л и остатков погибших птиц.

    Отчет  готов, результаты анализов послужат потом приложением, главное, -
    это описание наблюдений.

    -  Отец  решит,  -  говорил  Алексей  Федорович, - у меня много мыслей и
    предположений,  но  ты  знаешь, я не люблю игры воображения. Нужно уметь
    себя ограничить. Всему свое время.

    Алексей  помог брату в окончательной редакции отчета. Изложение обладало
    должной полнотой. Наблюдения Николая Сергеевича были очень ценны.

    -  Как  великолепно,  что я здесь оказался! - говорил младший брат. - Но
    медлить нельзя, надо завтра же отослать отчет.

    -  Полуночники!  - с этим приветом из темноты, начинавшей чуть светлеть,
    - всходила поздняя, ущербная луна, - вырос Павел Иванович.

    - А ты не полуночник, командир? - отозвался Николай.

    -  Председатель  колхоза  может  спать  или не спать в любой час дня или
    ночи. Это его дело. А вам кто разрешил?

    Павел Иванович сел и, переменив шутливый тон на серьезный, спросил:

    - Все о том же, итоги подводите, обсуждаете?

    Выслушав, задал еще вопрос:

    - Как отчет пошлете, а?

    И,  не  получив  ответа,  вдруг,  неожиданно  и  непривычно для братьев,
    язвительно, вызывающе поддразнил.

    - А вы поручите вашему гражданину милому, Заклинкину!

    Алексей Федорович счел долгом заступиться:

    -  Поручать  ему  я,  конечно,  не  собираюсь.  Я его не знаю. Но вы его
    невзлюбили! За что же? Бесцветный, но безобидный человек.

    Очевидно, это была ночь откровенности. Павла Ивановича прорвало:

    -  Э-эх, Алексей Федорович! Мы здесь по-деревенски судим, по-колхозному.
    Или  любим,  или не любим! Вы что же думаете, на вас люди не смотрят? Не
    беспокойтесь!   В   каждом   доме   скажут  по  два  слова  -  и  полная
    характеристика!  Я  споткнусь  - мне заметят... Да я не про себя говорю.
    Вот,  к  примеру,  Николай. Вы думаете, его здесь принимают с моих слов?
    Нет,  я  тут  не при чем. Его здесь ценили, мерили, весили по-своему. Он
    нам  прошлой  осенью  советы  давал по строительству. Толково вышло. Ему
    записали.  Любит  он  в  наших  камышах  комаров  своей  кровью кормить?
    Охотник?  Понятно! Нашу степь любит? Понятно! Ему у нас двери открыты. В
    любой  дом  войдет  -  за  стол  посадят,  спать положат. Вот - вы у нас
    несколько  дней.  Вам,  Алексей  Федорович,  первое  слово уже записали.
    Лекцию  прочли?  Завтра  запишут  второе. Поживете еще, запишут третье и
    баста!  И в самую точку попадут, будьте уверены! Я вас знаю, но я тут не
    при  чем.  У  нас  народ вольный, на слово не верит. А вот такая штучка,
    как  ваш  (он  резко  нажал голосом на слово "ваш") знакомый? Сразу, как
    бельмо  на  глазу!  Охотник? Врешь! Ружья не держал и не хочет. Инженер?
    Федор,  полуграмотный,  больше  его  в  десять  раз  знает! Еще сказать?
    Хватит!  У  нас таких ценят с первого взгляда! Чего он к вам привязался?
    Чего он сегодня шатался на Большие Мочищи?

    Здесь  командир  полка резко прервал свою речь и достал папиросу. Огонек
    спички  в неподвижном воздухе осветил острый профиль и сердито сдвинутые
    брови.

    - Так как же будем? Что же вы решите с отчетом?

    Братья молчали, не находя ответа.

    -  Так  вот вам, друзья и мои дорогие гости, - Павел Иванович сказал это
    сердечно  и  тепло,  -  здесь  я командир полка и я за все отвечаю! Ваше
    письмо  дойдет,  самое  позднее...  послезавтра.  А  там дальше - завтра
    посмотрим!
                                       2

    ИТАК,  сам  того  не  подозревая,  молодой  инженер  Анатолий Николаевич
    Заклинкин крепко попал на замечание!

    Анализ,  данный  Павлом  Ивановичем  Кизеровым,  был  безупречно прост и
    ясен. А вывод?

    Этот  вывод  сам  Заклинкин  сделал  мгновенно!  Дома  обоих Кизеровых -
    председателя  колхоза  и  кузнеца  -  стояли  рядом,  разделенные только
    дворами.  Разбуженный  в  тишине ночи шумом быстро проскочившего и резко
    затормозившего  автомобиля,  Заклинкин  вышел  во двор и задержался там.
    Пока  он  стоял  и почесывался, до него донеслись звуки голосов братьев,
    усевшихся на скамью.

    Заклинкин  в  густой  темноте,  неслышно ступая босыми ногами, пробрался
    вдоль  забора,  притаился,  отделенный  только  досками  и  подслушивал,
    сначала  спокойно,  а  потом с восторгом! Толечка не понимал многого и с
    жадностью  запоминал,  повторяя  про себя услышанное. Какая удача! Какая
    удача! Как все замечательно получается!

    Но  когда заговорил бывший командир полка победившей армии, председатель
    колхозной  артели,  Заклинкин  начал дрожать, как в ознобе. Его пробивал
    холодный  пот  не только от содержания, но и от гневного тона отставного
    майора.  Заклинкину  уже  казалось, что петля душит его драгоценную шею.
    Он  уже  видел  себя, схваченного этими, "грязными мужиками". Они душили
    его, умного, ловкого, способного, красивого!

    Он внезапно вспомнил пощечину, полученную от Агаши.

    Когда  трое  людей  ушли  в  дом, Заклинкин уже ненавидел их ярой, дикой
    злобой  крысы,  попавшей в капкан. Заклинкин вполз в честный дом кузнеца
    и  солдата  Федора  Кизерова,  улегся  и,  дрожа  от  страха  и  злости,
    воображал,  что  бы  он  с  ними  сделал, со всеми: с братьями, с Павлом
    Кизеровым,  со  старой  Феклой, с Шурой-Сашурой, с Агашкой, со всем этим
    колхозом,  с этими идиотскими врачами, а там есть одна прехорошенькая, с
    золотистыми  волосами, - уж над ней бы он особо потешился! Уж он их бы и
    руками,  и  ногами,  и  зубами,  и  ножом, и клещами, и огнем! Уж они бы
    почувствовали!

    Несколько  утешив  себя  приятными  видениями, Заклинкин стал рассуждать
    спокойнее.   Главное,  это  скорее  уехать.  Вряд  ли  его  могут  здесь
    задержать,  что здесь могут знать? Ведь он ничем себя не выдал. Но своим
    инстинктом  собаки  Заклинкин  чувствовал  прямую  угрозу  себе в словах
    председателя  колхоза  и окончание его монолога понял лучше, чем братья.
    Завтра,  вернее,  сегодня  -  в  дорогу.  Оставаться  не было смысла. Он
    разведал  в  несколько раз больше, чем было приказано. Не только премия,
    его  ждет  и  сверхпремия.  И  там,  в столице, можно будет "переменить"
    кожу,  это  Андрей  Иванович Степаненко мог легко устроить. Ведь ему еще
    два года "работы", а там дальше обещано - за границу и новое гражданство.

    Ночь шла бесконечно. Инстинкт все твердил: беги, беги!
                                       3

    В СТРАДНУЮ пору, когда день год кормит, люди рано встают.

    Павел  Иванович начал действовать на рассвете, еще до восхода солнца. Он
    соединился  по  телефону  с  одним  из  своих  друзей в районном центре,
    начальником  райотдела  милиции.  Тот  обещал сговориться с аэродромом в
    областном  городе,  чтобы было место на московском самолете для посланца
    в  столицу.  Обещал  он  также  посодействовать, чтобы из Чистоозерского
    сейчас  же прислали самолет для переброски гонца в "область". Покончив с
    этой частью разговора, Павел Иванович повел такую речь:

    -  Теперь  слушай. У тебя дел много? Ты бы сам сюда прилетел да пожил бы
    у меня денек, другой!

    -  А  что,  у  тебя  есть  дело?  -  ответил  на  приглашение  приятель,
    руководствуясь не смыслом малозначащих слов, а тоном "командира полка".

    Но  Павел  Иванович не был склонен к дальнейшей беседе. Он сделал паузу,
    откашлялся и закончил:

    - А вот ты прилетай, мы с тобой и решим, есть дело или нет! Все!

    -  Ладно,  жди!  -  получил командир удовлетворивший его ответ и повесил
    трубку.

    В  эту  длинную  ночь  Заклинкин  не заснул ни на минуту. С первым лучом
    рассвета  он  был  уже  одет,  но  не  выходил  во двор. Подсмотрев, что
    председатель  колхоза,  наконец-то,  прошел  по  улице,  Толя сделал над
    собой немалое усилие и побежал проститься с братьями:

    -  Я  очень доволен знакомством с Сибирью. Теперь я поеду кончать отпуск
    в другом месте.

    Братья  еще только вставали. Ранний визит и быстрый отъезд Заклинкина не
    произвел впечатления на занятых людей.

    А кузнец Федор Григорьевич посмотрел вслед недолгому гостю и сплюнул.

    Осенью  наши  автоколонны быстро и весело возят спелое, тяжелое зерно на
    линейные   станции   железных  дорог.  Заклинкин  сделал  около  двухсот
    километров,  сидя  на  колхозной пшенице, и к вечеру в скором поезде уже
    мчался "домой".
                                       4

    ПАВЕЛ  Иванович  представлял  братьям  гонца.  Потерявший  на войне ногу
    солдат,  колхозник  Тагилов  Петр, не спеша вешал на грудь, под рубашку,
    мешочек с толстым пакетом, а председатель колхоза его инструктировал:

    -  Ты  хоть  и  не пьяница, а помни - ни капли! И о пакете - ни слова! И
    лучше  ни с кем в разговоры не пускайся. Помалкивай. И не спи. Выспишься
    после  врученья  пакета.  Адрес  есть  на  пакете.  Ты  его  не  вынимай
    понапрасну.  Вот адрес тебе на отдельной бумажке - не потеряй. В столице
    погости, если понравится...

    Тагилов  сидел  молча,  глядя в сторону. Слушал внимательно и постукивал
    костылем.  Поднял  голову  и  посмотрел пронизывающими серыми глазами на
    Алексея Федоровича Потом взглянул на "командира полка":

    - Это, как на войне?

    -  Да,  Петр Кондратьевич, и я на тебя полагаюсь. Мы с тобой отвечаем за
    большое дело. Если бы тебя не было, я сам бы поехал.

    -  Доставлю.  Будет сделано! - Ты, Петр Кондратьевич, там нашего Николая
    Сергеевича  увидишь  мать и жену. Ты о болезни скажи - так, чуть поболел
    и здоров. А то напугаешь! - закончил напутствие Кизеров.

    Ястребиный  взор  смягчился.  Петр  Тагилов  понимающе кивнул, положил в
    карман  письма  братьев  домой,  крепко пожал руки, еще раз, на прощанье
    ткнул  лица  взглядом  и,  ловко  помогая себе костылем, пошел за Павлом
    Ивановичем,  который нес на плече солидный мешок с деревенским угощением
    дому  академика  Федора  Александровича,  - так уж полагается по старому
    сибирскому обычаю.

    Алексей  Федорович смотрел им вслед и, сбившись с привычки, не ставил им
    отметок  в  зачетные  книжки,  а  думал  просто: какие у нас везде люди!
    Потом,  чему-то  обрадовавшись,  подхватил  на руки Шуру-Сашуру и крепко
    поцеловал   ее   в   смуглую   щеку.  "Змейка"  взвизгнула,  засмеялась,
    выскользнула  из  осторожно-неумелых  рук, отскочила для безопасности на
    порог, потерла щеку и спросила:

    - А ты всегда такой колючий?

    Николай, не узнавая брата, смеялся над его непривычной резвостью:

    -  Он,  как  еж,  колючий,  ты  его  берегись!  А ты, Алеша, становишься
    экспансивным.  Я  тебе  советую,  на всякий случай, бриться здесь каждый
    день. Знаешь, ты становишься любезным с дамами! Это - ново!

    Маленькая дама, не решаясь покинуть порог, сообщила:

    -Папаня бреется через день и тоже бывает колючий!

    Не  смущаясь,  Алексей  Федорович  широко улыбался и потирал подбородок:
    правда, нужно побриться.
                                       5.

    ПАВЕЛ  Иванович  встретил  друга  из районной милиции и усадил в самолет
    своего  гонца  в Москву. Поглядев вслед самолету, друзья не спеша пошли,
    мирно беседуя по дороге.

    Что  мог  сказать  "командир  полка" о Заклинкине? Ничего, если серьезно
    подумать. Совсем ничего! Но друг слушал его внимательно.

    Евгений Геннадьевич (так звали начальника милиции) направился в кузницу.

    Федор Григорьевич вместо приветствия радостно гаркнул:

    -  На  заре  нынче  птица  валом валила на Гагарье! Если не взял ружья -
    бери мое! Мне сегодня некогда!

    - А у тебя гость?

    - Уехал, да ну его к лешему!

    - Что так?

    - А так!

    Время  сказать,  что  председатель  колхоза  не  сразу  узнал об отъезде
    Заклинкина.  Скажем  правду,  -  узнав, крепко сжал зубы Павел Иванович!
    Правильно   предчувствовал  Толя  своим  собачьим  чутьем.  Решительный,
    верящий  себе  "командир  полка" хотел задержать незванного гостя. Пусть
    без   закона,   пусть   превышение   власти,  пусть  выговор,  пусть  за
    самоуправство накажут - там посмотрим!

    А  кузнец Федор о Заклинкине спокойно говорить не мог. И даже после того
    как начальник милиции покинул кузницу, Федор догнал его.

    -  Геннадьич!  Слышь!  Евгений  Геннадьич!  Постой!  Там  у меня этот...
    оставил мешок и ружье. Охотник, ружье забыл! Ты у меня их прими!

    "Действительно  странно",  - подумал Евгений Геннадьевич. А кузнец Федор
    (ведь вот обозлился мужик) все добавлял:

    - Какой он московский! Я знаю московских! Он - прощелыга!

    - Раз вещи оставил, значит вернется или напишет.

    -  А ну его к лешему. .. Возиться с ним! - и Федор начал сильно ругаться
    и даже показал Евгению Геннадьевичу кулак.

    - Принимай! Не примешь? Так я бабе велю выкинуть в озеро!

    В  доме  кузнеца,  под  лавкой,  начальник  милиции  обнаружил новенькую
    двухстволку  с  начинавшими ржаветь стволами (нечищены после стрельбы) и
    резиновый   плавательный  костюм.  Зная  решительный  характер  кузнеца,
    Евгений Геннадьевич взял вещи, спасая их от неминуемого потопления.

    Приласкав  свою  старую знакомую Шуру-Сашуру, "дядя Женя" навел разговор
    на  Заклинкина.  Оказалось,  что  проявление  Толиной "любознательности"
    имело свидетеля. Шустрая "змейка" сообщила папиному и своему другу:

    -  А этот длинный дядька с усиками, что у дяди Федора жил, сюда приходил
    и чемодан-то Николая открывал!

    -  А  как  же  ты это видела, хозяйка? Ты здесь была? - удивился Евгений
    Геннадьевич.

    - Нет, я с улипы смотрела.

    - А он чего-нибудь взял?

    - Брал в руки бумажку, посмотрел и назад положил.

    - А ты никому не говорила?

    - Нет, я забыла.

    - Ну и ладно, умница. Дядька просто ошибся.

    Человек  больших  практических  знаний  и опыта, раздумывая над скудными
    данными  и  наблюдениями, относящимися к Заклинкину, Евгений Геннадьевич
    разводил  руками: - все, вроде, пустое.. Ниточек не то что на веревочку,
    на  тонкий  шнурочек не набирается. Хоть бы стащил что из чемодана! Нет,
    пустое  дело!  Взял  бумажку, назад положил... Уехать сильно торопился -
    вещи  забыл...  Чорт  же  его  знает!  Мало  ли  какие  чудаки  по свету
    шатаются. Жаль, что не видал я его...

    В  результате  размышлений  родилось  в  скором времени очень, подробное
    письмо  Евгения  Геннадьевича  в Москву, к одному из его друзей, письмо,
    по  совести  сказать,  весьма  бедное  фактами.  Одно лишь в письме было
    заметно:   имя   молодого   инженера   Анатолия  Николаевича  Заклинкина
    связалось с именем одного из крупнейших ученых нашей страны.

    А  Заклинкин,  еще  сидя  на  колхозной  пшенице  и с облегчением ощущая
    стремительное   увеличение   расстояния   между   собой   и  "проклятым"
    председателем  Лебяженского  колхоза  (а ведь как хорошо все шло!), клял
    так  же свою забывчивость. Не раз вспоминал он и в поезде об оставленных
    в Лебяжьем ружье и плавательном костюме.

    Здесь  школа Андрея Ивановича Степаненко оказалась недостаточной. Почему
    же?  Потому,  что  одно  дело,  это  рассуждать  об  опасности  далекой,
    незримой,  ощущаемой  только  разумом. Послушен разум и гонит неприятную
    мысль. Так легко быть храбрым!

    Но  очень и очень большим, глубоким и черным кажется глазок пистолетного
    дула,  гуляющий  в крепкой чужой руке перед носом! Это - целая бездна! И
    чтобы  остаться  спокойным,  глядя  смерти  в лицо, нужно иметь и душу и
    свойства души, которых ни за какие деньги не купишь, ни за какую валюту!
                                    НА ЗЕМЛЕ
                                       1.

    КОГДА  в  азиатских пустынях, за десять минут до захода, солнце собирало
    неизвестно  откуда над собой облака и играло на них всеми красками мира,
    каких  еще  нет  на палитре художника, а от снеговых гор на пустыню полз
    мрак,  явно  принимая  власть - в эти минуты мы понимали Манеса, ученика
    Зороастра.  Мы понимали древнего перса с его философской легендой о двух
    равных  силах,  с  его  богом  Света  Ормуздом  и  богом  Тьмы Ариманом,
    по-братски делящими власть над миром.

    Мы  бывали  в  пустынях.  Ормузд лил нам на головы расплавленный свинец,
    жег  и  сдирал  с  нас  кожу,  останавливал голос в иссохшей гортани. Он
    обманывал  нас  дрожащим  виденьем  воды  и деревьев, но мы шли, не веря
    миражам.  На  нас  нападал  Ариман  с головой крокодила, с раздутою шеей
    кобры,  с  телом  слона  на ногах сколопендры. Он бил хвостом скорпиона,
    обливал  трупным  ядом  фаланги  и  желто-зеленым  ядом  малярии,  метал
    миллионы острых стрел песка, а мы - побеждали пустыни!

    Но  в  наших  широтах  есть  другие  часы  и  минуты. Темное небо слегка
    бледнеет.  Вот  смутные  пятна  строений,  деревьев, кустов уже начинают
    получать  очертанья.  Звезды  тускнеют.  Глаз вновь обретает возможность
    ощущать  перспективу.  На  озере  легкий  туман  приподнимается  и вновь
    падает.  Пискнет  пташка.  Минута - ответит другая. И не успеешь, вдыхая
    свежий  воздух,  заметить  - а станет светло. Восток розовеет, желтеет и
    вспыхнет - сверкают лучи и выходит наше родное красное солнышко!

    А  дышится,  как  на  рассвете, а бодрость какая! Ну как тут не жить, не
    любить, не творить?!

    Для  своего второго урока Алексею Федоровичу председатель колхоза выбрал
    подобное раннее утро.

    - Нравится вам у нас, Алексей Федорович?

    - Очень нравится!

    -  А вы у нас подольше поживите. Через неделю кончим с уборкой зерновых.
    Дела  пойдут помельче, будем посвободнее и начнем гулять. Всем районом.У
    нас для начала тут три свадьбы сыграют - потом у соседей...

    Павел  Иванович  ехал  в  полевой  стан и вез с собой Алексея Федоровича
    после его дежурства на озере Большие Мочищи.

    -  Вы  подумайте,  есть у нас поговорка одна, груба, да верна! Вы вот не
    курите?  Не  обязательно,  даже  хорошо.  Не  пьете? Хорошо! Пить, так в
    меру! А вот не женаты? Это дело другое...

    Павел Иванович смеялся:

    -  Да вы посмотрите кругом, какие у нас девушки. В столице себе не нашли
    - мы вам найдем!

    И сейчас в словах председателя колхоза звучала уже не шутка.

    - Да, мы вас женим - вот выбирайте по всему району любую. Любую сосватаем.

    Прожил  прошлой зимой Павел Иванович гостем недели две в доме академика,
    оставил  по  себе  хорошую  память и сам ко многому пригляделся. Да и не
    так  уж  сложны  были для его острых сибирских глаз сын и отец. И не так
    важно,  что он не имел никакой подготовки, чтобы их оценить как ученых -
    это  было  сделано без него. Заметил же он то, что другие едва ли видели
    -  какой-то  особый  оттенок в отношении старшего брата к жене младшего.
    Вероятно,  без долгих рассуждении понял он, что Алексей Федорович до сих
    пор  не  нашел жены по себе. Сам Павел Иванович женился не рано. Чего мы
    не  знаем  -  говорил  ли  о  чем-нибудь Павел Иванович с главным врачем
    районной  больницы?  Может  быть,  не  одна  Лидия Николаевна заметила к
    кому, как казалось, часто обращал свой доклад московский профессор?

    - Смотрите, Павел Иванович, чтобы я вас не поймал на слове!

    За   этими   словами,   возможно,  последовало  бы  что-нибудь  и  более
    определенное, но они уже подъехали к стану.
                                       2

    ВЕРА  Георгиевна  была  потрясена  до  глубины  души  лекцией в районном
    клубе.  Идя  домой  вместе  с Лидией Николаевной, она