красной обтягивающей куртке, то юнгой в
широком матросском костюме  и  шапкой  на  затылке.  Откровенно  говоря,  он
заменял мопса хозяйке, ставшего злым и ворчливым. Если бы была  возможность,
она с удовольствием запихала бы ребенка в муфту, так, чтобы  виднелась  одна
только завитая его головка.  Они  ездили  иногда  за  город,  в  окрестности
Килькре, с его знаменитыми утесами на берегу Клары, в Мильтау Мальбей, скалы
которого  разрушили  значительную  часть  непобедимой  Армады!..  Там  Малыш
привлекал общее внимание, называясь не  иначе  как  "ангелом,  спасенным  из
пламени".
     Несколько  раз  его  брали  в  театр.  Надо  было  видеть  его  в  роли
великосветского беби, в свежих перчатках- он-то в  перчатках!  -  сидящим  в
ложе под надзором строгой Элизы, боящегося шевельнуться и  до  самого  конца
представления усиленно борющегося со  сном!  Он  мало  понимал  в  том,  что
происходило на сцене, принимая все за действительность.  И  когда  он  видел
мисс Уестон то королевой в диадеме и мантии, то простой женщиной в чепчике и
переднике или даже нищей, одетой по-английски, ему трудно было узнать ее  по
возвращении в "Royal  George  Hotel".  В  голове  его  происходила  страшная
путаница; он не знал,  что  и  думать.  По  ночам  ему  снились  продолжения
виденных им  драм,  превращавшихся  вдруг  в  страшные  кошмары,  в  которых
появлялись хозяин  марионеток,  злой  Каркер  и  другие  негодяи  школы!  Он
просыпался весь в поту, не смея никого позвать... Как тогда ему  не  хватало
Грипа!
     Известно, что ирландцы - поклонники всех родов спорта, в особенности же
скачек. В  эти  дни  все  улицы,  гостиницы  Лимерика  наводнены  окрестными
"gentry"  -  фермерами,  побросавшими  свои  дела,  и  всевозможным   людом,
отложившим хоть шиллинг, чтобы поставить его на какую-нибудь лошадь.
     Через две недели после своего  приезда  Малышу  пришлось  уже  быть  на
подобном торжестве. И как же он был разодет! Его  так  разукрасили  цветами,
что он походил не на ребенка, а на букет, который мисс  Уестон  преподносила
всем своим друзьям и поклонникам, заставляя их не только любоваться  им,  но
почти и нюхать!
     Но надо отдать ей справедливость, что, хотя она была эксцентрична, но в
то же время добра и отзывчива, впрочем, с некоторой долей  деланности.  Если
внимание, оказываемое ею ребенку, и было театрально, а поцелуи  походили  на
поцелуи, расточаемые на сцене, то ведь Малыш не мог заметить этого. Впрочем,
он не чувствовал себя любимым так, как  ему  бы  хотелось,  и  соглашался  с
тревогой Элизы, вечно твердившей:
     - Увидим, долго ли это продлится!


        ^TГлава седьмая - ПЕРЕМЕНА ПОЛОЖЕНИЯ^U

     Прошло  таким  образом  шесть  недель,  в  продолжение  которых   Малыш
совершенно освоился с выпавшей на его долю хорошей жизнью. Удивляться этому,
конечно, не приходится, ведь раз  человек  может  привыкнуть  к  нищете,  то
несравненно  легче  привыкнуть  к  довольству.  Мисс  Анна   Уестон,   легко
поддающаяся первому влечению, пожалуй, устанет наконец выказывать Малышу это
чрезмерное  внимание  и  ласку?  Ведь  чувства,  подобно  физическому  телу,
подчинены закону инерции. Когда сила более  не  поддерживает  движения,  оно
прекращается. А если в сердце мисс Уестон есть пружина, то  разве  не  может
она в один прекрасный день забыть ее  завести,  как  она  почти  никогда  не
заводит вовремя своих часов? Не был ли Малыш лишь  ее  мимолетным  капризом,
забавой, даже рекламой?.. Нет, потому что она  была  действительно  добра...
Продолжая о нем заботиться, она, правда, уделяла ему уже меньше внимания, но
ведь актриса так занята, вечно поглощенная  своим  искусством,  играя  почти
каждый вечер, что неудивительно, если она иногда и забывала приласкать  его.
В первые дни ей приносили ребенка по утрам и сажали к ней  на  постель.  Она
забавлялась с ним, разыгрывая "мамашу".  По  так  как  он  мешал  ей  хорошо
выспаться, а она имела обыкновение спать по утрам очень долго, то Малыш стал
допускаться только к завтраку. Какое удовольствие видеть его рядом с  собой,
сидящим па высоком, специально для него купленном стуле.
     - Вкусно?.. - спрашивала она.
     - О, все это так вкусно, - ответил он однажды, - как может быть  только
в больнице, где дают больным такие вкусные кушанья!
     Надо заметить, что хотя Малыша никто не обучал хорошим манерам, так как
этого нельзя было ожидать ни от Торнпиппа, ни от О'Бодкинса; но он благодаря
своей врожденной скромности, своему милому характеру всегда резко  отличался
от озорников Ragged school. Он был  всегда  выше  своего  положения,  старше
своих лет по выражаемым  им  чувствам  и  по  поступкам.  Несмотря  на  свою
рассеянность, мисс Уестон не могла этого не заметить. Она знала о  нем  лишь
то, что он был в состоянии рассказать ей, то  есть  свою  жизнь  со  времени
пребывания его у хозяина марионеток. Очевидно, он был покинутым ребенком,  и
мисс Уестон, находя в нем "врожденное благородство", не сомневалась, что  он
был сыном какой-нибудь знатной дамы, принужденной  покинуть  его  при  самых
трагических обстоятельствах. И сейчас же  воображение  ее  нарисовало  целую
драму, которая могла бы иметь громадный успех на сцепе. Она, конечно, играла
бы первую роль... Сколько бы слез она вызвала!.. Как  она  была  бы  хороша,
какое  бы  произвела  потрясающее  впечатление...  и  т.  д.  и  т.   п.   И
взволнованная, вся трепещущая,  она  хватала  Малыша,  сжимая  его  в  своих
объятиях, воображая себя на сцене и слыша целую бурю рукоплесканий...
     Как-то Малыш, смущенный ее ласками, спросил:
     - Мисс Анна!..
     - Что, милочка?
     - Я хотел бы вас спросить...
     - Говори, моя радость.
     - Вы не будете меня бранить?
     - Бранить? О нет, нет!
     - У каждого ребенка есть мама, не правда ли?
     - Да, мой ангел, у каждого есть своя мама.
     - Почему же я не знаю своей мамы?.
     - Почему?.. Потому что... - не сразу ответила озадаченная мисс  Уестон,
- потому что на это есть причина... но когда-нибудь ты увидишь свою  маму...
О, я уверена, что ты ее увидишь!..
     - Ведь вы не раз говорили, что она красивая, важная дама?..
     - Да, да, очень красивая и знатная!
     - Но почему же вы это знаете?..
     - По твоему виду... по твоей наружности! Вот потешный малютка,  вздумал
о чем расспрашивать! Ведь это же необходимо  для  драмы...  чтобы  она  была
важная, красивая... Но ты этого не поймешь!..
     - Да, я не понимаю! - ответил Малыш с  грустным  видом.  -  Мне  иногда
кажется, что моя мама умерла.
     - Умерла?.. О нет!.. Этого не надо думать... Если  бы  она  умерла,  то
драмы бы не было...
     - Какой драмы?..
     Мисс Анна Уестон вместо ответа только поцеловала его.
     - Но если она не умерла, - продолжал между тем  Малыш  с  прямолинейной
логикой, свойственной его возрасту, - и знатная дама, то зачем же  она  меня
покинула?..
     - Она была вынуждена это сделать, мой милый бебири!..  И  против  своей
воли!.. Зато потом, в конце...
     - Мисс Анна...
     - Что?..
     - А моя мама... это не вы?..
     - Кто? Я?.. Твоя мама?..
     - Ведь вы же называете меня своим ребенком!
     - Это всегда говорят так с детьми твоего  возраста,  мой  херувимчик!..
Бедняжка, он вообразил... Нет, я не твоя мама!.. Если бы ты был моим  сыном,
я бы тебя никогда не бросила... Нет, нет!
     И мисс Анна снова  расцеловала  Малыша,  который  ушел  от  нее  совсем
грустный.
     Бедный ребенок! Кому бы он ни принадлежал,  богатым  ли  родителям  или
несчастным беднякам, он одинаково рискует никогда не увидеть их, как  это  и
бывает обыкновенно со всеми детьми, найденными на улице!
     Беря на попечение ребенка, мисс Уестон мало думала о принимаемых ее  на
себя обязанностях относительно  его  будущего.  И  то,  что  ему  надо  дать
образование, сделать из него человека, пока не заботило ее, так как  он  был
еще слишком мал: ведь ему было только пять с половиной лет.  Но  в  чем  она
была твердо уверена, так это в том, что она его никогда не покинет. Конечно,
он не может всегда ездить вместе с ней из города в город, из одного театра в
другой, в особенности когда она направится за границу.  Тогда  она  поместит
его в пансион... в очень хороший пансион! Но покинуть - никогда!
     И она сказала однажды Элизе:
     - Он все делается милее, не правда ли? И какой у пего прелестный  нрав!
Его любовь вознаграждает меня за все, что я для него  делаю!..  И  какой  он
любознательный! По-моему, он гораздо  умнее  своих  лет!..  Но  как  он  мог
вообразить себе, что я его мать!.. Бедный  малютка...  Как  будто  его  мать
могла быть такой, как я! Наверно, она была женщина серьезная... степенная...
А все же, Элиза, нам следует с тобой подумать...
     - О чем, сударыня? - Да что из него сделать?
     - Что сделать... теперь?..
     - Нет, не  сейчас...  Он  пусть  себе  растет,  как  деревцо!..  А  вот
впоследствии, когда ему будет лет семь или восемь?..  Кажется,  в  эти  годы
детей посылают в школу ?
     Элиза  собиралась  ответить,  что  мальчишке  уже  нечего  привыкать  к
пансионской жизни после того, как он побывал в Ragged  school.  Его  следует
отправить в более подходящее заведение, но мисс Анна не дала ей высказаться:
     - Как ты думаешь, Элиза?..
     - О чем, сударыня?
     - Будет ли наш херувим любить театр?
     - Он-то?..
     - Да ты присмотрись к нему!..  Он  будет,  кажется,  красив...  У  него
чудные глаза... благородная осанка... О, уж теперь  заметно,  что  он  будет
восхитительным первым любовником.
     - Та-та-та! Вот вы и поехали!..
     - Я научу его играть па сцене...  Ученик  мисс  Анны  Уестон!  Как  это
хорошо будет звучать.
     - Через пятнадцать лет.
     - Так что ж, пусть и через пятнадцать лет! А  все  же  он  будет  тогда
прелестным молодым человеком, и все женщины...
     - ...будут вам завидовать! -  договорила  Элиза.  -  Знаем  мы  это!  А
по-моему, так вот что, сударыня.
     - Что, Элиза?
     - Этот ребенок никогда не согласится быть актером.
     - Почему?
     - Потому что он слишком серьезен для этого.
     - Ты, пожалуй, права! - согласилась  мисс  Уестон.  -  Впрочем,  увидим
потом.
     - Времени на это еще много, сударыня! Действительно, времени оставалось
еще много, и если бы, вопреки мнению Элизы, Малыш оказался способным  играть
на сцене, то все должно было кончиться к общему благополучию.
     Пока же мисс Уестон явилась удивительная мысль, мысль, только и могущая
зародиться в такой голове, как у нее, а  именно  -  она  решила,  что  Малыш
должен в ближайшем времени выступить на лимерикской сцене.
     Ему выступить на сцене!.. Поистине, только такая  взбалмошная  женщина,
какой была эта звезда современной сцены,  способна  была  выдумать  подобную
несообразность.
     - Впрочем, почему же несообразность?.. Пожалуй, даже мысль ее  была  на
этот раз вполне удачна.
     Мисс Уестон разучивала в ту пору одну из тех захватывающих пьес,  каких
немало в английском  репертуаре.  Драма  или,  вернее,  мелодрама  "Терзания
матери" извлекла уже из глаз целого поколения столько слез, что с успехом бы
можно было заполнить ими реки Соединенного королевства. В ней была роль  для
ребенка, покинутого по необходимости матерью, которого она потом  находит  в
самой ужасной нищете.
     Роль эта была, конечно, немой.  Ребенок,  исполнявший  ее,  должен  был
только подчиняться ласкам, объятиям, давать себя теребить во все стороны, но
не произносить ни одного слова.
     Наш герой как нельзя более подходил к этой роли и  ростом,  и  все  еще
бледным личиком, и  глазами,  столь  привыкшими  лить  слезы.  Каково  будет
впечатление, когда он появится на сцене, да  еще  рядом  со  своей  приемной
матерью! С каким увлечением,  каким  пылом  проведет  она  пятое  явление  в
третьем акте, ту сцену, когда у нее хотят отнять сына! Ведь изображаемое  на
сцене будет почти действительностью. Ее ужас и страх потерять ребенка  будут
почти реальны! Очевидно, успех в этой драме превзойдет всю прежнюю славу.
     Вскоре Малыша повели на репетиции. Он  был  удивлен  всем  увиденным  и
услышанным.  И  хотя  мисс  Уестон,  исполняя  роль,  называла  его   "своим
малюткой", но не плакала, прижимая его к своему сердцу. И  действительно,  к
чему плакать на всех  репетициях?  Не  портить  же  себе  понапрасну  глаза!
Достаточно, если будет плакать перед зрителями.
     Мальчик чувствовал себя смущенным. Он был совсем подавлен видом  темных
кулис, громадной пустой  залы  с  едва  пробивавшимся  в  нее  светом  через
маленькие окошечки в  конце  амфитеатра,  темной  и  унылой,  точно  в  доме
покойника. Однако Сиб - в пьесе он назывался Сибом - делал все, что от  него
требовали, и мисс Уестон  не  замедлила  предсказать,  что  он  будет  иметь
громадный успех и она тоже, разумеется.
     Может быть, ее уверенность была многими неразделяема? У актрисы не было
недостатка в завистниках и завистницах между "добрыми друзьями". Она не  раз
оскорбляла их самолюбие своими капризами, нисколько, впрочем, не  подозревая
этого. Теперь же она говорила направо и налево,  что  этот  ребенок  под  ее
руководством прославится когда-нибудь Кином  и  Мекреди  и  в  других  ролях
современной драмы!.. Действительно, это превышало уж всякую меру.
     Наконец настал день первого  представления.  Это  было  в  четверг,  19
октября. Понятно, что мисс Уестон была в очень нервном  настроении.  Она  то
хватала Сиба, целовала его, нервно сжимая, то раздражалась и прогоняла его.
     Нечего  удивляться,  что  Лимерикский  театр  вечером  был   переполнен
публикой. Этому немало способствовала и афиша:

                       К гастролям "мисс Анны Уестон
                       Представлено будет:
                       "ТЕРЗАНИЯ МАТЕРИ"
                       Драма знаменитого Фурпилля
     Мисс Анна Уестон исполнит роль герцогини Кендальской;
     роль Сиба будет
     исполнена Малышом,
     ребенком пяти лет и девяти месяцев от роду и т. д.

     Малыш был бы, наверно, очень доволен, если бы  прочел  афишу;  он  ведь
умел читать, а тут его имя выступало большими черными буквами на белом фоне!
     Но вместо радости его в уборной мисс Уестон ожидала печаль.
     До сих пор он не репетировал "в костюме", как выражаются за кулисами, и
выходил на сцену в своем красивом платье, в котором он и  теперь  приехал  в
театр. И вдруг в уборной, где лежал приготовленный дорогой туалет  герцогини
Кендальской, он увидел лохмотья, в которые Элиза собиралась его одеть.  Дело
в том, что в  этой  драме  мать  находит  покинутого  ею  ребенка  нищим,  в
лохмотьях, тогда как сама она важная герцогиня, разодетая в шелк,  бархат  и
кружева.
     Увидев лохмотья, Малыш решил, что его хотят  отослать  снова  в  Ragged
school.
     - Мисс Анна... мисс Анна! - вскричал он.
     - Что с тобой? - спросила мисс Уестон.
     - Не прогоняйте меня!..
     - Да кто же тебя прогоняет?.. Что ты выдумал?..
     - Но эта ужасная одежда.
     - Вот что!.. Он вообразил...
     - Да нет же, дурачок!.. Стой смирно! - строго сказала Элиза, одевая его
довольно грубо.
     - Ах, бедный херувим! - вскричала  растроганная  мисс  Уестон,  подводя
слегка себе брови тоненькой кисточкой. - Бедный ангел... -  продолжала  она,
накладывая на щеки румяна. - Если бы в зале это знали! Впрочем, они и  будут
это знать, Элиза...  Завтра  же  это  будет  напечатано  в  газетах...  Ведь
вообразил же он себе!..
     И она провела пуховкой по своим открытым плечам.
     - Да нет же... нет... глупый бебиш! Это только шутка...
     - Шутка, мисс Анна?..
     - Ну да, и плакать не надо!
     Она сама бы с удовольствием расплакалась, если бы не боялась  размазать
грим на лице. Элиза повторяла, качая головой:
     - Вы теперь сами видите, сударыня, что нам никогда не  удастся  сделать
из него актера!
     В это время Малыш грустный, со слезами на глазах, смотрел на надеваемые
на него лохмотья Сиба.
     Тогда мисс Уестон вздумалось подарить ему совсем  новую  гинею.  "Пусть
это будет его первым гонораром", - сказала она. И ребенок, живо  утешившись,
с удовольствием полюбовавшись на золотую монету, спрятал ее в карман.
     Затем мисс Анна, приласкав его в последний раз, пошла на сцену, наказав
Элизе не выпускать ребенка из уборной до третьего  действия,  в  котором  он
должен был появиться.
     Все места в театре были заняты, несмотря на то,  что  пьеса  далеко  не
была новинкой. Она выдержала более тысячи  представлений  на  разных  сценах
Соединенного королевства, как это  часто  бывает  с  произведениями  хотя  и
посредственными, но полными реализма.
     Первое  действие  прошло  прекрасно.  Восторженные  рукоплескания  были
вполне заслуженной наградой мисс Уестон, увлекшей зрителей  своим  блестящим
талантом и страстностью игры.
     После  первого  акта  герцогиня  Кендальская  вернулась  в  уборную,  к
великому удивлению Сиба, сняла свой богатый туалет  из  шелка  и  бархата  и
надела платье простой служанки - перемена, вызванная  особыми  соображениями
драматурга, на которых нам не стоит останавливаться.
     Малыш, сбитый с толку, испуганный, с  удивлением  смотрел  на  странное
превращение.
     Вскоре послышался голос помощника  режиссера,  голос,  заставивший  его
вздрогнуть, и "служанка", сделав ему знак рукой, сказала:
     - Подожди, беби... скоро твоя очередь. И ушла на сцену.
     Служанка имела такой же успех, как герцогиня в первом акте,  и  занавес
опустился среди еще более шумных аплодисментов.
     Положительно,  "добрым  подругам"   мисс   Уестон   не   представлялось
возможности доставить ей ни малейшего неудовольствия.
     Она вернулась в уборную и, усталая,  опустилась  на  диван,  приберегая
силы для следующего, третьего действия. На этот раз опять перемена  костюма.
Теперь это более уж не служанка, это дама, одетая в глубокий траур,  немного
постаревшая, так как между вторым и третьим актом проходит пять лет.
     Малыш с широко раскрытыми глазами совсем застыл в своем углу,  не  смея
ни шевельнуться, ни дышать. Мисс  Уестон,  сильно  взволнованная,  почти  не
обратила на него внимания.
     Она обратилась к нему, когда уже была совсем готова.
     - Знаешь, Малыш, - сказала она, - скоро твоя очередь.
     - Моя, мисс Анна?..
     - И не забудь же, что тебя зовут Сиб.
     - Сиб?.. Да, да!
     - Элиза, повторяй ему все время,  что  его  зовут  Сибом,  пока  ты  не
сведешь его вниз к режиссеру.
     - Слушаю, сударыня.
     - А главное, чтобы он не опоздал. К тому же ты знаешь, - погрозила  она
пальцем ребенку, - у тебя отнимут тогда гинею. Так смотри же, не забывай...
     - А то посадят в тюрьму, - прибавила Элиза, делая страшные глаза.
     Так называемый Сиб ощупал гинею в кармане, решив ни за  что  с  нею  не
расставаться.
     Наконец настал торжественный  момент.  Элиза,  схватив  Сиба  за  руку,
повела его на сцену.
     Он был ослеплен ярким светом газа, растерялся среди  сутолоки  актеров,
смотревших  со  смехом  ему  в  лицо,  и  чувствовал  себя  пристыженным   в
отвратительной нищенской одежде!
     Наконец раздались три удара.
     Сиб задрожал, точно они пришлись по его спине.
     Занавес поднялся.
     На  сцене,  декорации  которой  изображали  хижину,   находилась   одна
герцогиня Кендальская, говорившая  свой  монолог.  Вскоре  дверь  в  глубине
откроется, и в ней появится с протянутой рукой ребенок, который окажется  ее
собственным. Надо заметить, что еще на репетициях Малыш очень огорчался тем,
что его заставляли просить милостыню. Ведь его  врожденная  гордость  всегда
возмущалась, когда ему  приходилось  вымаливать  подаяние  в  приюте  Ragged
school. Правда, мисс Анна Уестон сказала, что это делается только для  виду,
но все же оно было ему совсем не по нутру... В своей наивности  он  принимал
все за правду и воображал себя несчастным Сибом.
     Ожидая своего выхода в то время как режиссер держа