ля  сильного
ребенка, и он об этом даже и не задумался. Что касается его  отсутствия,  то
вряд ли это заметят, так как он имел обыкновение, если только не сидел около
бабушки, проводить все время вне дома, наблюдая,  не  идет  ли  управляющий,
чтобы прогнать их с фермы, или полиция для задержания Мюрдока.
     Седьмого января Малыш вышел в два часа ночи из своей комнаты, поцеловав
бабушку, не проснувшуюся от его поцелуя. Затем затворил  осторожно  дверь  и
поласкал Бирка, который, казалось, спрашивал  его:  "Ты  не  берешь  меня  с
собой?" Нет, он хотел оставить его на ферме, на тот случай, если бы появился
кто-нибудь неожиданный, о ком бы пес мог  предупредить  своим  лаем.  Пройдя
двор и отворив калитку, он очутился совершенно один на пустынной дороге.
     Была полная темнота. В  первые  дни  января  солнце  восходит  на  этой
широте, между пятьдесят второй и пятьдесят третьей параллелью, очень поздно.
В семь часов утра восток едва  окрашивается  первым  отблеском  зари.  Таким
образом, Малышу предстояло совершить половину пути среди  темной  ночи;  его
это нисколько не пугало.
     Погода была холодная, хотя термометр показывал лишь двенадцать градусов
ниже нуля. Небо  усеяно  миллиардами  звезд.  Дорога,  вся  белая,  тянулась
бесконечной снежной лентой. Шаги гулко раздавались в тишине.
     Малыш вышел в два часа утра, надеясь вернуться до наступления  темноты.
По его расчету, он должен был  быть  в  Трали  около  восьми  часов.  Пройти
двенадцать миль за шесть часов не  могло  затруднить  мальчика,  обладавшего
крепкими ногами. Он отдохнет часа два  в  Трали  в  то  время,  когда  будет
закусывать в  каком-нибудь  кабачке  за  два  или  три  пенса.  Затем,  взяв
лекарство, отправился в путь около десяти часов. Программа эта,  старательно
составленная, будет, конечно,  выполнена,  если  не  произойдет  чего-нибудь
непредвиденного. Дорога была хорошая, и холод  только  способствовал  скорой
ходьбе. Малыш был рад, что прекратился ветер, против которого  ему  было  бы
трудно бороться. Обстоятельства благоприятствовали, и ему оставалось  только
благодарить провидение.
     Конечно, можно  было  опасаться  какой-нибудь  недоброй  встречи,  стаи
волков например. Это была бы  настоящая  опасность.  Хотя  зима  и  не  была
чересчур сурова, звери бродили с воем  по  окрестностям.  Малыш  не  мог  не
подумать об этом, и сердце его невольно забилось, когда он очутился один  на
этой большой дороге, с торчащими, как скелет, обнаженными деревьями.
     Мальчик, идя скорым шагом, прошел первые шесть миль в два часа.
     Было четыре часа  утра.  Темнота  начинала  понемногу  рассеиваться,  и
звезды заметно побледнели. Часа через три на горизонте должно было появиться
солнце.
     Малыш почувствовал потребность отдохнуть. Он сел на срубленный пень  и,
вытащив из кармана печеную картофелину, съел  ее  с  жадностью.  В  четверть
пятого отправился дальше.
     Нечего и говорить, что Малыш вовсе не боялся заблудиться. Он  прекрасно
знал эту дорогу, по которой не раз проезжал в тележке с Мартеном.  Это  было
счастливое время, которое теперь невозвратно...
     Дорога была по-прежнему пустынна. Ни одного пешехода, -  о  чем  Малыш,
впрочем, и не сожалел, - но и ни одной тележки, которая  могла  бы  подвезти
его, избавив от усталости. Ему оставалось, значит, рассчитывать лишь на свои
ноги, маленькие, правда, но зато крепкие.
     Наконец были пройдены еще четыре мили,  не  так,  правда,  быстро,  как
первые шесть, но, во всяком случае, оставалось пройти только две.
     Был восьмой час  в  начале.  Последние  звезды  погасли  на  горизонте.
Грустная заря тускло освещала пространство в ожидании, когда солнце пронижет
волокнистые облака. Предметы были ясно видны на большом расстоянии.
     В эту минуту в конце дороги показалась группа людей, идущих из Трали.
     Первой мыслью Малыша было не показываться, хотя что могли  они  сделать
ребенку?  Инстинктивно,  не  размышляя,  он  поспешно  спрятался  за  кусты,
выжидая, чтобы эти люди пропели.
     Это был отряд полиции, состоявший из двенадцати человек с констеблем во
главе. С тех пор как страна находилась под надзором, можно было часто видеть
подобные патрули, расхаживающие по распоряжению лорда-наместника.
     Малышу, следовательно, нечего было удивляться этой встрече. Но  у  него
вырвался крик  испуга,  когда  он  заметил  среди  полицейских  управляющего
Герберта,  являющегося  всегда  таким  образом,  когда  собирался   изгонять
кого-нибудь.
     Ужасное предчувствие заставило сжаться его сердце!  Не  шел  ли  он  на
ферму и не взята ли эта полиция, чтобы арестовать Мюрдока?
     Малыш отверг эту ужасную мысль. Как только люди прошли, он выскочил  из
засады и побежал, как мог  быстрее,  в  Трали,  куда  и  прибыл  в  половине
девятого.
     Прежде  всего  он  отправился  в  аптеку,   где   дождался   лекарства,
прописанного доктором, отдав в  уплату  свою  золотую  монету,  -  все  свое
достояние. Так как лекарство оказалось очень дорогим, он получил сдачи  лишь
около пятнадцати шиллингов. Не торговаться же ему было, в самом деле?..
     Малыш даже и не подумал об этом, раз дело касалось бабушки; но зато  он
решил сэкономить на своем завтраке. Вместо сыра и пива он  обошелся  большим
ломтем хлеба и кусочком льда для  утоления  жажды.  Около  десяти  часов  он
покинул Трали и направился обратно к Керуанской ферме.
     При  других  обстоятельствах  по  дороге  было  бы  заметно  оживление.
Чувствовалась хотя бы  жизнь  торговли.  Но  этот  несчастный  год  заставил
выселиться жителей, которым нечем было кормиться! Даже в обычное время сотни
тысяч ирландцев переселяются в Новый Свет, в Австралию или Южную Африку, где
они надеются не  умереть  с  голоду.  Да,  наконец,  существуют  специальные
эмиграционные  общества,  которые  за  два   фунта   стерлингов   доставляют
переселенцев даже на побережья Южной Америки.
     В этом же году при неимоверном  количестве  переселенцев  вся  западная
часть Ирландии походила на пустыню или, что  еще  печальнее,  на  опустевшую
страну.
     Малыш продолжал идти скорым шагом. Он не  хотел  замечать  усталости  и
выказывал удивительную энергию. Нечего и говорить, что  он  не  мог  догнать
людей, прошедших тогда мимо него, но по следам их, видневшимся на снегу, мог
заметить, что они шли по направлению к Керуапской ферме. Это была достаточно
побудительная причина, чтобы заставить  торопиться  Малыша,  хотя  ноги  его
начинали ныть от слишком продолжительной ходьбы. Однако он не позволил  себе
ни разу отдохнуть и продолжал идти вперед. Около двух часов дня он находился
в двух милях от Керуана. Через полчаса показались строения среди  необъятной
белизны.
     Что сразу поразило Малыша, это отсутствие дыма из трубы, а между тем он
знал, что в очаге было еще достаточно топлива.
     К тому же, казалось, какая-то странная тишина  и  пустота  исходили  из
этого места.
     Малыш еще  более  заторопился  и,  напрягая  последние  силы,  пустился
бежать. Падая и снова вставая, он наконец достиг ворот двора...
     Что за зрелище! Ворота были сломаны, двор весь истоптан.  От  строений,
хлева, амбаров торчали лишь одни стены... Крыши были сорваны, не  оставалось
также ни одного окна, ни одной двери. Не хотели ли сделать этот дом негодным
для обитания и тем лишить семью их последнего крова? Добровольно ли  сделали
это сами хозяева или это насильственная работа враждебных рук?..
     Малыш застыл от изумления. Его охватил ужас. Он  не  решался  войти  во
двор, не смел заглянуть в дом...
     Он все же решился наконец. Если фермер  или  кто-нибудь  из  семьи  еще
оставался в доме, то надо было узнать...
     Малыш подошел к двери, позвал... Но никто не ответил.
     Тогда он сел у порога и расплакался.
     Вот что произошло в его отсутствие. В Ирландии  не  редки  эти  ужасные
сцены изгнания, после которых пустуют не только фермы, но и  целые  деревни.
Но несчастные, выгнанные из жилища, в  котором  они  родились  и  в  котором
надеялись умереть, могут  ведь  вздумать  вернуться,  не  найдя  себе  нигде
другого убежища. Помешать им существует весьма простой способ. Надо  сделать
дом негодным для жизни.  Для  этого  устанавливается  перед  домом  огромное
бревно, висящее на цепи между тремя столбами. Перед таким тараном  ничто  не
может  устоять.  Крыша  отлетает,  труба  отламывается,  очаг   разбивается.
Ломаются двери и окна, оставляя лишь одни голые стены. И когда дом  приведен
в такое состояние, когда он открыт для бурь и снега, тогда  лендлорд  и  его
агенты могут быть спокойны: семья в него больше не вернется.
     Что же удивительного, что после  подобного  отношения  сердце  ирландца
переполнено ненавистью к его поработителям?..
     А  здесь,  в  Керуане,  это   изгнание   сопровождалось   еще   большей
жестокостью, вызванной жаждой мести со  стороны  Герберта.  Желая  отплатить
Мюрдоку, он пришел на ферму не с одними только помощниками своими по  поводу
аренды; он донес на фермера, как на мятежника,  которого  и  приказано  было
арестовать.
     Прежде всего Мартена с женой и  детьми  выгнали  из  дома,  где  начали
производить обыск. Не пощадили даже старой бабушки. Сорвав ее с постели,  ее
сволокли на двор,  где  у  нее,  однако,  хватило  сил  приподняться,  чтобы
проклясть  в  лице  своих  убийц  убийц  Ирландии;  после  этого  она  упала
мертвой...
     В эту минуту Мюрдок бросился на негодяев. Обезумев от гнева, он  поднял
топор... Его отец и брат хотели последовать его примеру, защищая своих... Но
противников было больше, и сила закона взяла верх, если  можно  так  назвать
это издевательство над справедливостью.
     Вооруженное сопротивление полиции было занесено в протокол, и не только
Мюрдока, но и Мартена и Сима арестовали. С 1870 года ни один фермер  не  мог
быть изгнан без известного вознаграждения,  но  Мартен  утратил  теперь  это
право.
     Нельзя было похоронить бабушку  на  ферме,  ее  надо  было  отнести  на
кладбище; положив на носилки, ее понесли оба внука, сопровождаемые Мартеном,
Мартиной  и  Китти  с  ребенком  на  руках,  окруженными  со   всех   сторон
полицейскими.
     Печальное шествие направилось в Лимерик. Можно ли себе представить что-
нибудь  печальнее  этого  зрелища  несчастных,  окруженных  полицией  людей,
сопровождавших прах бедной старушки?..
     Малыш, пришедший наконец в себя, обегал весь пустой  дом,  тщетно  зовя
всех по именам... Но все кругом оставалось безмолвно.
     Вот в каком виде он нашел дом,  в  котором  провел  счастливейшие  годы
своей жизни, дом, с которым он был связан столькими воспоминаниями!..
     Он вспомнил тогда о своих камешках, означавших число дней,  проведенных
им на ферме, и отыскал глиняный горшок, который оказался в целости.
     Ах, эти камешки! Малыш, сев на пол у дверей,  начал  пересчитывать:  их
было тысяча пятьсот сорок.
     Это означало четыре года и восемьдесят дней - с 20 октября 1877 года до
7 января 1882-го, - прожитые им на ферме.
     И теперь надо было покинуть ее, надо было разыскать семью, ставшую  ему
родной!..
     Прежде чем уйти,  Малыш  связал  в  узелок  свое  белье,  оставшееся  в
разбитом ящике. Вернувшись во двор, он вырыл яму под елью, посаженной  им  в
день рождения его крестницы, и закопал в нее свой горшок с камешками.
     Бросив последний взгляд на разрушенный дом, он  вышел  на  дорогу,  уже
черневшую в вечерних сумерках...

     Конец первой части


        ^TЧАСТЬ ВТОРАЯ^U

        ^TГлава первая - ИХ СВЕТЛОСТИ^U

     Лорд Пиборн,  не  теряя  изысканности  манер,  перебрал  многочисленные
бумаги, разбросанные на столе, перевернул журналы и газеты, осмотрел карманы
своего желтого плюшевого халата и темно-серого пальто,  лежащего  на  спинке
кресла, и сдвинул незаметным движением брови. Его светлость  выражал  всегда
все  свои,  даже  самые  сильные   движения,   неудовольствие   лишь   таким
аристократическим образом.
     Его слегка согнутая фигура  выражала  желание  заглянуть  и  под  стол,
покрытый длинной скатертью, окаймленной бахромой; но, одумавшись,  он  нажал
кнопку звонка у камина.
     Почти в ту же минуту появился лакей Джон, остановившийся  неподвижно  в
дверях.
     - Посмотрите, не упал ли мой портфель под стол, произнес лорд Пиборн.
     Джон нагнулся, приподнял тяжелую скатерть и встал с пустыми руками.
     Портфеля его светлости под столом не было. Брови  лорда  Пиборна  опять
сдвинулись. Где леди Пиборн? - спросил он. В своих покоях, - ответил  лакей.
А граф Эштон? Прогуливается в парке.
     Передайте мой привет ее светлости леди Пиборн и скажите, что я желал бы
иметь честь переговорить с ней как можно скорее.
     Джон,  быстро  повернувшись  -  хорошо   выдрессированному   лакею   не
полагается делать поклона при исполнении  своих  служебных  обязанностей,  -
вышел размеренным шагом  из  кабинета,  чтобы  исполнить  приказание  своего
хозяина.
     Лорду Пиборну пятьдесят лет - пятьдесят лет добавки  к  тем  нескольким
столетиям,  которые  насчитывает  за  собой  его   благородный,   ничем   не
запятнанный  род.  Член  верхней  палаты,  он  искренне  сожалел  о  прежних
привилегиях феодализма, о прежних порядках судопроизводства, о предках. Все,
кто был ниже по происхождению, или чей род был менее знатен,  приравнивались
им к мужику, простолюдину, хаму и рабу. Он маркиз, его сын  граф.  Баронеты,
кавалеры и вообще люди более низкого звания, чем он, были,  по  его  мнению,
едва достойны находиться  в  прихожих  истинной  знати.  Длинный,  худой,  с
бесцветным лицом, потухшими глазами от привычки  вечно  выражать  презрение,
лорд Пиборн представляет тип  величавых  вельмож,  удивительно  напоминающих
старые  пергаменты,  и  которые  начинают,  к  счастью,  исчезать   даже   в
аристократическом королевстве Великобритании и Ирландии.
     Следует заметить, что маркиз Пиборн английского происхождения и что  он
нисколько не  унизил  свой  род,  женившись  на  маркизе,  по  происхождению
шотландке. Их светлости были поистине созданы друг для друга и  должны  были
произвести потомство наивысшего достоинства.  Что  ж  вы  хотите?  Ведь  эти
вельможи воображают, что Бог надевает перчатки, чтобы встретить их при входе
в рай.
     Дверь открылась и, как это принято на больших приемах при входе  важной
особы, лакей доложил:
     - Ее светлость леди Пиборн.
     Маркиза, лет сорока, высокая, с  длинными  буклями  по  обеим  сторонам
пробора, со сжатыми губами, с  аристократически  правильным  носом,  плоской
фигурой,  не  отличалась,  конечно,  никогда  красотой,  но   что   касается
утонченности манер и знания этикета, то в  этом  отношении,  конечно,  лорду
Пиборну никогда не найти бы себе подходящей жены.
     Джон, пододвинув кресло с вырезанными на нем гербами, удалился.
     Благородный супруг выразился следующим образом:
     - Извините меня, маркиза, что вы  из-за  меня  побеспокоились  покинуть
ваши покои, чтобы доставить мне честь поговорить с вами в моем кабинете.
     Нечего удивляться, что их  светлости  обмениваются  такими  изысканными
выражениями  в  своих  интимных  разговорах,   так   как   это   есть   лишь
доказательство высокого происхождения. И потом, они ведь  были  воспитаны  в
школе "пудры и париков"  прежней  gentry.  Они  никогда  не  согласились  бы
унизиться до фамильярной болтовни, прозванной в шутку Диккенсом "попугайской
болтовней".
     - Я к вашим услугам, маркиз, - сдержанно ответила леди Пиборн. - Что вы
желаете у меня спросить?
     - Я попрошу вас припомнить некоторые обстоятельства.
     - Я слушаю.
     - Маркиза, не выехали ли мы из замка вчера, около трех часов пополудни,
чтобы отправиться к господину Лерду, нашему поверенному?
     - Да, совершенно верно, вчера после полудня.
     - Если я хорошо помню, граф Эштон,  наш  сын,  ехал  вместе  с  нами  в
коляске?
     - Он ехал с нами, маркиз, и сидел впереди.
     - А два выездных лакея на запятках?
     - Да, как и полагается.
     - Теперь вы, конечно,  помните,  продолжал  лорд,  -  что  у  меня  был
портфель с  бумагами,  касающимися  процесса,  угрожающего  нам  со  стороны
прихода...
     - Процесса несправедливого, в который приход имел дерзость нас вовлечь,
- добавила леди Пиборн очень многозначительным тоном.
     - Этот портфель, - продолжал лорд, - заключал в себе не  только  важные
бумаги, но и банковые билеты на сто фунтов, предназначенные поверенному.
     - Совершенно верно, маркиз.
     - Вы знаете, маркиза, что произошло далее. Мы приехали в Ньюмаркет,  ни
разу не выйдя из коляски. Господин Лерд встретил нас у подъезда.  Я  показал
ему бумаги, предложил на расходы деньги, но он заявил, что ему пока не нужны
ни те, ни другие и что он сам явится в замок, когда надо будет дать ответ на
требования прихода...
     - Глупые требования, которые в прежние  времена  сочли  бы  за  дерзкое
посягательство на наши права!..
     Говоря это, маркиза лишь повторила слова, не  раз  сказанные  по  этому
поводу маркизом.
     - Итак, я унес с собой портфель, мы сели снова в коляску и вернулись  к
семи часам вечера домой, когда уже начинало смеркаться.
     Вечера стояли темные, потому что был еще только конец апреля.
     - И вот, - продолжал маркиз, - этот портфель, который  я,  как  отлично
помню, положил в левый карман пальто, теперь мною не найден.
     - Может быть, вы положили его по приезде на письменный стол?
     - Я тоже так полагал, маркиза, и обыскал весь стол...
     - Никто не заходил сюда со вчерашнего вечера?..
     - Кроме Джона, никто. Но он вне подозрений.
     - Никогда не следует слишком доверять людям, - ответила леди Пиборн.
     - Возможно, что портфель выпал на сиденье коляски...
     - Выездной лакей заметил бы это, и  если  только  он  не  нашел  нужным
присвоить себе эти сто фунтов...
     - Я готов пожертвовать  в  случае  надобности  этими  ста  фунтами,  но
фамильные бумаги, доказывавшие наши права против прихода...
     - Прихода! - повторила, как эхо, маркиза.
     В ее возгласе слышно было все  презрение  замка  к  какому-то  приходу,
требования которого были слишком непочтительны.
     - Значит, - сказала она, - если бы мы проиграли этот процесс,  несмотря
на полную нашу правоту...
     - И мы проиграли бы его, если бы не имели этих актов.
     - Приход вступил бы во владение этой тысячью акров леса, примыкающего к
парку и составляющего часть владения Пиборнов со времен Плантагенетов?..
     - Да, маркиза.
     - Это было бы возмутительно!..
     -  Возмутительно,  как  и   все   вообще,   что   угрожает   феодальной
собственности в Ирландии, - эта уступка земель  крестьянам,  это  возмущение
против лендлордизма!.. Да, мы живем в странное время, и если  губернатор  не
восстановит порядка, повесив главарей аграрного союза, то я просто  не  знаю
или, скорее, я прекрасно знаю, чем все это кончится...
     В эту минуту дверь кабинета отворилась, и на пороге появился мальчик.
     - А, это вы, граф Эштон? - сказал лорд.
     - Маркиз и маркиза всегда называли сына по его титулу.
     - С добрым утром, милорд, отец мой.
     Затем он подошел к миледи, своей матери, и поцеловал  у  нее  церемонно
руку.
     У  этого  юного  четырнадцатилетнего   джентльмена   было   удивительно
правильное, но ничего не выражавшее лицо, которое  не  обещало  и  с  годами
стать более живым и умным. Это было вполне естественное произведение маркиза
и маркизы,  не  затронутых  течением  современной  жизни.  Родовой  инстинкт
заставлял этого мальчика вести себя довольно прилично и оставаться до  конца
ногтей графом, несмотря на то, что маркиза очень баловала его  и  все  слуги
были обучены исполнять его малейшие капризы. На самом же деле у него не было
ни одного качества его  возраста:  ни  добрых  порывов,  ни  восторженности,
присущей молодости.
     Это был молодой человек, привыкший,  благодаря  воспитанию,  видеть  во
всех окружа