стал  сам  говорить по
    телефону  с  представителями  разных стран. Он говорил каждому одно и то
    же.   Сначала  он  был  терпелив.  Потом  начинал  сердиться  и  бранить
    переводчиков. Разные голоса отвечали по разному:

    -  История  дипломатии  богата  самыми  неожиданными  событиями, - и ему
    перечисляли  случаи,  подтверждавшие  его правоту, и он улыбался и кивал
    головой.

    -  История  дипломатии  богата  разными  событиями,  - и ему перечисляли
    случаи совсем другого характера, и он бранил переводчиков.

    -  Наша  страна  не  давала  убежища  преступникам, - стали говорить ему
    позже. Очевидно, сведения о покушении распространялись.

    -  Мы  глубоко  возмущены  этим  ужасом  и  уже  выразили наше искреннее
    соболезнование  правительству,  - ответил ему на его языке гневный голос
    женщины,   представлявшей   народ   великого  азиатского  полуострова  и
    разговор был прекращен.

    -  Я  не  в  состояния говорить сегодня об этом, - эти или похожие слова
    произносили  представители некоторых стран. В общем же ему отвечали, что
    немедленно  запросят  свои  правительства о том, что они должны делать в
    ответ   на  требование  мистера  Смайльби.  Последний,  на  которого  он
    особенно  рассчитывал, сказал ему, не совсем по существу, как показалось
    мистеру Смайльби:

    -  Дорогой сэр, многое бывало в истории нашей страны, не буду обременять
    вас  примерами.  Не  было  только одного - никогда наши правительства не
    проливали  крови  своего  народа,  защищая  его  от гнева тех чужих, кто
    нарушил права гостеприимства. Вы их лучше не трогайте.

    Мистеру Смайльби надоело. Он сказал секретарю:

    - Наша страна стоит их всех, взятых вместе, и еще столько же!
                                       6

    В   КОМНАТЕ   партийного   комитета   большого  завода  громкоговоритель
    приглушенно передавал прелюд Рахманинова.

    Не   привлекавшая  внимания  музыка  прервалась,  в  рупоре  щелкнуло  и
    неоконченный пассаж сменился едва слышным голосом:

    -  Передаем  важное  сообщение.  Сегодня,  в  шестнадцать часов двадцать
    минут  произведено злодейское покушение на Всесоюзный Институт Энергии и
    на жизнь директора Института, академика...

    Чья-то  торопливая  рука  повернула  головку  регулятора и громкий голос
    продолжал:

    -  ...пожар  в  Институте  Энергии  потушен.  Положение  раненого весьма
    тяжелое.  Следующее  сообщение  о  состоянии его здоровья будет передано
    через два часа.

    Еще  не были привнесены последние слова важного сообщения, как секретарь
    заводского  парткома  уже  набирал  номер  телефона  секретаря районного
    комитета партии:

    -  Веденеев  говорит.  Трофимова  мне. Да. Товарищ Трофимов? Я по поводу
    сообщения...

    Крепко  сжимая  трубку  телефона,  с  остановившимся  взглядом  Веденеев
    слушал секретаря райкома. Потом сказал:

    -  Понятно.  Как же, и Институт Энергии и Федора Александровича у нас на
    "Молоте"  хорошо  знают...  Призыв  к  бдительности.  Рассматривать, как
    сигнал активности врага? Понятно.

    После окончания первой смены на заводе прошел митинг.

    Веденеев  призвал коллектив к выдержке и бдительности. Он говорил нужные
    слова  об  ответственности  организаторов  и  подстрекателей диверсий, о
    провокациях врагов мира, о бессильной злобе поджигателей войны.

    Его   слушали  с  грозным  молчанием.  Резолюция  требовала  строжайшего
    наказания преступников.
                                       7

    СТРАНА  узнала о злодейском покушении одновременно со столицей. Повсюду,
    в городах и селах, на заводах и в учреждениях прошли собрания.

    Телеграф  и  радио  передавали  в  центр  резолюции  профессиональных  и
    культурных   организаций,   собраний   колхозников,   рабочих,   ученых,
    интеллигенции. Суровый голос советского народа звучал на весь мир.

    Из-за  границы  начали  поступать  телеграммы  от  многочисленных друзей
    советской страны.

    Не  потерял  ни  минуты  Павел  Владиславович  Станишевский.  Услышав  о
    несчастье,  он  телефонировал  областному  комитету  партии и начальнику
    гарнизона:

    -  Я  могу  быть там полезен! Могу быть нужен! Прошу вас немедленно дать
    указания на аэродром, я выезжаю туда!

    И  через  двадцать  минут  главный  врач  Обской  поликлиники  известный
    гематолог  Станишевский  пронесся над Уральским хребтом. Сверхскоростной
    реактивный истребитель опережал идущее на запад солнце.

    Недолго  думал  чистоозерский  кузнец  Кизеров,  прислушавшись  к словам
    важного  сообщения. Через две минуты бывалый солдат ворвался в сельсовет
    и сказал председателю.

    -  Коль  он  живой,  его доктор Минц, как меня, соберет! А ну, шевелись,
    шевелись, гони телеграмму!!!

    ...И  вот  уже выбежал на улицу уважаемый харьковский хирург. Он садился
    в  присланный  за ним автомобиль, а его жена кричала по телефону старшей
    операционной сестре:

    -  В  Москву! Выходите скорее из дома. Семен Веньяминович поехал за вами
    по пути на аэродром!

    А  ответственный работник харьковского областного комитета партии, после
    разговора  по  телефону  с  Минцем  и  передачи  распоряжения начальнику
    аэродрома, перечитывал переданную по радио телеграмму, в которой значилось:

    "Чистоозерский   райком,   райисполком,  также  Обский  обком  партии  и
    областной  исполком  передают и поддерживают просьбу знатного колхозника
    Федора  Григорьевича  Кизерова  о  немедленном  вылете  в Москву доктора
    Семена Веньяминовича Минца для оказания помощи..."
                                       8

    ЖАРКИЙ  августовский  день  кончался грозой. Над столицей остановились и
    опускались  все  ниже  тяжелые,  темные  тучи. В ранних сумерках темнели
    улицы.  Первые  порывы  ветра  уже  рвали  с деревьев пожелтелые листья,
    поднимали их вверх в коротких вихрях и бросали в высокие стены.

    Много  людей  стояло  около  Института  Энергии.  Они  молча  глядели на
    опустошенные взрывом окна и ждали...

    А  здание,  обычно  пристально  смотрящее  на  древние  крепостные стены
    своими  почти  квадратными окнами, сегодня начало закрывать глаза еще до
    наступления  сумерек.  Ранний вечер оно встретило без единого луча света
    в щелях окон, задернутых плотными занавесями, и казалось пустым, вымершим.

    Вскоре  после  взрыва в Институте Энергии охрана перед этим зданием была
    усилена.  Обычно  здесь  дежурят один или два человека в синей с красным
    форме.  Это почетный караул у двери гостя, выставляемый по всем правилам
    международной  вежливости.  Но  сегодня  во  второй  половине дня караул
    составляли уже человек двадцать, стоявших редкой цепочкой на тротуаре.

    На  площади  очень  много  людей. Опытный глаз различает большие и малые
    группы.  Люди  идут... В обычные дни каждый занят своим делом и никто не
    смотрит   на  дом  с  квадратными  окнами.  Но  сегодня  общее  внимание
    направлено на него. Иногда слышится брань. Вот кто-то показал кулак.

    Милиция поддерживает порядок.

    - Проходите. Не задерживайтесь. Не мешайте движению...

    Люди проходят. Многие возвращаются и проходят вновь.
                                    * * *

    СУМЕРКАХ  из  внутреннего  двора здания с квадратными окнами выехали три
    автомобиля.  Впереди  -  два  небольших,  крытых  грузовика,  а  за ними
    роскошный  низкий  лимузин.  На  кожухах,  закрывающих моторы, полощутся
    маленькие  многоцветные  флажки.  Это  национальные  цвета  государства,
    которому,   на   правах   экстерриториальности,   принадлежит  здание  с
    квадратными  окнами  и все, что в нем. И маленькие флажки на автомобилях
    значат  многое  - в частности и то, что машины также экстерриториальны и
    что  никто не имеет права войти в них и поинтересоваться, что и кого они
    везут.

    К  востоку  от столицы, на загородном аэродроме к дальнему полету готова
    большая,  многомоторная  воздушная  машина.  Самолет  этот прилетел сюда
    несколько  дней  тому назад, используя особое разрешение, для того чтобы
    перебросить за океан одного из сотрудников посольства.

    Самолет  должен  был  подняться  завтра  на рассвете. Но мистер Смайльби
    нервничает.  Его  смущает волнение в городе. Ему не нравится холодность,
    с  которой  встретили  его  обращение  представители других стран в этой
    столице.   Ему   вспоминаются  слова  "вы  их  лучше  не  трогайте!"  Он
    приказывает лететь теперь же, ночью.

    В  лимузине, следующим за грузовичком, трое. В одном из них можно узнать
    того,  кто  известен  некоторым  как инженер Андрей Иванович Степаненко.
    Его провожают.

    Степаненко  сумел воспользоваться нервозным состоянием мистера Смайльби.
    И  он  уговорил  поручить  именно  ему,  а не другому, ранее намеченному
    лицу,  сопровождать  дипломатический  багаж.  Андрей  Иванович  обязался
    вернуться  через  неделю  -  он  очень  нужен  здесь.  Но,  прощаясь  со
    Смайльби, Степаненко сказал себе, пользуясь "здешним" языком:

    - Это еще бабушка надвое сказала.

    В  крытых  грузовиках  -  несколько плоских чемоданов с личными вещами и
    шесть  длинных,  глубоких сундуков. Они мастерски перевязаны и тщательно
    опечатаны.   Большие,   сургучные   печати   -  таков  неприкосновенный,
    охраняемый всей силой международного права, дипломатический багаж.

    1.

    Федора Александровича - перенесли в Экспериментальный Корпус.

    Он  лежал на операционном столе в большой аудитории, в первом этаже. Те,
    которых  он воспитал, без которых он не сделал бы и сотой доли того, что
    они  сделали  вместе,  те,  которые были частью его и частью которых был
    он,  -  толпились в коридорах и у входа. Они ушли, так как боялись своим
    дыханием  отнять  у него воздух, так нужный сейчас его почти неподвижной
    груди.  Около  Федора Александровича, с лицами, закрытыми марлей, стояли
    ученые,  знавшие  в  медицине  столько же, сколько он в области энергии.
    Все  эти люди знали друг друга. Теперь один из них был на пороге смерти,
    и они должны были сохранить ему жизнь, которую у него хотели отнять.

    Федор  Александрович  лежал почти обнаженным. Глаз не улавливал движения
    широкой груди. Неподвижное лицо с глубокими складками было очень спокойно.

    Из  трех  поразивших  его пуль одна прошла вблизи сердца, вторая нанесла
    сквозную рану кишечника, а третья только скользнула по ребрам.

    Две  срочные  операции были удачно окончены. Бинты закрывали низ груди и
    живот.  Эти  раны  не  грозили  теперь  жизни.  И люди в белом не думали
    больше о них.

    Главное  -  это  череп.  Лучи  Рентгена  уже рассказали о том, как стоят
    осколки кости и где трещины.

    Было  ясно,  что нужно вмешаться, но врачи еще не все решили. Ведь жизнь
    чуть теплилась и так легко неверным движением потушить слабый огонек!

    Станишевский  поклялся,  что  привезенный  им  новый,  еще  никому почти
    неизвестный,  препарат  проверен.  Он  добавил:  "также  на себе" и ввел
    светлую  жидкость  в  кровь  Федору  Александровичу. Павел Владиславович
    отвечал за дополнительных три часа жизни умирающего.

    - Итак, кто будет оперировать? Пора, - сказал один из старейших по знаниям.

    Только что прибывший из Харькова хирург разрешил невысказанные сомнения:

    - Позвольте мне, я ручаюсь за успех.

    Он  не сказал о многих сотнях солдатских голов, прошедших через его руки
    в годы Великой Отечественной войны, - это было не нужно. Его коллеги знали.

    Хирург  вскрыл  черепные  покровы  и  обнажил кость. Из-под его марлевой
    маски изредка слышалось:

    - Мм... а... еще... так... опять... -

    И  он  протягивал  руку,  в  которую  прибывшая  с ним сестра без ошибки
    вкладывала нужный инструмент.

    В  мертвом  молчании  большой  аудитории  было ясно слышно только чье-то
    тяжелое,  хриплое астматическое дыхание и глухой отрывистый голос Минца,
    несравненного мастера:

    - Да... вот так... сюда... опять... и... опять... сюда .. Хорошо...

    Станишевский  слушал  сердце раненого и следил за пульсом. Ему казалось,
    что тоны уже начинают улучшаться и сильнее наполняется вена.

    Еще  немного...  Скоро  можно  будет  закрыть  красно-белую  кость,  под
    которой много лет бил неиссякаемый источник творчества.

    Хирург  накладывал  швы,  соединяя  черепные покровы, а Станишевский уже
    улыбался  под  своей марлевой, белой маской; да, сердце бьется лучше. Он
    будет жить.
                                       2

    КОГДА  врачи  снимали  Федора Александровича с операционного стола, один
    из   консультировавших   при   операции,   известный   генерал-лейтенант
    медицинской  службы, вышел вместе со Степановым к телефону в ближайшей к
    большой аудитории комнате.

    Через   несколько  минут  оба  вернулись  с  серьезными,  взволнованными
    лицами.  Зычный  бас  ученого  в почетных погонах службы здравоохранения
    Советской Армии пророкотал:

    -  Товарищи,  я  прошу внимания! - и, когда все лица повернулись к нему,
    продолжал:

    -  Сейчас...  я  сообщил  Председателю Совета Министров о том, что жизнь
    Федора  Александровича  вне  опасности! Он ответил мне, что... - сильный
    голос  ученого  дрогнул  и  прервался.  Он  закончил с усилием: - Доктор
    Минц! Председатель поручил мне пожать вашу руку.
                                    * * *

    ЧEPE3  час  один из членов Правительства выступил по радио. Он говорил о
    великом  народе,  о его бесчисленных достойных сынах, о простых насущных
    задачах наступающего сентября, о великом пути в будущее.

    Народ  внимательно  слушал.  И не только в советской стране. Внимательно
    слушали  очень  многие  люди и в самых дальних странах. Далеко не каждый
    мог  бы  сказать  точно, что значит в науке академик и что он сделал для
    народа.  Здесь  другое. Знали, что Федор Александрович - один из стоящих
    в  советском  строю, солдат науки. Троньте другого советского человека -
    волнения будет не меньше.

    Страна  казалась  спокойной.  Но  не  верьте  спокойствию  могучей массы
    советских людей. Вы больно обманетесь. Вы их лучше не трогайте!
                                       3

    Уходя  на  запад,  еще  часто сверкали молнии, превращаясь в зарницы. Но
    дождь   давно   перестал.  Гроза  прошла  краем.  Когда  три  автомобиля
    подъехали  к  аэродрому,  ночное  небо  уже  очистилось  от туч и мирное
    мерцание звезд предвещало тихую, удобную для полета ночь.

    Нелегко  было поднимать в самолет длинные, тяжелые, опечатанные сундуки,
    содержащие   дипломатический  багаж.  Андрей  Иванович  Степаненко  (его
    теперь  называли  мистер  Бэрбон) внимательно следил за погрузкой. Услуг
    носильщиков  аэродрома  не  потребовалось,  так как мистер Бэрбон привез
    грузчиков с собой и сам помогал им.

    Оставался  последний  сундук,  и  команда  самолета  собиралась включить
    моторы, когда к машине подошла группа людей:

    -  Я  имею  приказ осмотреть багаж и самолет. - К мистеру Бэрбону на его
    языке  обратился  молодой человек в светлосерой шинели-пальто с золотыми
    погонами и в такого же цвета, как шинель, фуражке.

    -  Осмотреть  багаж? Это дипломатический багаж, охраняемый международным
    правом и договорами.

    - Мы тщательно оберегаем международное право.

    - Ваши полномочия?

    Молодой человек протянул бумагу. Мистер Бэрбон взял ее и бросил, не читая:

    -  Я  протестую.  Я  буду силой защищать свое право! - он засунул руку в
    карман.

    Молодой человек невозмутимо поднял брошенную бумагу.

    -   Должен   заявить   вам,   что   мы   действуем  с  полным  сознанием
    ответственности, и я имею весьма широкие полномочия.

    Мистер  Бэрбон  отступил  на  несколько шагов и посмотрел кругом. Фонари
    ярко  освещали  аэродром.  Самолет  был  окружен.  Прибывшие  с мистером
    Бэрбоном  люди  и  летчики  не выражали решимости оказать сопротивление.
    Последний  опечатанный сундук лежал на земле v лестницы, приставленной к
    самолету, а около него стоял один из сотрудников органов госбезопасности.

    Мистер  Бэрбон  посмотрел  на  него,  и  ему,  бывшему  инженеру  Андрею
    Ивановичу  Степаненко,  стало  все ясно. Теперь уже не нужно было усилия
    памяти.  Он  сразу узнал его - ворчливого гражданина у дверей телефонной
    будки  метро  и сегодняшнего прохожего на тротуаре перед входом в здание
    с квадратными окнами.

    К  мистеру  Бэрбону  приблизился  еще  один из числа прибывших с молодым
    человеком в светлосерой шинели.

    - Позвольте мне представиться. Я советник...

    Новое  лицо  вежливо  приподняло  шляпу,  раскланялось,  назвало одно из
    представительств западных стран и продолжало:

    -  Я  присутствую здесь для защиты вашей и международного права. Я готов
    свидетельствовать, что вы подчиняетесь насилию. Я...

    Но  мистер  Бэрбон плюнул почти в лицо советнику и стал яростно ругаться
    на всех известных ему языках...

    Первым из сундука был извлечен Анатолий Николаевич Заклинкин...

    Через  час самолету, готовому для ночного полета, был дан старт. Сундуки
    и  извлеченный  из них "дипломатический багаж" остались. Мистера Бэрбона
    попросили остаться тоже.

    Защитник    международного    права    и   мистера   Бэрбона,   советник
    представительства одной из западных стран, разводил руками:

    -   Какой   скандал,   какой  скандал,  это  неописуемо!..  Назвать  это
    дипломатическим багажом Немыслимо!

    Что  думал  мистер Смайльби, нас не интересует. Но мировая пресса нашла,
    что данный случай подлежит тщательному описанию.
                                    ИХ ЛИЦО
                                       1.

    ЕСТЬ  драгоценности,  которых  у  человека  не  отнять.  Любые испытания
    выдерживает  тот,  кто  служит идее, кто сознает себя частью народа. Это
    богатство  истинное,  никто  не в силах его похитить, а муки и страдания
    только  увеличивают  его.  Все  знают такие примеры, их много и в давних
    днях  и  в близком прошлом нашего народа. Это - наш свет, это - жизнь. А
    в тени?

    Каждому  из шестерых оказалось достаточно только одной ночи, проведенной
    наедине  с собой. Каждый из них обнаружил изумительную словохотливость и
    память.  Для следователей это были весьма легкие допросы. Стенографистки
    ломали  остро  отточенные  карандаши  и  спешили  сменить  одна  другую,
    покрывая длинные, узкие ленты бумаги стремительными крючками.

    Мистер   Бэрбон,   профессиональный   вор  чужих  имен,  отказался  дать
    показания. Он заявил о своей неприкосновенности и экстерриториальности.

    А  шестеро  говорили  и  говорили,  длинно, бесконечно. Говорили все - и
    нужное  следователям  и  ненужное  никому. Хотя им это и запрещалось, но
    они  пытались  ползать  и  осквернять честную кожу чужих сапог постыдным
    гноем  своих  глаз.  Ведь  они  нежно  любят  себя.  У них очень тонкая,
    чувствительная  кожа, у них самих, не у других! И что бы с ними ни было,
    они вопят до последней минуты: простите!

    По  долгу службы следователи были обязаны выслушивать шестерых, смотреть
    им  в  лицо, задавать вопросы. И приходилось копаться в грязи, так как у
    каждого  из  предателей  и  убийц  нашлось,  что солгать и что отрицать.
    Каждый из них хотел что-то смягчить.

    Заклинкин упорно твердил:

    -  Нет,  нет,  что  вы!  Откуда  вы  взяли?  Нет. Я его не бил. Я не мог
    подумать  его  ударить.  Я  только стоял у двери. Разве я мог