему постоянно мерещатся затвердения кожи
и  опухоли  внутри  живота.  Он  рассматривает  себя в зеркале часами.
Приобрел рентгеновский аппарат и, никому не доверяя, просвечивает себя
сам.  Он  весь  покрыт  шрамами,  потому  что  постоянно  отправляет в
лабораторию кусочки собственного тела.
     - Ему очень хочется жить, - заметила миссис Терми, поджав губы.
     - Вы  пообещаете  мне,  дорогая,  познакомить  моего  Джорджа   с
мистером Терми?
     - Охотно,  дорогая,  но ведь он только физик...  биофизик,  но не
врач. Он не лечит.
     - Но вы сказали, что он хочет победить рак.
     - Да, ему кажется, что он докопается до его причины.
     - Это зараза? Это микробы? Это вирус?
     - И да и нет. Это совсем не так, как обычно представляют.
     - Мы непременно должны их познакомить!..
     Миссис Терми уступила. Женщины решили, кого из всего человечества
должен прежде всего спасать мистер Терми, ухвативший тайну рака.
     Но мистер  Терми,  смотря на скрывающееся солнце,  думал о совсем
другом раке,  о раке Солнца, о котором говорилось на конгрессе физиков
в Лондоне.
     Лондон! Город  его  юности.  Там  он  мечтал  стать  певцом.   Он
унаследовал  от  итальянских  предков  дивный  голос,  который  мог бы
принести ему мировую славу. Там, в Лондоне, ему был устроен друзьями и
покровителями   дебют  в  театре  "Конвент-гарден".  Но...  лондонская
сырость...  Он осип и не смог петь в опере, завоевывать лондонцев... И
вместо  оперы  попал  однажды в скучный Кембридж.  Он встретился там с
самим лордом Резерфордом,  оказывается,  знавшим  о  его  студенческих
работах.  Великий физик был вне себя от негодования,  узнав, что автор
известных ему статей по физике собирается петь  на  сцене.  Лондонская
сырость  и гнев лорда определили дальнейшу