м счастливым он себя теперь чувствовал! Какое блаженство жить между
людьми, которые любили его! Казалось, их ласка  согревала  его  больше,  чем
теплая одежда, здоровое кушанье и яркий огонь в очаге. Его окружали  добрые,
сердечные люди. У него были теперь и бабушка, и мать, братья,  родственники.
И он думал о том, что никогда уже не покинет их. Он  будет  трудиться  среди
них и будет жить наконец своим трудом, как сказал ему однажды  Мюрдок,  -  и
эта мысль уже не покидала его.
     Как он был счастлив, когда ему пришлось в первый раз принять участие  в
празднике, наиболее, пожалуй, чтимом во всей Ирландии!
     Было 25 декабря, день Рождества Христова.  Малыш  уже  знал,  в  память
какого события чествуется этот день всеми христианами, но он не знал,  каким
семейным торжеством  он  ознаменовывается  в  Соединенном  королевстве.  Оно
явилось для него неожиданностью, хотя  он  заметил,  что  делались  какие-то
приготовления. Во всяком случае, бабушка,  Мартина  и  Китти  окружали  свои
хлопоты такой таинственностью, что он не решился их расспрашивать.
     Ему сказали, чтобы он надел свое  новое  платье,  и  все  члены  семьи,
разодетые с утра по-праздничному, поехали в церковь и не снимали этой одежды
до самого вечера, когда все собрались к обеду, поданному в этот  день  двумя
часами позже обыкновенного  и  отличавшемуся  несколькими  лишними  блюдами,
кружками пенистого пива и гигантским пирогом, сооруженным Мартиной  и  Китти
по особому рецепту, доставшемуся от прабабки, бывшей весьма искусной в  этом
деле.
     Можно представить, весело ли прошло время за обедом. Даже Мюрдок, видя,
как все громко смеялись,  улыбался,  а  его  улыбка  была  ведь  равносильна
солнечному лучу в морозный день.
     Малыш  приходил  в  восторг  от  елки,  поставленной   посреди   стола,
разукрашенной, с сиявшими среди ветвей огнями.
     И вот бабушка сказала ему:
     - Поищи-ка под ветвями, дитя мое, не найдется ли  там  чего-нибудь  для
тебя!
     Малыш не заставил себя долго просить, и какую он испытал  радость,  как
покраснел, когда нашел хорошенький ирландский нож в футляре, прикрепленном к
кожаному кушаку!
     Это был его первый подарок в этом году, и как гордо он себя чувствовал,
когда Сим помог ему надеть кушак на куртку.
     - Спасибо... бабушка... спасибо всем, всем! - вскричал он, перебегая от
одного к другому.


        ^TГлава десятая - ЧТО ПРОИЗОШЛО В ДОНЕГАЛЕ^U

     Теперь надо упомянуть о  том,  что  фермер  Мак-Карти  вздумал  навести
справки относительно происхождения своего приемыша. Ему была известна  жизнь
ребенка с того дня, когда сердобольные жители Уестпорта отняли его у хозяина
марионеток. Но, в сущности, кто он такой? Малыш  сохранил,  правда,  смутное
воспоминание о какой-то злой женщине, у которой он жил в Донегале, и о  двух
бывших с ним девочках. Туда-то и решил отправиться за справками Мартен.
     Все  его  розыски  имели  результатом  лишь   следующие   сведения.   В
Донегальском  приюте  значилось,  что  там  был  взят  ребенок  восемнадцати
месяцев, названный Малышом и отправленный в ближнюю деревню на воспитание  к
одной из занимавшихся этим женщин.
     Мы позволим себе рассказать некоторые известные нам  подробности,  хотя
история Малыша мало отличается от истории других подкинутых детей.
     Донегаль, насчитывая двести тысяч жителей, является почти самой  бедной
провинцией Ольстера и даже, пожалуй, всей Ирландии. Несколько лет тому назад
в нем с трудом можно было найти два  тюфяка  и  восемь  сенников  на  четыре
тысячи жителей. На этих территориях севера нет недостатка в  рабочих  руках,
но почва совершенно бесплодна.  Даже  самые  настойчивые  земледельцы  и  те
поневоле отступают. Вся земля  в  рытвинах,  состоит  из  каменистых  слоев,
песчаника, торфяных ям, пустошей, гор -  Глендованских,  Деривигских.  Одним
словом, "изорванная  страна",  как  называют  ее  англичане.  Многочисленные
бухты, губы, представляют воронкообразные углубления, в которых свирепствуют
со  страшной  силой  бури,  нагоняемые  сюда  океаном.  Донегаль  по  своему
расположению более  всех  подвержен  натискам  вихрей.  Берега  должны  быть
железной крепостью, чтобы устоять против этих северо-западных ветров.
     И  именно  Донегальской  бухте  с  портом  того  же  названия,   бухте,
напоминающей своим видом пасть акулы, приходится вдыхать атмосферные потоки,
насыщенные испарениями волн.  Поэтому  город,  расположенный  внутри  бухты,
обвеян ветром во все времена года.  Ряд  холмов  служит  плохой  защитой  от
ураганов, наносимых океаном,  и  сила  ветра  ничуть  не  ослабевает,  когда
производит свой натиск на деревушку Рендок,  находящуюся  в  семи  милях  за
Донегалем.
     Деревушка? Нет, даже не  деревушка,  а  десяток  изб,  стоящих  посреди
пустоши, оживляемой ручейком-струйкой летом и обращающимся  в  бурный  поток
зимой. От  Донегаля  до  Рендока  ни  малейшей  проторенной  дороги.  Только
тропинки,  едва  проезжие  для  местных  таратаек,  с  запряженными  в   них
ирландскими лошадьми, отличающимися осторожной, верной поступью. Редко-редко
когда проедет так называемый "jaunting car".  Если  Ирландия  и  начала  уже
пользоваться железной дорогой, то все же тот день, когда она будет проложена
по всем направлениям в графствах Ульстера, нам кажется весьма отдаленным. Да
и к чему? Селения и деревеньки в нем встречаются очень редко. Переезды имеют
более целью фермы, чем селения.
     Однако кое-где встречаются замки,  окруженные  зеленью,  чарующие  взор
своими фантастическими украшениями англосаксонской архитектуры.  Так,  между
прочим, около мильфордских берегов, ближе к  северо-западу  высится  барское
строение Каррикхарта с прилегающими к нему девяноста  акрами,  составляющими
собственность графа Лейтрима.
     Хижины или избушки  деревеньки  Рендок,  крытые  соломой,  представляют
плохую защиту против  зимних  дождей.  Они  сделаны  из  ссохшейся  грязи  с
примесью камней и испещрены щелями. Если бы не струйки  дыма,  выходящие  из
отверстий в крышах, никому бы и в голову не пришло, что эти  конуры  служили
жилищем для людей. Дым этот получался не от сжигаемого дерева или  каменного
угля, а от торфа, извлекаемого из соседнего болота,  порыжелого,  с  темными
водяными пятнами, покрытого вереском и  доставляющего  единственное  топливо
всем бедным жителям Рендока.
     Если в этой суровой местности не рискуешь умереть от холода, зато можно
легко умереть с голоду. Ничто здесь не дозревает, кроме картофеля.
     Но что еще может добавить к нему донегальский крестьянин? Иногда  разве
гуся или утку, и то скорее диких, чем домашних. Что касается  дичи,  зайцев,
то они принадлежат лендлорду. В оврагах,  правда,  бродят  иногда  несколько
коз, дающих немного молока, да черные свиньи, усердно разыскивающие  скудные
объедки.  Свинья  и  является  настоящим  другом,  самым  близким   домашним
животным, каким считается собака в  других,  менее  злосчастных  краях.  Это
"джентльмен, дающий доход", по  местной  поговорке,  передаваемой  m-lle  де
Бове.
     Вот какова внутренность одной  из  самых  плохоньких  хижин  рендокской
деревеньки: одна-единственная комната, запертая  покоробившейся,  изъеденной
червями дверью; справа и слева - по дырке, пропускающей сквозь солому свет и
воздух; на полу слой грязи; на стенах узоры из паутины;  в  глубине  очаг  с
трубой, подымающейся до кровли; в углах подстилки из  соломы.  Из  мебели  -
сломанный табурет, изувеченный стол, покрытая плесенью скамейка,  самопрялка
со скрипящим колесом. Из посуды - кастрюля,  сковорода,  несколько  тарелок,
никогда не вымытых, а только  обтертых,  да  несколько  бутылок,  в  которые
набирали воду, выпив заключавшийся в них виски. По  стенам  висели  какие-то
отрепья, потерявшие вид одежды, и грязное отвратительное белье мокло в кадке
или сохло на прутьях за домом. А на столе, на  самом  виду  -  пучок  розог,
обломанных от частого употребления.
     Это была нищета во всей своей наготе - нужда, гнездящаяся среди  бедных
кварталов Дублина или Лондона, в  Клеркенуеле,  в  Сент-Жильсе,  Мерилебоне,
Уайтчепеле - ирландская нищета, самая ужасная. Воздух, правда, не заражен  в
этих  Донегальских  ущельях;  в  них  легко  дышится  благодаря  живительной
атмосфере гор; легкие  не  отравляются  миазмами  и  зловонными  испарениями
больших городов.
     Само собой понятно, что матрас, набитый соломой, предназначался  Харде,
а соломенная подстилка и розги - детям.
     Хард! Да, так называли  ее:  это  означало  "черствая",  и  она  вполне
заслужила  свое  имя.  Это  была  отвратительнейшая  мегера,  от  сорока  до
пятидесяти лет, длинная, худая, всклокоченная, со свирепым  взглядом  из-под
рыжих бровей, с клыками вместо зубов, костлявыми, похожими  больше  на  лапы
руками в пальцами-когтями, распространяющая вокруг себя спиртной запах.  Она
была одета в грязную рубаху и изодранную юбку, с  босыми  ногами,  покрытыми
такой крепкой кожей, что даже острые камни не могли их исцарапать.
     Этот драгун в юбке занимался пряжей  льна  -  занятие,  общепринятое  в
ирландских деревнях, а среди крестьянок Ольстера в особенности.  Лен  растет
здесь  довольно  удовлетворительно  и  служит  доходной  статьей,   конечно,
ничтожной в сравнении с тем, что мог бы дать хороший урожай зерна.
     Но, кроме этой работы, Хард исполняла и другие обязанности:  она  брала
на воспитание маленьких детей, поручаемых ей "baby farming".
     Когда городские приюты  переполнены  или  здоровье  несчастных  малюток
требует  деревенского  воздуха,  их  посылают  к  этим  матронам,  торгующим
материнскими заботами, как торговали бы каким угодно товаром, за  три-четыре
фунта в год. Когда ребенок достигает шестилетнего возраста, его возвращают в
приют. Впрочем, сумма, получаемая за его содержание, так  ничтожна,  что  не
приносит ни малейшей выгоды. Поэтому, попадая в руки бессердечной женщинычто
по большей части и бывает, - ребенок погибает от дурного ухода и  недостатка
пищи. И сколько проливается таких детских, никем не видимых слез!.. Так было
по крайней мере до  1889  года,  когда  был  издан  закон  о  защите  детей.
Благодаря строгому надзору  за  женщинами,  бравшими  детей  на  воспитание,
смертность малышей значительно уменьшилась.
     Но  в  описываемое  нами  время  такого  строгого  надзора   почти   не
существовало. В хижине Хард нечего было опасаться посещения надзирателя  или
доноса на нее соседок, таких же очерствелых, как и она сама.
     Донегальский приют поручил ей воспитывать троих детей - двух девочек от
четырех до шести лет и мальчика двух лет и девяти месяцев.
     Это были, конечно, или  покинутые  дети,  или  сироты,  предоставленные
общественному попечению. Родителей их никто не знал, и они должны  были,  по
всей вероятности, остаться навсегда неизвестными. По возвращении в  Донегаль
и достижении воспитанниками известного возраста  их  ожидал  рабочий  дом  -
учреждение столь распространенное не только в городах, но  и  в  селениях  и
даже в некоторых деревнях Великобритании.
     Как назывались эти дети или, скорее, как назвали их в приюте?  Им  дали
первое попавшееся имя. Впрочем, имя самой маленькой девочки не  представляет
интереса, так как ей предстояло умереть. Старшую девочку  называли  Сисси  -
уменьшенное от Цецилии. Это был красивый  ребенок,  с  белокурыми  волосами,
которым уход придал бы блеск и мягкость, с большими голубыми глазами, умными
и добрыми, но уже отуманенными от частых слез;  черты  были  вытянуты,  лицо
бесцветно, грудь впалая, тело худое и костлявое. Вот до какого состояния она
была доведена дурным уходом!  Но  покорная  и  терпеливая  от  природы,  она
покорялась этой жизни, не воображая даже, что могло быть иначе. Да и  откуда
она могла знать, что есть люди, которых ласкает и бережет мать,  которые  не
чувствуют недостатка ни  в  поцелуях,  ни  в  хорошей  одежде,  ни  в  пище?
Разумеется, не в приюте, где к детям относились не лучше, чем к животным.
     Если бы спросили, как зовут мальчика, то получили бы ответ, что имени у
него нет никакого. Его нашли на углу улицы Донегаля шестимесячным  малюткой,
завернутым в кусок толстого полотна, с посиневшим  лицом  и  еле  живого.  В
приюте никто не позаботился дать ему имя. Забывчивость, конечно! Обыкновенно
его звали Малышом, и, как мы видим, это прозвание так за ним и осталось.
     По всей вероятности,  несмотря  на  предположения  Грипа  и  мисс  Анны
Уестон, никому и в голову не приходило,  что  он  мог  принадлежать  богатым
родителям, у которых был украден. Такое бывает только в романах!
     Из троих детей, отданных на попечение  этой  мегере,  Малыш  был  самый
маленький. Темноволосый, с блестящими глазами, обещающими  быть  энергичными
впоследствии,  если  только  их  не  закроет  преждевременная   смерть,   со
сложением, могущим стать крепким, если отравленный воздух ужасного жилища  и
недостаток пищи не ослабит его развития, поразив рахитизмом, но,  во  всяком
случае, обладающий большой жизненной силой, этот малютка умел устоять против
окружающих его гибельных условий. Вечно голодный, он весил  гораздо  меньше,
чем полагается в его возрасте. Дрожа от холода, в продолжение всей  зимы  он
был прикрыт сверх дырявой рубашки старым куском сукна с  прорезанными  двумя
дырками для рук. Но его голые ножки ступали крепко по замерзшей земле. Самый
незначительный уход дал бы возможность развиться как  следует  этой  хрупкой
человеческой машине, обратив ее со временем во вполне годную для  усиленного
труда. Но откуда мог он ожидать такого ухода и забот о себе?..
     Несколько  слов  о  младшей  девочке.   Ее   истощала   продолжительная
лихорадка. Жизнь понемногу покидала ее, точно вода, выливающаяся по капле из
сосуда. Ее бы следовало лечить, но лечение стоит денег. Ей нужен  был  врач,
но какой же врач приедет в Донегаль к ребенку, родившемуся неизвестно где  в
этой несчастной стране покинутых детей? Поэтому Хард не считала даже  нужным
беспокоиться. Если ребенок умрет, приют доставит ей другого и она ничего  не
потеряет из тех шиллингов, которые получает за их "воспитание".
     Говоря правду, водка, виски, портер не  наполняли  рендокские  ручьи  и
потому  поглощали  большую  часть  этих  денег.  И  в  настоящую  минуту  из
пятидесяти шиллингов, полученных Хард за детей на весь  год,  оставалось  не
более десяти или двенадцати. Каким же образом она удовлетворяет  потребности
своих питомцев? Если ей не угрожала опасность  умереть  от  жажды,  так  как
несколько  бутылок  оставалось  еще  спрятанными  в  углу  хижины,  то  дети
рисковали погибнуть от голода.
     Таковы  были  обстоятельства,  о  которых  и  размышляла  теперь  Хард,
насколько ей это позволял ее пропитанный алкоголем мозг. Попросить  прибавки
в приюте?..  Бесполезно,  все  равно  откажут.  Было  слишком  много  других
покинутых и несчастных  детей,  которым  приходилось  помогать.  Неужели  ей
придется отдать детей обратно? Но ведь тогда она  лишится  своего  насущного
хлеба или, вернее, "насущной водки". Это-то и мучило более всего, а вовсе не
то, что ее питомцы со вчерашнего дня ничего не ели.
     Результатом грустных размышлений являлось новое пьянство  Хард.  И  так
как обе девочки и маленький мальчик не могли удержаться от плача  и  стонов,
то она била их. На просьбу о хлебе отвечала таким пинком, что бедный ребенок
отлетал  в  сторону,  на  мольбы  отвечала  кулаками.  Так  не  могло  долго
продолжаться. Ей все же придется истратить те несколько  шиллингов,  которые
еще звенели у нее в кармане, чтобы купить хоть  ничтожное  количество  пищи,
так как в кредит ей никто не поверит...
     - Нет, нет! - повторяла она. - Пусть они лучше перемрут с голоду!
     Стоял октябрь. В полузакрытой хижине  с  дырявой  крышей,  пропускавшей
дождь, было холодно и сыро. Ветер свободно дул по всей комнате, тощее  пламя
торфа не могло поднять в ней температуру. Сисси и Малыш,  тесно  прижавшиеся
друг к другу, не могли согреться.
     В то время как больная девочка дрожала в лихорадке на  грязной  соломе,
мегера бродила нетвердыми шагами по комнате, хватаясь за стены,  старательно
избегаемая Малышом, которого бы она  не  замедлила  отбросить,  если  бы  он
попался ей  под  ноги.  Сисси,  стоя  на  коленях  перед  больной  девочкой,
смачивала ей губы холодной водой. Иногда она  оборачивалась,  взглядывая  на
очаг, в котором угасал торф. Кастрюля не стояла  на  огне,  так  как  в  ней
нечего было варить.
     Хард между тем ворчала про себя:
     -  Пятьдесят  шиллингов!..  Как  будто  можно  прокормить  ребенка   на
пятьдесят шиллингов!.. И  если  бы  я  попросила  у  них  прибавки,  у  этих
патриотических мерзавцев, они послали бы меня к черту!
     Она была, конечно, права, но если бы ей и дали прибавку,  то  детям  от
этого не стало бы лучше.
     Накануне съели остаток похлебки из овсяной муки,  и  с  тех  пор  никто
ничего не ел - ни дети, ни сама Хард. Она поддерживала себя водкой и  решила
не тратить на еду ни одного из оставшихся у нее пенни. Значит, надо идти  на
улицу искать шелуху от картофеля, которая бы могла пойти на ужин.
     В это время на  улице  послышалось  громкое  хрюканье.  Дверь  с  шумом
распахнулась, и в хижину вошла громадная свинья.
     Голодное животное принялось обнюхивать все углы, отыскивая пищу.  Хард,
заперев дверь, не подумала даже прогнать свинью. Она  смотрела  на  животное
безучастным взглядом пьяницы, которого ничто не поражает.
     Сисси и Малыш вскочили, испугавшись свиньи. Роясь  в  мусоре,  животное
благодаря чутью нашло в сером торфе случайно  уроненную,  вероятно,  большую
картофелину. Зарычав, она с жадностью схватила ее зубами.
     Малыш заметил это. Бросившись на  свинью,  вырвал  картофелину,  рискуя
быть затоптанным и укушенным.
     Животное сначала не двигалось; но придя вдруг в  ярость,  бросилось  на
ребенка. Малыш попробовал было увернуться и убежать, держа кусок картофеля в
руке. Пьяная женщина, одуревшая, смотрела на происходившее и наконец поняла.
Схватив палку, она принялась колотить свинью, которая ни за  что  не  хотела
уступить добычи. Сыпавшиеся на свинью удары могли размозжить Малышу  голову,
и неизвестно, чем бы все кончилось, если бы не постучали в дверь.


        ^TГлава одиннадцатая - СТРАХОВАЯ ПРЕМИЯ^U

     Хард остановилась в недоумении. Никогда никто не стучался к ней. Никому
это и в голову не приходило. Да и зачем было  стучаться,  когда  можно  было
прямо войти?
     Дети стояли, прижавшись в углу, доедая с жадностью остатки картофеля.
     Раздался снова стук в дверь, на этот раз более  сильный.  Стук  не  мог
принадлежать властному или нетерпеливому посетителю. Был ли это какой-нибудь
несчастный нищий, просивший подаяния?.. Подаяния, в  такой-то  трущобе!..  А
между тем, судя по стуку, было похоже на то.
     Хард выпрямилась и, стараясь устоять на ногах, сделала угрожающий  жест
детям. Возможно, что за дверью был надзиратель, присланный из Донегаля, и не
надо было допускать, чтобы Малыш и девочка проговорились о своем голоде.
     Дверь открылась, и свинья, воспользовавшись этим, выскочила  с  громким
хрюканьем, едва не сбив с ног человека, остановившегося на пороге.  Тот  же,
вместо того чтобы рассердиться,  готов  был,  кажется,  даже  извиниться  за
беспокойство.
     - Что вам угодно? Кто вы такой?  -  спросила  грубо  Хард,  загораживая
вход.
     - Я агент, - ответил человек.
     Агент?.. Это слово  заставило  ее  отступить.  Неужели  были  агенты  у
приюта? До сих пор никто никогда не приезжал  оттуда  в  Рендок.  Во  всяком
случае,  не  успел  он  войти,  как  Хард  сейчас  же  ошеломила  его  своим
красноречием.
     - Извините, сударь, извините!.. Вы попадаете как раз в минуту уборки...
А эти дорогие малютки, взгляните, какой у них здоровый вид! Они  только  что
кончили свой сытный обед из супа с  кашей...  То  есть  девочка  и  мальчик,
понятно... потому ч