оны, намереваясь
сесть на мое место, как было условлено.
     Когда я сел за руль,  Лиз без всякой помощи плюхнулась  рядом  со
мной.  Теперь надлежало вставить ключ зажигания, открыть левую дверцу,
посадить вместо себя Билла и идти в бар  расписывать  ужасы  похищения
гангстерами прекрасной Лиз.
     Но я сыграл не по нотам.
     Мотор моего "кадиллака" взревел.
     Билл, вцепившийся крючком протеза в ручку машины, несколько ярдов
волочился по обледенелой мостовой, пока протез не слетел с его культи,
так  и  оставшись  висеть  в  виде  людоедского  украшения   на   моем
"кадиллаке".
     Послышались выстрелы.
     Одна пуля  прошла  между  моей  головой  и  пышной прической Лиз,
пробив лобовое стекло.
     Через маленькую  дырку  с  сеткой  лучевых  трещинок  со  свистом
ворвался ветер.
     Сзади надрывались полицейские свистки.
     - Куда вы гоните, Рой? - совсем трезво спросила Лиз.
     - Куда?..  Я это не очень отчетливо себе представляю, Лиз. Но вот
от кого я вас увожу, это мне более или менее ясно.
     - Вот как? - сказала она и присвистнула.
     Оказывается, эта дьявольская девчонка играла не хуже меня  и  все
прекрасно   заметила.   Ей   не   слишком   долго  пришлось  объяснять
обстоятельства дела.
     За углом я резко нажал на тормоза, что недопустимо на обледенелой
дороге. Но я сделал это умышленно, рассчитывая на то, что произошло.
     Машину мою  занесло,  она  повернулась  вокруг вертикальной оси и
сразу же ринулась в обратном направлении к бару.
     Мы пролетели  мимо  гангстеров,  садящихся  в  автомобиль,  чтобы
гнаться за нами,  мы промчались мимо все  еще  свистевшего  полисмена,
выбежавшей из бара смазливой гардеробщицы и неизменных зевак...
     Никто не мог  допустить,  что  это  наш  молниеносно  вернувшийся
автомобиль  мчался  сейчас мимо них.  Ведь номера на нем заботой Билла
были залеплены снегом.  Мало ли автомобилей снует  взад  и  вперед  по
ночному Нью-Йорку!
     Но я был уверен,  что выехать из города нам не  так  просто.  Все
"кадиллаки"  будут  перехватывать.  Уж об этом позаботятся и Билл и...
босс.
     Но я не мог поступить иначе.  Я знал,  чем все это грозит Лиз.  Я
мог бы объяснить свой поступок даже самому боссу.
     Ведь билль  о  морали  подготавливался Ральфом Рипплайном.  Новый
закон,  опиравшийся на церковь,  не признавал гражданского развода для
брака, заключенного в церкви. А это значило, что полиция нравов, когда
она начнет действовать,  обязана будет силой водворить блудную супругу
Лиз  к ее требовательному мужу мистеру Ральфу Рипплайну.  Об остальном
лучше было не задумываться...
     Босс считал,  что  я должен помочь гангстерам,  которые безобидно
"попридержат" Лиз до начала действий полиции, похитив ее из бара.
     Я выполнил задание босса, но без помощи Билла. Я сам похитил Лиз.
     Лиз успела все это себе  уяснить  из  нескольких  брошенных  мною
фраз.
     - Рой, я всегда считала вас настоящим парнем.
     - О'кэй,  Лиз!  Я  хотел  бы  сделать в жизни хоть одно настоящее
дело.
     - У  вас были шансы получить в затылок настоящую пулю,  - сказала
Лиз, указывая на дырку в стекле.
     - У  нас еще есть эти шансы,  Лиз,  пока мы не переберемся на тот
берег Хедсон-ривера.
     - Через туннель?
     - О нет, Лиз. В туннеле нас легче всего перехватить. Мы хоть один
раз используем остывшее Солнце и в летний месяц пересечем Хедсон-ривер
по льду.
     Мы съехали  на  лед  мореподобной  реки  в том месте,  где прежде
стояли паромы.
     По-видимому, такого  сумасшествия  от нас гангстеры и полицейские
не ожидали.  Как ни остыло бедное Солнце,  но все же днем снег таял, с
крыш   небоскребов   свисали  огромные  сосульки,  которые,  срываясь,
калечили прохожих.
     Лед на  Хедсон-ривер  был  шершавый,  как бетонное шоссе,  фар из
предосторожности я не зажигал...
     Лед хрустел,  я всем своим существом ощущал, как проседает он под
колесами машины. Спасти нас могла только скорость.
     Лиз окончательно  протрезвела,  сидела,  молча  вцепившись  в мою
руку.
     Я управлял только одной рукой и гнал, как на треке...
     Что ж...  погибнуть подо льдом?  Немного раньше, немного позже...
какая разница!
     Пьяных, лунатиков и одержимых  бережет  великий  бог  исключений.
Погибшие  под  колесами,  сорвавшиеся  с  карнизов или другим способом
сломавшие себе голову об этом не повествуют.  Поражают  удачей  только
случайно выжившие,  воображая, что исключение, под которое они попали,
является "законом".
     Мы проскочили через Хедсон-ривер по ломающемуся льду вопреки всем
законам и взбирались теперь по крутому берегу штата Нью-Джерси.
     Хорошую машину, черт возьми, купил я в дни антиядерного кризиса!
     Я благословлял начавшуюся метель.  Дырка в стекле  верещала,  как
полицейский свисток.  Мы уже выбрались на нужное нам шоссе, где совсем
не встречалось машин.  Мы мчались  в  белую  муть,  которую  не  могли
пробить фары.
     Начинало светать.  Фары скорее мешали,  чем помогали.  Я выключил
их.
     Лиз склонилась ко мне,  положив голову  на  мое  плечо,  и  мирно
спала.
     Это было то самое шоссе,  по которому мы с Эллен ехали к отцу  на
ферму.  Интересно,  не  приревновала  ли бы Эллен меня,  увидев сейчас
здесь в таком виде и в такой компании?
     Впрочем, увидеть что-нибудь было невозможно.
     Я не знаю,  мчался ли кто-нибудь за нами,  но я  гнал  "кадиллак"
так, словно меня уже хватали гориллы за колеса.
     Становилось все светлее,  и я ощущал,  что слепну.  Страх охватил
меня.   Я   ничего   не   видел   в   снежных   рассветных   сумерках.
Стеклоочистители лихорадочно и бесполезно работали.  Я оказался словно
в белом мешке.  Все вокруг было тускло-бледным,  одинаковым,  неясным,
слившимся в один рыхлый снежный  ком,  который  обнимал  и  машину,  и
шоссе,  и,  наверное,  всю  нашу  несчастную  обледеневшую Землю...  В
снежном обмане конец стерег меня на каждом ярде.  Если бы шоссе делало
повороты,  я  бы  уже давно оказался в кювете.  И вместе с тем убавить
скорость было нельзя.  Я вел машину вслепую, не отличая в снежной мгле
ничего... Меня выручало какое-то неведомое чувство.
     Лиз по-прежнему держала меня за руку,  и я боялся высвободить  ее
и, не сбавляя скорости, управлял одной рукой.
     Но я все-таки не ослеп.  Оказывается,  я видел... И я затормозил.
Машину занесло, она сделала полный оборот вокруг вертикальной оси, как
это было около бара, чудом не свалившись с насыпи, и остановилась.
     На шоссе лежали запорошенные снегом тела людей.
     Я не решился на них наехать. Я остановился.
     Лиз проснулась.
     - Что? Приехали или попались? - спокойно спросила она.
     Она все-таки была настоящая девушка!
     - Надо посмотреть, что тут такое, - сказал я, открывая дверцу.
     Только теперь  я  заметил,  что  на  дверце  висит "рука Билла" с
крючком, но снять ее так и не успел.
     Из-под колес на меня смотрело мертвое лицо, с которого ветер сдул
снег.
     Это была     индеанка,     некрасивая,    широкоскулая,    худая,
изможденная... Черные волосы разметались патлами.
     Я подошел к другому телу.
     Тоже индеанка.  Она походила на первую,  как родная  сестра.  Мне
даже  показалось,  что  я заплутался в белой мути и вернулся к первому
трупу. Но та лежала под самыми колесами автомобиля, будто я сшиб ее.
     Неподалеку словно   ползла   по   шоссе   и  застыла,  притаилась
старуха...
     Может быть,  у  этих,  теперь  замерзших,  индеанок  мы  с  Эллен
когда-то покупали смешную сувенирную дрянь?  Что купила  тогда  у  них
Эллен?  Нож для снимания скальпов и томагавк,  которые,  конечно, были
изготовлены на заводах "Рипплайн-стилл-корпорейшен",  туфли  с  мягкой
подошвой,  орлиное  перо...  Она  еще горевала,  что в продаже не было
головного убора вождя...  Она хотела носить его в деревне,  но  носила
там  косынку,  завязанную  под подбородком,  стиль "а-ля рюсс"...  Она
оказалась русской,  и она ушла в  Россию  совершать  подвиг,  выполняя
клятву,  от которой освободил ее старый князь, а я... я даже не мог ей
дать об этом знать.
     Лиз вышла  из  машины  и  рассматривала трупы умерших от голода и
замерзших людей.
     - Здесь недалеко должна быть резервация,  - сказал я.  - Как-то я
хотел посмотреть ее, но не привелось. Но я все равно знаю, что там нет
ванн и клозетов.
     - Там нет еды, Рой, - сказала Лиз.
     Да, конечно,  она  была  права.  Еды  в резервациях не было!  Она
вообще исчезала... не только из резерваций.
     Конечно, продуктов  питания в мире было нисколько не меньше,  чем
год назад,  ведь новый урожай поспел бы только к  осени,  но  остывшее
Солнце  основательно влияло на конъюнктуру рынка,  как выразились бы у
нас в газете.  Надежды на новый урожай могли остаться только у  людей,
потерявших от голода разум.  Лед покрывал поля. О севе не могло быть и
речи.  Цены  на  продукты  бешено  подскочили.  Их  еще  по  введенным
карточкам  можно  было  покупать в Нью-Йорке,  но...  только тем,  кто
работал   на   предприятиях   особого    правительственного    списка.
Остальные... на остальных людей запасов все равно бы не хватило.
     Голодные дни  антиядерного  кризиса  казались  мне  теперь  днями
благоденствия.  Еще  бы!  Ведь,  стоя на панели,  можно было дождаться
миски горохового супа!..
     Признаться, я старался не думать об умирающих с голоду, поскольку
я сам не попал в их число.
     У меня была работа, у меня был босс... А теперь?
     Теперь передо мной на шоссе валялись трупы умерших  с  голоду.  И
теперь у меня была Лиз, но не было больше работы у босса.
     Должен признаться,  что  размышления  -  убийственная  вещь   при
отсутствии  перспективы.  К  счастью,  багажник  моего "кадиллака" был
предусмотрительно до отказа набит продуктами.
     Убирая трупы с шоссе, я сказал об этом Лиз.
     Мы сели в машину и тихо поехали сквозь белую мглу.
     Впереди нам почудилось темное пятно.
     Я еще больше сбавил скорость.
     На нас надвигалась толпа...
     Стало светлее,  снег  перестал  идти,  и  мы  могли   рассмотреть
странную процессию, которая обходила наш стоявший автомобиль.
     Мне показалось,  что я схожу с ума.  Что это? Последствия снежной
слепоты? Галлюцинация, привидения?!
     В машину  заглядывали  провалами  глазниц  трупы...  Мимо   брели
скелеты,  на которых висели заснеженные тряпки.  Мне показалось, что я
снова перенесся в разрушенный атомным взрывом город...  и настал  день
Страшного суда:  все покойники,  ссохшиеся,  полуистлевшие,  встали из
могил и бредут на последнее слушание их дел... у Высшего Судии.
     У Лиз были круглые от ужаса глаза.  Ей,  наверное, тоже казалось,
что она видит процессию вставших из гроба.
     Но она сказала:
     - Рой,  сейчас же откройте  дверцу.  Это  голодный  поход...  Они
умирают с голоду.
     Я открыл дверцу, мы вышли.
     Жалкие подобия  людей  окружили нас.  Они смотрели на нас жадными
глазами, заглядывали в машину.
     Мне стало жутко.  Сам не знаю почему.  Ведь я достаточно слышал о
былых голодных походах и в Америке,  и в других  странах,  но...  Ведь
статистикой  установлено,  что  даже  в  лучшие  годы  ежегодно в мире
умирает с голоду не один миллион людей!  А вот  видеть  -  это  совсем
другое, чем читать о том.
     Появились женщины,  которые тащили на себе живые скелетики детей.
Они шли в Нью-Йорк за хлебом.  Они уже давно ничего не могли купить...
Их были тысячи...
     Снег перестал идти.  Теперь видна была печальная черная процессия
завтрашних похорон, которая растянулась по прямолинейному шоссе, уходя
за выпуклость холма.
     - Надо что-то сделать.
     - Надо уехать, - шепнул я, - пока нас... не съели.
     Лиз гневно сверкнула глазами, я прикусил язык.
     - Откройте багажник, - скомандовала она.
     Я сдвинул шляпу и почесал затылок. Не могу сказать, чтобы я долго
сопротивлялся. Я просто стал больше уважать Лиз и меньше себя.
     Я доставал из багажника  продукты,  а  Лиз  тут  же  отдавала  их
сначала женщинам и детям, потом всем, кто тянул к нам исхудалые руки с
шевелящимися пальцами.
     Люди кричали  от  радости,  на  глазах  у них были слезы.  Я стал
противен себе:  как только повернулся мой язык сказать,  что они могли
нас съесть!
     Консервы тут же раскрывались,  их ели руками,  стоя или  сидя  на
снегу. Ели с плачем, с рыданиями...
     Подходили все новые толпы живых скелетов.
     В багажнике у меня уже ничего не осталось...
     Через толпу прорывались изголодавшиеся люди,  они вырывали  куски
хлеба,  пачки печенья,  коробки с сухарями у тех,  кто раньше завладел
ими.
     Я шепнул Лиз, что надо сесть в машину. Но она стояла не шевелясь,
смотрела на начавшуюся свалку, прижав кулаки к подбородку.
     И тут голодающие стали надвигаться на нас, требуя еды.
     Какой-то старик с вылезающими из орбит глазами и седой щетиной на
лице кричал громче всех.
     Лиз протянула в машину руку и достала свою кожаную сумочку.
     Она вынула из нее деньги и стала совать их шевелящимся мертвецам.
     Я видел, как вырвали у нее из рук сумочку... Деньги высыпались на
шоссе,  но  никто  не  поднимал их.  Лиз всполошилась,  хотела поднять
помаду и пудру,  но  их  втоптали  в  снег.  А  сумку,  кожаную  сумку
разорвали  на  части...  и  обезумевшие  люди тут же пожирали ленточки
кожи.
     Сумка была съедена.
     И тогда нас с Лиз  оттолкнули  от  машины.  К  сиденьям  тянулись
скрюченные руки... сверкнул нож...
     Великолепная обивка красной тисненой кожи была изрезана, сорвана,
съедена...
     Я пытался защитить свое добро,  но был избит этими слабыми,  едва
стоящими на ногах скелетами.
     Лиз тоже помяли.  Я не знаю,  почему с нее не содрали ее  меховое
манто и не съели его.
     И крики, вой, плач, завывания...
     И когда в машине не осталось ни кусочка кожи, нам позволили сесть
на жалкие, вылезшие пружины...
     На ободранной,  изувеченной  машине с незакрывающимся багажником,
крышку  которого  помяли,  когда  очищали  его  содержимое,  мы   тихо
двинулись через голодную толпу.
     Скелеты медленно брели мимо  нас,  держась  друг  за  друга.  Эти
ничего  не знали,  они не ели ни наших продуктов,  ни сумочки Лиз,  ни
обивки "кадиллака".  Они шли без надежды,  гонимые мукой голода, шли в
город, где могут быть магазины, где были когда-то магазины...
     Лиз плакала.
     Черт меня возьми, я тоже не мог совладать с собой".

                             Глава пятая
                             ЛЕДЯНОЙ ШАР

     "У невысокой скалы с косыми слоями,  срез которых огибала снежная
дорога, я узнал свое любимое место и остановил изувеченный "кадиллак".
     И у меня и у Лиз затекли ноги.  Почти сутки мы были в пути. Кроме
того,  я предложил Лиз воспользоваться крутым поворотом шоссе у скалы,
поскольку природа не предоставила нам большего комфорта.
     Уже темнело.  С горьким чувством я смотрел на снежное поле внизу.
Здесь когда-то было зеленое море  кукурузы.  Оно  всегда  служило  мне
символом американского благополучия: откормленный скот, молоко, масло,
консервы,  мука, экспорт, текущие счета и поджаренные початки, которые
я  так  любил  еще в детстве и которые с таким аппетитом мы уплетали с
Эллен на ферме у отца...
     Теперь перед  глазами  в  сумеречном  свете  вечера  расстилалось
безбрежное мертвое снежное море.  Прежде в это время заканчивался сев.
Вырастет ли здесь еще когда-нибудь кукуруза?..
     Вернулась Лиз, посвежевшая, умывшаяся снегом.
     - Я в отчаянии,  - сказала она, - у меня не осталось ни пудры, ни
помады. Я, вероятно, ужасно выгляжу.
     Я усмехнулся:
     - А  я  в  отчаянии  от  этой  чертовой  пудры,  которая  покрыла
отцовские поля. Они действительно ужасно выглядят.
     - Как? Ферма уже так близко?
     Я кивнул.
     Лиз оглянулась на машину,  осмотрела мою  оборванную  одежду.  Ее
наряд  был  не  лучше.  Манто,  оказывается,  все-таки  порвали  живые
скелеты...
     - Я  не  могу в таком виде показаться вашим родителям,  - сказала
Лиз.
     Я махнул было рукой, но она строго посмотрела на меня:
     - Как выглядит ваша машина!..  Вы обязаны завтра  утром  заняться
ею, надеть хотя бы чехлы на эти гнусные пружины, выправить багажник.
     - Утром?  - устало спросил я.  - Так не лучше ли это  сделать  на
дворе фермы, в гараже?
     Лиз решительно замотала головой.
     - Нет,  -  сказала  она.  -  Мы не можем явиться туда как побитые
собаки. Рой, вы не сделаете этого! Будьте мужчиной.
     Я не  переставал  удивляться  Лиз Она вечно ставила меня в тупик.
Было решено, что переночуем в машине.
     Съехали вниз к тому месту,  где мы с Эллен прятались в кукурузных
джунглях и где я собирался защищать ее  от  леопардов,  аллигаторов  и
анаконд. Сейчас мне предстояло защищать Лиз от зверей пострашнее.
     Я остановил  автомобиль  на  обочине.  Спинка  переднего  сиденья
машины  откидывалась,  и  получался матрас двуспального ложа.  Надо ли
говорить,  что вылезшие пружины не делали его особенно приятным.  Я не
знал  еще,  чем  мне  удастся утром прикрыть эти вывороченные машинные
внутренности.  Однако  утро  светлее  вечера  во  всех  отношениях.  Я
чувствовал себя разбитым и дорого бы дал за теплую постель в мотеле.
     Лиз принялась устраивать наше  ложе  с  помощью  своего  манто  и
всего, что попадалось ей под руку.
     Укрылись мы моим пальто,  тесно прижавшись друг к другу, чтобы не
замерзнуть.
     Это была неспокойная,  но целомудренная  ночь.  Я  несколько  раз
просыпался,  чувствовал трогательное мерное дыхание Лиз, прислушивался
к завыванию ночной метели и снова засыпал...
     Погони не было,  очевидно, мы затерялись в снежном просторе, если
нас искали,  то в гостиницах.  Я снова просыпался,  прислушивался. Мне
хотелось повернуться, но я считал это неучтивым.
     Лиз уютно  устроилась  на  моем  плече.  Теперь  я  даже   боялся
пошевелиться и в конце концов уснул.
     Проснулся от ощущения, что кто-то смотрит на меня.
     Я открыл  глаза,  вздрогнул  и  сразу разбудил Лиз.  Мы оба сели,
виновато озираясь.
     Через лобовое  стекло,  протерев  снаружи  его  от снега,  на нас
смотрела знакомая мне веснушчатая рожица моего  Тома.  Он  накрыл  нас
здесь, лежащих в объятиях друг друга.
     Он не скакал на одной ноге,  не кричал озорным  голосом:  "Э-э-э!
Как  не  стыдно!  Голубочки,  любовники!  Кошки на крыше!.." Он только
печально и осуждающе смотрел на меня,  сразу узнав,  что  со  мной  не
Эллен.
     Я, наверное,  покраснел, как баптистский проповедник, уличенный в
краже дамских панталон.
     - Кто это?  - возмутилась Лиз, поворачивая к себе зеркало заднего
обзора,  чтобы привести в порядок волосы. Они уже не лежали у нее, как
крылья  бабочки,  а  скорее   напоминали   прическу   недавней   моды,
заимствованной у пещерного века.
     - Это Том... Мой племянник, Том, - пробормотал я.
     - Так представьте меня ему, - сказала Лиз и улыбнулась мальчишке.
     Том скривился в гримасе.
     Я открыл дверцу.
     - Хэлло, Том! - сказал я. - Это Лиз... моя жена.
     Лиз быстро взглянула на меня.
     Том оторопело уставился на нас.  Потом по всем  правилам  этикета
шаркнул ножкой:
     - Простите,  дядя Рой, я совсем не думал... Дедушка подпрыгнет до
потолка. Мы совсем не ждали. Позвольте вас поздравить, миссис Бредли.
     Лиз мило протянула мальчику руку:
     - Мы  будем друзьями,  не правда ли,  Том?  В особенности когда я
действительно выйду замуж за Роя, - и она рассмеялась.
     Том посмотрел на меня, на нее и тоже рассмеялся.
     Потом он заинтересовался увечьями, нанесенными моему "кадиллаку".
     Лиз была  удивительно  настойчива,  и  мы  втроем кое-как привели
машину в относительный порядок,  использовав чехол  запасного  колеса.
Лиз оказалась по-женски искусной.  Теперь хоть не видно было проклятых
пружин, которые всю ночь впивались мне в бок.
     Делая вид, что непринужденно веселы, мы поехали на ферму.