ольшая"!..  Я "созрела"!..  У меня аттестат зрелости, а
чувствую я себя "аттестованной незрелостью" и  совсем  не  знаю,  чего
хочу.
     Вчера все мы,  девочки,  в белых платьях,  а мальчишки - в  серых
костюмах,  и  многие  небрежно  курили,  -  все  мы по старой традиции
собрались на Красной площади.
     Я быстро-быстро ходила без подруг,  наметив себе на камнях черту,
где поворачиваться.  Я исступленно думала,  загадав,  что  при  первом
ударе курантов, в полночь, должна все решить.
     Раньше все казалось просто.  Я  хотела  стать  великой  актрисой,
дирижером, пианисткой... Выйти на освещенную стену в красивом длинном,
до пят,  платье,  ощутить озноб от тысяч устремленных на меня глаз, от
которых  сладко  и  жутко на душе.  И потом,  чтобы все исчезло,  едва
зазвучат первые аккорды и перенесут в необыкновенный  мир  и  меня,  и
всех в зале, заставят рыдать или смеяться, ощутить счастье... Я хотела
дарить людям счастье. Но я научилась только бренчать на рояле... Потом
я  мечтала  пойти на самое опасное поприще,  стать разведчицей в стане
врагов... Но иная сейчас сложилась в мире обстановка... И произношение
на  иностранных  языках  у  меня  просто  ужасное.  А  после  событий,
случившихся во Франции,  всенародного гнева и победы  друзей  во  всех
главных странах Европы,  мне уже хотелось изучать в Париже,  Лондоне и
Риме бесценные сокровища тысячелетней культуры,  но на беду я понимала
произведения  только старых мастеров и никак не воспринимала "рыдающих
красок" или "смеющихся линий", все еще модных на Западе.
     И оставалось искать себе применение на самом обычном поприще!  Но
уж,  во всяком случае,  не у мамы под крылышком  в  ее  лаборатории!..
Каждый  человек  должен быть самостоятельным,  пусть даже с аттестатом
зрелости в детской сумочке,  которую мама подарила,  когда я перешла в
седьмой класс, и которую я до сих пор люблю больше всех своих вещей...

     ...Я спорила  с  папой,  когда  он  прилетел  и готовился к новым
полетам.   Я   ему   говорила,   что    стыдно    дочери    профессора
Веселовой-Росовой стать физиком "по наследству", а он сказал, что Ирэн
Жолио-Кюри неплохо продолжала дело своей матери,  Марии Кюри.  Я  даже
почувствовала  неловкость от такого сравнения.  Я сказала,  что другая
дочь Марии  Кюри  стала  киноактрисой.  А  он  сказал,  что  она  была
красавицей.  Потом  папа  понял,  что я сейчас разревусь,  усадил меня
перед собой так,  чтобы мои коленки упирались в  его  жесткие  колени,
взял мои руки в свои, заглянул, как он говорит, в мои миндалинки, и...
все стало ясно, все стало так, как думалось на Красной площади. Нет на
свете никого лучше папы!.. Он знал все!
     Во всяком  случае,  можно  попробовать.   В   конце   концов,   в
лаборатории тоже производство.  И надо выяснить,  выйдет из меня физик
или нет. А лаборантка тоже самостоятельный человек.
     Мама, как  можно  было  догадаться,  оказалась  ужасно дотошной -
заставляла все переделывать сотни раз. Разницы между мной и другими не
делала. Но я, конечно, из гордости этого не замечала.
     Я боялась обыденности, скуки, незначительности того, что я делаю.
И  вдруг  в Проливах,  на Севере что-то случилось,  погасло "Подводное
солнце". А ведь эту установку запускали академик Овесян с мамой, когда
она была еще его помощницей.
     И они оба отправились туда  со  своими  сотрудниками.  Предстояло
выяснить необыкновенное явление.
     И меня взяли вместе со всеми...
     ...А потом... потом я стояла на скале с санитарной сумкой и ждала
возвращения катера, ушедшего спасать людей.
     Я, может быть,  первая заметила его. Он тащил за собой на буксире
целую вереницу шлюпок и  лавировал  в  извилистых  разводьях.  Люди  в
шлюпках отпихивались веслами от льдин.
     Я села на шероховатый камень и скатилась, громко крича, чтобы все
бежали встречать катер.
     Научные сотрудники, рабочие и инженеры уже толпились у причала. И
мама была здесь же...
     Катер подошел,  расталкивая  носом  мелкие   прибрежные   льдины.
Академик первым выскочил на причал и стал энергично распоряжаться.
     Я раскрыла сумку.  Все-таки она пригодилась. Среди спасенных были
обожженные. Я их перевязывала. И вдруг увидела на мостках удивительную
женщину.
     Она стояла,  сбросив  бушлат,  в  мокром,  обтягивающем ее фигуру
платье и отжимала волосы.  Я ахнула.  Она показалась мне  русалкой.  Я
влюбилась в нее с первого взгляда.
     Едва закончив перевязку какому-то ворчливому матросу, я бросилась
к маме и стала умолять взять "русалку" к нам в коттедж.
     Мама подошла,   накинула    на    нее    мою    шубку,    которую
предусмотрительно захватила, и повела к нам.
     А я перевязывала руку самому капитану.  Я знала,  что  ему  очень
больно, но он даже не морщился, а все смотрел туда, где погиб корабль.
И больно было мне.
     Это был суровый моряк.  Я погладила его руку поверх бинта.  Потом
побежала догонять маму и "русалку",  Я запыхалась, не могла выговорить
ни слова и только глядела на незнакомку.
     За нами шли академик Овесян и какой-то очень громоздкий  мужчина.
Но они повернули в сторону коттеджа академика.
     Дома я сразу же наполнила ванну теплой водой.
     Елена Кирилловна  улыбнулась  мне,  опустилась  в воду,  блаженно
сощурилась и сказала:
     - Лю,  милый,  принеси мне,  пожалуйста,  пока я в ванне,  самого
крепкого коктейля.
     Мне очень  понравилось,  что она так назвала меня,  но я не умела
делать коктейли. И мама как следует не знала.
     Наконец, я принесла в ванную бокал на маленьком подносике.  Глупо
краснея, я стояла с подносимом в руках и таращила на нее глаза. Будь я
скульптором,  я  бы  ваяла  только  ее  статуи!..  И  украшала  бы ими
языческие храмы!..
     Через час  Елена Кирилловна в мамином халате,  который сразу стал
нарядным и элегантным, сидела в столовой и пила чай с коньяком.
     Теперь я  уже  не  сомневалась  в  своем  будущем.  Ведь она была
физиком! Кем же иным могла я теперь стать?
     - Ну,  хвалю за отвагу,  дорогая, - говорила ей мама. - Не за то,
как вы прыгнули с ледокола в воду,  а за то,  что решились к нам  сюда
пойти на работу. Тяжело с нами будет, но интересно...
     - Как ни в каком другом месте! - вставила Елена Кирилловна.
     Я не  переставала удивляться ее красивому низкому голосу.  Глупые
мужчины!..  Чем они заняты сейчас,  вместо  того  чтобы  осаждать  наш
коттедж?
     Шаховская попросила у мамы разрешения закурить.  А папирос у  нас
не было.  Я помчалась к соседям через дорогу, даже не накинула куртки,
выскочила в одном свитере.
     А когда,   запыхавшись,  вбежала  на  свое  крыльцо,  то  увидела
"осаждающих" наш коттедж  мужчин.  Собственно,  это  был  только  один
мужчина,  но по размерам он стоит нескольких - огромный,  в чужой дохе
едва ему до коленей.
     Он мельком взглянул на меня и спросил:
     - Девочка, здесь ли остановилась Елена Кирилловна Шаховская?
     Между прочим,  я могла бы сказать, что меня уже давно не называют
девочкой, но я молча открыла дверь и молча пропустила его вперед. И он
так  и  ввалился  в дом первым,  принялся стаскивать доху.  Это просто
скушно и пошло!
     Я старалась  быть спокойной,  вошла в столовую и объявила,  что к
Елене Кирилловне пришли.  К счастью,  она осталась сидеть на месте, не
бросилась  навстречу.  Только  кивнула,  когда он вошел,  и извинилась
перед мамой за гостя.
     - Буров Сергей Андреевич,  - отрекомендовался он и с чуть лукавой
улыбкой взглянул в мою сторону, словно мы уже познакомились.
     - Ах,  Буров!  - обрадовалась мама.  - Мы вас ждали.  Я рада, что
перевелись в мою лабораторию.  Читала  ваши  работы  о  гипотетической
структуре протовещества. Занятно. Исследование вероятного!.. Жаль, что
здесь придется заняться совсем иным.
     - Курите,  -  пододвинула  ему  Елена Кирилловна принесенную мной
пачку сигарет.
     - Благодарю,  не курю, - ответил Буров, усаживаясь на скрипнувший
под ним стул.
     Я следила за каждым его движением. Почему он явился к ней, а не к
маме, с которой приехал работать?
     Я решительно  села между ним и Еленой Кирилловной,  почувствовала
себя если не стеной, то решеткой.
     - Это  мой спаситель,  Лю,  - сказала Шаховская.  - Силой сбросил
меня с корабля в воду, как Стенька Разин, а потом больно дрался, когда
я хотела задержаться у льдин.
     Буров смутился. Должно быть, я слишком выразительно посмотрела на
него.  А  Елена  Кирилловна  смеялась.  Потом  протянула  ему красивую
обнаженную руку и сказала, что устала.
     Мама пригласила  Бурова  к  себе  в  кабинет,  чтобы поговорить о
предстоящей работе.
     А я  была  счастлива!  Наконец-то  мы  остались  с  ней  одни!  Я
проводила ее в мамину комнату.  Мы теперь с мамой будем жить вместе  в
моей "девичьей", как она говорила.
     Елена Кирилловна устроилась на кушетке в небрежной позе.  Точеные
ноги полуприкрыла полой халата.
     По ее просьбе я  рассказывала  все  о  маме,  академике  Овесяне,
"Подводном  солнце"  и даже о кольце ветров,  которое из-за замерзания
отгороженной ледяным  молом  полыньи  перестало  теперь  существовать.
Раньше  вызванные теплой полыньей ветры дули вдоль сибирских берегов и
замыкались кольцом в Средней Азии,  приносили  из  пустынь  в  Арктику
тепло,  а  в  пустыни  -  арктическую  влагу  и  прохладу.  Теперь все
нарушилось.  "Подводное солнце" погасло,  полынья замерзла. Земледелие
гибнет и в Арктике и в пустынях. К арктическим заводам на кораблях уже
не пробьешься.  И заводы останавливаются.  И невозможно понять, почему
не зажигается под водой атомное "солнце". Ядерные реакции никак там не
получаются...
     И про  маму и академика я рассказала,  что он пообещал взять ее к
себе,  когда она была еще школьницей.  Сам  он  в  университет  пришел
пятнадцати  лет,  а  в  двадцать  восемь  уже  был академиком.  А мама
окончила университет и напомнила ему былое обещание.  Он стал нечестно
экзаменовать ее,  гонял как знатока какого-нибудь...  Небось теперь не
рискнет!  Но мама все стерпела. И ей еще много пришлось терпеть, когда
они  вместе  начали  работать.  Он просто ужасный человек,  всех людей
может вымотать, а сам двужильный. Но он замечательный.
     И тут  я  услышала,  что  в  дом  к нам ворвался академик Овесян.
Именно ворвался.  Он зашумел  и  объявил,  что  напрасно  до  сих  пор
слушался  маму,  не  переносил  установку "Подводного солнца" в другое
место.  А  теперь  проснулся  подводный   вулкан   и   все   подводное
оборудование погибло.
     - Приоткрой дверь,  Лю,  - сказала Елена Кирилловна.  - Там  идет
очень интересный спор.
     Я задернула портьеру, а дверь приоткрыла.
     Мама сказала,  что важно не только возобновить работу "Подводного
солнца",  но и понять, почему здесь оно не может работать, и что очень
хорошо,  что  прорвался  вулкан:  в этом явлении,  может быть,  таится
разгадка всего.  А они могут теперь  разделиться.  Овесян  запустит  в
другом  месте  "Подводное солнце",  а она вместе со своими помощниками
будет исследовать новую среду,  в которой не проходят атомные реакции,
пусть   это   будет   даже  и  чисто  научной  проблемой,  не  имеющей
практического значения.
     - Черт возьми!  - возмутился Овесян.  - Если бы я ставил памятник
упрямству,  я заказал бы отлить вашу  статую.  Вам  мало  тысячи  проб
морской воды, в которой вы ничего не обнаружили? Вам надо дробить наши
силы,  покидать меня на старости лет,  слабого и немощного? И все ради
научной  гордыни  и  замысла,  "не  имеющего  практического значения"!
Квазиэмпирическчя ползучесть! Ва!
     - Тысячи  проб?  -  переспросила  мама.  -  А  разве  вы забыли о
пятидесяти тысячах опытов, которые мы вместе сделали?
     - Я ничего не забыл! И вы мне по-прежнему необходимы. Я не привык
без вас и не хочу с вами разделяться.  Стране нужно второе  "Подводное
солнце",  и  все  мы  вместе  переезжаем  на новое место.  Немедленно!
Собирайтесь! Где ваши чемоданы?
     - Нет,  я  не  поеду с вами,  Амас Иосифович,  дорогой.  Мы здесь
останемся.
     - Кто это мы? - шумел академик. - Я всех заберу, всех!
     - Почему же всех? Моя лаборатория останется со мной.
     - Ну  и  оставайтесь!..  И совсем вы мне не нужны!..  Оставайтесь
здесь  научными  отшельниками,   питайтесь   акридами,   надеждами   и
консервами.  Все инженеры,  рабочие и повара уйдут со мной.  Мы зажжем
"Подводное солнце", хотя бы для этого пришлось сдвинуть гору.
     - А мы поймем, почему погасло "Подводное солнце", хотя для этого,
как вы говорите, пришлось бы выпить полярное море.
     - Они друг друга стоят! - восхищенно заметила Елена Кирилловна.
     Я ей шепнула:
     - Академик очень хороший, я его люблю. Но маму больше.
     - Ну что ж!  Разойдемся!  Расходятся не только научные соратники,
но  и  когда-то  влюбленные  друг в друга супруги!..  Будем облегченно
вздыхать и искать в другом недостатки,  от которых,  к счастью, теперь
избавились! - слышался голос академика. - А теперь скажите-ка: куда вы
прячете моих крестников,  которых я из воды таскал?  Давайте их  сюда.
Один из них мне бы очень подошел.  Ему удобно плечом в гору упираться,
чтобы сдвигать.
     - Сергей  Андреевич!  -  позвала  мама  Бурова.  Он сидел у нее в
кабинете.  - Вас академик просит, Но не соглашайтесь меня покинуть. Мы
только что с вами заключили союз.
     - Что она говорит! - рассмеялся академик. - Вот увезу отсюда одну
русалку - и он мой!
     И тут моя Елена Кирилловна вскочила с кушетки,  откинула портьеру
и вышла в столовую.
     - Если вы имеете в виду меня,  Амас Иосифович,  то  я  никуда  не
поеду.
     - Заговор!  Всеобщий  заговор!  -  закричал  академик,  притворно
хватаясь  за голову.  - Знал бы,  не вытаскивал их из воды.  Ну что ж,
копайтесь,  копайтесь здесь!  Достойная профессор Веселова-Росова  всю
жизнь изводила меня своей дотошностью.  Помучайтесь теперь с нею вы. А
меня на заслуженный от нее отдых!.. Или, вернее, - на свободу!.. Пойду
зажигать  "Подводное  солнце"  от  своего  пылающего  сердца.  Кстати,
познакомьтесь.  В катере вы,  наверное,  не  рассмотрели  друг  друга.
Калерия  Константиновна вызвалась быть моим секретарем...  за спасение
ее преданной души. Не все такие неблагодарные, как некоторые...
     Я выглянула в столовую и увидела в передней худую и высокую даму,
с которой здоровалась сейчас мама.  Лицо у  нее  было,  пожалуй,  даже
красивое, но сохраненное, конечно, неумеренными заботами о нем.
     - Простите, я не хотела мешать деловой беседе, - сказала она. - Я
действительно  готова  все  сделать  для  такого  человека,  как  Амас
Иосифович. Боюсь только, сумею ли, как должно, помогать ему.
     Я сразу  поняла,  что  эта  дама  просто  вцепилась  в академика,
навязала ему свою помощь.  Только не учла  его  особенности  подчинять
себе  всех  окружающих,  выматывать  из  них  всю  душу  и  еще весело
подбадривать. Как бы он не вымотал ее, бедненькую, как бы уголки рта у
нее из презрительных не стали бы горькими...
     - Все!  -  объявил  академик.  -  Мой  новый  личный   секретарь,
доброволец арктического аврала, - за мной! Пойдем поднимать поселок по
тревоге.  Демонтируем все наземное оборудование! Соберем его в ледяных
хижинах  в  полусотне  километров  отсюда!  Прощайте!  Да  здравствует
солнце, да сгинет дотошность и тьма!
     И академик со смехом открыл дверь.
     Моя Елена Кирилловна сияла, а я любовалась ею.
     И тут подошел прощаться Буров.
     - Мы уже простились,  - холодно кивнула ему Елена  Кирилловна  и,
обняв меня, пошла в свою комнату.
     Я взглянула через плечо.
     Буров помрачнел. А я торжествовала.
     Мамочка все заметила,  все поняла.  Она  взяла  его  под  руку  и
сказала:
     - Ну  а  нам  с  вами,  Сергей  Андреевич,  еще  рано  прощаться,
наметь-ка план работы.
     И увела его к себе в кабинет.
     Не знаю, сможет ли он там с нею что-нибудь обсуждать?"

                           Глава четвертая
                                БУРОВ

     Никогда Буров,  атлет  и  турист,  не  страдал   бессонницей,   а
теперь...   просыпался   среди  ночи,  угнетенный  ясностью  сознания,
сбрасывал одеяло и шагал по комнате из угла в угол, думал, думал...
     И сам  же  издевался над собой.  Должно быть,  не выдержал добрый
молодец тройной смены жары и холода:  подводное извержение и замерзшая
полынья,  пламенная  любовь  с  увечьем  и холод равнодушия,  наконец,
горячие замыслы искателя,  с  которыми  он  рвался  сюда,  и  холодная
рассудность профессора Веселовой-Росовой,  не позволявшей отступать от
плана...  И не превратился добрый молодец,  как полагалось по  сказке,
после  того,  как  окунулся  в  котлы  с  горячей и холодной водой,  в
могучего богатыря, а лишился последних сил и даже сна...
     Негодуя на  себя,  Буров  надевал  меховую  куртку,  брал  лыжи и
выходил в ночную тундру.
     Исполинский "цирк"    Великой    яранги   был   освещен.   Здание
синхрофазотрона  выросло  здесь  мгновенно.  Его  простеганные   стены
походили  на  теплое  одеяло,  а  остроконечная  конусообразная  крыша
уперлась в самое небо,  перекрыв огромную площадь  в  центре  научного
городка.  В  нем  прежде  жил  персонал  установки "Подводное солнце".
Сооружение  это  оказалось  надувной  резиновой  палаткой  с  двойными
стенками,  воздух между которыми хорошо сохранял тепло внутри.  Крутой
же конус крыши был надут водородом и не взлетал,  как  воздушный  шар,
только  из-за  стальных  тросов.  Они струнами тянулись к земле от его
вершин и основания.  Такие своды легче воздуха применялись теперь  для
перекрытия крупнейших стадионов.
     Синхрофазотрон перенесли из-под  Москвы  по  частям  на  гигантах
вертолетах,  которые  спускали  их  прямо  на  площадь,  выполняя роль
подъемных кранов.  Грандиозный кольцевой магнит,  по весу  не  уступая
броненосцу,  требовал  при  сборке точности до нескольких микрон.  Его
установили не на фундаменте,  а  заставили  плавать  в  жидкой  ртути,
благодаря  чему  его  части  при  сборке  сами  занимали  точно  такое
положение, какое имели прежде.
     За право  работать  с  синхрофазотроном  буквально дрались группы
физиков. Одну из них возглавлял Буров.
     Буров подсмеивался  над  собой.  Надо  же,  чтобы  в  его  группу
назначили именно Шаховскую...  и еще одну - острую и колючую девчонку,
вчерашнюю школьницу, дочку самой Веселовой-Росовой.
     Группе Бурова было поручено проделать огромное количество опытов,
механических,  даже бездумных,  но предусмотренных общей программой, -
планомерно и дотошно,  ничего не пропуская,  со всех возможных  сторон
исследовать  загадочные свойства среды,  в которой почему-то перестали
проходить ядерные реакции.
     Веселова-Росова не   допускала   никаких   отступлений,   никаких
фантазий.  Она резко предупредила  Бурова,  что  считает  фантазерство
несовместимым с наукой. Сергей Андреевич должен был подчиниться, стать
слепым орудием слепого поиска.
     Да, слепого поиска!
     Полярное небо затянуло тучами. Звезд словно никогда не было. Снег
лежал перед Буровым темный, без единого следа.
     Казалось безрассудным идти без лыжни по целине.  Но Буров шел. Он
решил проверить, на что еще способен.
     Сергей Андреевич не боялся полярной ночи,  умел ориентироваться в
снежной  темноте,  к  которой удивительно приспосабливались его глаза.
Даже просеянного сквозь облака света невидимых звезд и молодого месяца
было ему достаточно.  Ветер дул в левую щеку, пологие подъемы и спуски
холмов отмеряли расстояния. Лыжня всегда приведет обратно... К Великой
яранге... К Шаховской, с которой вместе он бродил в научной тьме.
     Шаховская!.. Что это за женщина и почему она  так  вдруг  сковала
его,   всегда  легкого,  свободного?  Она  угнетала  на  работе  своей
ровностью, даже увлеченностью той чепухой, которой, по его мнению, они
занимались.  Елена  Кирилловна не знала усталости,  не знала сомнений,
угадывала его желания,  намерения...