л его за руку,  Малыш
смотрел  в  щелочку  двери.  С  каким   удивлением   рассматривал   он   эту
переполненную зрителями залу, многочисленные лампочки вдоль рампы, громадную
люстру, висящую в воздухе, точно огненный шар. Это было совсем не то, что он
видел, когда присутствовал в представлениях, сидя в ложе.
     В эту минуту режиссер сказал ему:
     - Ну, будь же внимателен, Сиб!
     - Да, сударь.
     - Помни же... ты пойдешь прямо к маме, только смотри не упади!
     - Хорошо, сударь.
     - Ты протянешь руку...
     - Да, сударь... вот так?
     И он показал сжатую руку.
     - Да нет же, дурак!.. Так показывают кулак!.. Ты должен идти с открытой
рукой, потому что просишь милостыню...
     - Да, сударь.
     - И не произноси ни слова... ни одного!
     - Да, сударь.
     Дверь в хижину отворилась, и режиссер вытолкнул Малыша на сцену.
     Малыш делал первые  шаги  в  сценической  карьере.  Боже,  как  у  него
колотилось сердце!
     Со всех концов залы послышался одобрительный шепот, в то время как  Сиб
с дрожащей рукой и опущенными глазами  нерешительно  приближался  к  даме  в
трауре. Заметно было, что  он  привык  к  лохмотьям,  которые  нисколько  не
стесняли его.
     Ему сделали овацию, что окончательно смутило его.
     Вдруг герцогиня встает, смотрит на него, откидываясь  назад,  открывает
объятия.
     Из ее груди вылетает раздирающий душу крик:
     - Это он!.. Он!.. Я узнаю его!.. Это Сиб... этой мой ребенок!
     И она притягивает его к себе,  прижимает  к  своему  сердцу,  покрывает
поцелуями. Он все молчит. Она плачет, на  этот  раз  настоящими  слезами,  и
восклицает:
     - Мой ребенок... это несчастное маленькое  создание,  просящее  у  меня
милостыню!
     Это начинает волновать Сиба, и, хотя ему запрещено разговаривать, он не
выдерживает.
     - Я ваш ребенок? - спрашивает он.
     - Молчи! - говорит тихонько мисс Уестон.
     Затем продолжает:
     - Небо в наказание отняло его у меня и вот сегодня возвращает!
     Она произносит все эти отрывочные фразы среди  рыданий,  покрывая  Сиба
поцелуями, обливая его слезами. Никогда никто не ласкал так мальчика,  никто
не прижимал так к своему трепещущему сердцу!
     Герцогиня, прислушиваясь, вдруг вскакивает.
     - Сиб, - кричит она - ты меня никогда больше не покинешь!
     - Нет, мисс Анна!
     - Да замолчи же! - говорит она, рискуя быть услышанной в зале.
     В  это  время  дверь  в  хижину  неожиданно  отворяется,  и  на  пороге
показываются двое мужчин.
     Один из них муж, другой - судебный следователь.
     - Возьмите этого ребенка, - говорит муж следователю. -  Он  принадлежит
мне!
     - Нет, это не ваш  сын!  -  отвечает  герцогиня,  таща  Сиба  в  другую
сторону.
     - Вы не мой папа! - восклицает мальчик. Пальцы мисс Уестон  так  сильно
сжимают ему руку, что  он  не  может  удержаться  от  крика.  Но  крик  этот
приходится кстати и ничем не мешает ходу пьесы. Теперь герцогиня -  это  уже
мать, защищающая своего ребенка, это львица, которая никому не отдаст своего
львенка!
     К тому же и львенок, принимающий все за правду, начинает сам защищаться
и, вырвавшись из рук герцога, бежит к герцогине.
     - Ах, мисс Анна, - говорит он, - зачем же вы мне говорили,  что  вы  не
моя мама!
     - Да замолчишь ли ты, несчастный! Молчи же! -  шепчет  она,  тогда  как
герцог и судебный следователь, видимо, совсем озадачены.
     - Да, да, - отвечает Сиб, - вы моя мама... я  ведь  говорил  вам,  мисс
Анна, что вы моя настоящая мама!
     Зрители начинают догадываться, что это "не  входит  в  роль".  Слышится
шепот, смех. Некоторые шутки  ради  аплодируют.  А  между  тем  им,  скорее,
следовало бы плакать, так как бедный ребенок, думавший, что нашел свою  мать
в герцогине Кендальской, был достоин сожаления!
     Мисс Анна Уестон почувствовала всю смешную сторону своего положения. До
нее доносились из-за кулис насмешливые замечания "добрых подруг".
     Возмущенная, измученная, она  почувствовала  страшный  прилив  злобы...
Причиной всему был этот дурачок, которого она хотела в эту минуту  разорвать
на части! Но тут силы ее покинули, и она упала  без  чувств  в  тот  момент,
когда опускался занавес при безумном хохоте зрителей.
     В ту же ночь мисс Анна Уестон  покинула  город  в  сопровождении  Элизы
Корбетт. Она отказывалась от дальнейших представлений, назначенных на той же
неделе, и уплачивала неустойку. Никогда более она не появится на лимерикской
     Что же касается Малыша, то о нем даже не спросили.  Она  отделалась  от
него, как от надоевшей вещи. Нет такой привязанности, которая  не  порвалась
бы, когда задето самолюбие.
     Малыш, оставшись один, ничего не понимая, но чувствуя, что был причиной
большого несчастья, ушел никем не  замеченный.  Он  пробродил  всю  ночь  по
улицам Лимерика и зашел наконец  в  какой-то  большой  сад  с  разбросанными
маленькими домиками и каменными плитами с крестами.
     Посредине возвышалось огромное здание, совсем  темное  со  стороны,  не
освещенной луной.
     Это было  Лимерикское  кладбище  с  массой  зелени,  усыпанными  песком
дорожками, лужайками  и  ручейками,  составляющими  любимое  место  прогулок
обывателей города.  Каменные  плиты  были  могилами,  домики  -  надгробными
памятниками, а здание - готическим собором св. Марии.
     Малыш провел здесь ночь, лежа на камне  под  сенью  церкви,  дрожа  при
малейшем звуке,  боясь  появления  этого  противного  герцога  Кендальского,
хотевшего его поймать. И мисс Анны нет здесь, чтобы защитить его! Его унесут
далеко... далеко... в страны, где будут страшные звери. Он никогда не увидит
своей мамы. И крупные слезы катились по лицу ребенка.
     Под утро Малыш услыхал, что его кто-то зовет.
     Около  него  стояли  мужчина  и  женщина,  фермеры,  шедшие  в  контору
дилижансов и нечаянно наткнувшиеся на него.
     - Что ты здесь делаешь? - спросил фермер.
     Малыш так сильно всхлипывал, что был не в состоянии отвечать.
     - Скажи же, что ты здесь делаешь? - повторила фермерша более ласково.
     Но Малыш продолжал молчать.
     - Где твой папа? - спросила она тогда.
     - У меня нет папы! - ответил он наконец.
     - А твоя мама?
     - У меня ее тоже больше нет!
     И он с мольбою потянулся к фермерше.
     - Это покинутый ребенок, - с болью в голосе сказал фермер.
     Если бы Малыш был хорошо одет, фермер бы решил, что  это  заблудившийся
ребенок, и, конечно, сделал бы все возможное, чтобы разыскать его семью; но,
видя лохмотья, был убежден, что это одно из тех несчастных созданий, которые
никому не принадлежат.
     - Пойдем с нами, - помолчав, решил он.
     И, посадив Малыша к жене на руки, сказал убежденно:
     - Одним ребенком больше для нас  ничего  не  составит,  не  правда  ли,
Мартина?
     - Конечно, Мартен!
     И Мартина осушила поцелуями крупные слезы Малыша.


        ^TГлава восьмая - КЕРУАНСКАЯ ФЕРМА^U

     Что Малышу не особенно счастливо жилось в провинции Ульстер - об  этом,
кажется, нетрудно догадаться, хотя никто  достоверно  не  знал,  где  и  как
провел он свои первые годы в графстве Донегаль.
     Коннаутская провинция была для него тоже не  особенно  милостива,  если
вспомнить пребывание сначала у хозяина марионеток, а потом в Ragged school.
     Когда в Мюнстерской провинции водворился у  знаменитой  актрисы,  можно
было, кажется, надеяться, что он  покончил  с  нищетой.  Ничуть  не  бывало!
Теперь судьба забросила Малыша вглубь Керри, на юго-запад Ирландии.  Хорошо,
если бы теперь ему посчастливилось не расставаться более с  добрыми  людьми,
приютившими его.
     Ферма  Керуан  находилась   в   Керрийском   графстве,   в   одном   из
северо-восточных уездов, близ  реки  Кашен.  Милях  в  двенадцати  -  Трали,
откуда, если верить  преданию,  отправился  в  шестом  столетии  С.  Брендон
открывать Америку до Колумба. В Трали  соединяются  многочисленные  железные
пути Южной Ирландии.
     В этой области находятся Кланарадерские и Стекские горы, самые  высокие
на острове. Милях в тридцати  к  западу  развертывается  глубоко  вырезанное
побережье с дугообразной Керрийской бухтой, размываемой морскими волнами.
     Вспомним  приведенные  нами  выше  слова   О'Коннеля:   "Ирландия   для
ирландцев!" И вот  в  каком  смысле  Ирландию  можно  считать  принадлежащей
ирландцам.
     Существующие  в  ней  триста   тысяч   ферм   принадлежат   иностранным
владельцам. Из этого числа пятьдесят тысяч занимают более  чем  по  двадцати
четырех акров, то есть двенадцать гектаров, восемь  тысяч  -  от  восьми  до
двенадцати. Все остальные - еще меньше. Из этого не  следует,  что  владения
все раздроблены. Напротив! Есть, например, три имения,  составляющие  каждое
более ста тысяч акров; так, имение  Ричарда  Барриджа  простирается  на  сто
шестьдесят тысяч акров.
     Но что представляют они в сравнении с владениями лендлордов  Шотландии!
Например, граф Бредальбан владеет  четырьмястами  тридцатью  пятью  тысячами
акров, Матисон - четырьмястами шестью тысячами  акров,  герцог  Сутерланд  -
миллионом  двумястами  тысячами  акров.  Ведь  это  почти  равняется  целому
графству!
     Правда, после победы англонормандцев в  1100  году  остров  Сестры  был
признан феодальным, и земля его осталась феодальной.
     Герцог  Рокингам  был  в  то  время  одним  из   важнейших   лендлордов
Керрийского  графства.  Владение  его  занимало  полтораста  тысяч  акров  и
состояло из пахотной земли, лугов, лесов, озер и тысячи пятисот ферм. Он был
иностранец,  один  из  тех,  которых  ирландцы  называют   "отсутствующими".
Последствием их  "отсутствия"  является  всегда  вывоз  из  Ирландии  денег,
добытых трудом ирландского народа.
     Не надо забывать, что Зеленый Ирин не является  частью  Великобритании,
состоящей  исключительно  из  Шотландии  и  Англии.  Герцог   Рокингам   был
шотландский лорд. Подобно многим другим, владеющим девятью десятыми острова,
он ни разу не потрудился посетить свои земли, и его вассалы не имели  о  нем
ни  малейшего  понятия.  За   определенную   ежегодную   сумму   землю   его
эксплуатировали откупщики, которые и отдавали ее  частями  в  аренду.  Таким
образом, и Керуанская  ферма  находилась  в  зависимости  от  некоего  Джона
Эльдона, агента герцога Рокингама.
     Ферма была не из значительных, занимала лишь сотню  акров.  К  тому  же
почва,  орошаемая  верхним  течением  Кашена,  была  мало  благоприятна  для
обработки и требовала усиленного труда  крестьянина,  обязанного  уплачивать
аренду, да еще по фунту в год за каждый акр.
     Таковы были условия Керуанской фермы, управляемой фермером Мак-Карти.
     В Ирландии есть, конечно, добрые владельцы, но  арендаторам  приходится
большей частью иметь дело не с ними, а с их доверенными,  людьми  грубыми  и
беспощадными. Следует заметить, что  аристократия,  довольно  либеральная  в
Англии  и  Шотландии,  в  Ирландии  скорее  реакционна.  Вместо  того  чтобы
отпустить вожжи, она их натягивает.
     Мартен Мак-Карти, полный сил - ему исполнилось пятьдесят  два  года,  -
был одним из лучших фермеров  в  этой  местности.  Трудолюбивый,  опытный  в
земледелии, научивший тому же своих детей, ставших теперь  его  помощниками,
он сумел скопить небольшую сумму, несмотря на все обязательства  и  платежи,
обременяющие ирландского крестьянина.
     Жену Мартена, как мы уже знаем,  звали  Мартиной.  Она  была  примерной
хозяйкой. В пятьдесят лет она работала, как двадцатилетняя женщина. Зимой, в
свободное от хозяйства время, усердно пряла, сидя у пылающего очага.
     Семейство  Мак-Карти,  проводящее  большую  часть  времени  на   чистом
воздухе, занимаясь физическим  трудом,  имело  превосходное  здоровье  и  не
прибегало ни к врачам, ни к лекарствам. Оно происходило от породы ирландских
земледельцев, легко уживающихся как среди  лугов  Америки,  так  и  в  Новой
Зеландии и Австралии. Будем надеяться, что этим достойным людям не  придется
эмигрировать за океан. Дай Бог, чтобы их остров не отбросил их от себя,  как
многих других своих сынов!
     Во  главе  семьи  стояла  мать  Мартена,  всеми  любимая  и   уважаемая
семидесятилетняя женщина, муж которой управлял прежде этой фермой. Бабушка -
так  ее  все  величали  -  помогала,  насколько  могла,  своей  невестке  по
хозяйству, пряла пряжу.
     Старший сын, Мюрдок, двадцати семи лет, более образованный,  чем  отец,
интересовался вопросами, волновавшими Ирландию, и родные  всегда  опасались,
чтобы он не попал в какую-нибудь  скверную  историю.  Мюрдок  принадлежал  к
числу людей, только и думающих о возвращении home rule, то есть о  торжестве
автономии, не подозревая, что home rule  имеет  в  виду  более  политические
реформы, чем социальные. Между тем эти-то  последние  более  всего  и  нужны
Ирландии, угнетаемой до сих пор суровым феодальным режимом.
     Мюрдок, здоровенный малый, мрачный, необщительный, недавно  женился  на
Китти, дочери соседнего фермера. Прелестная молодая  женщина,  любимая  всей
семьей Мак-Карти, обладала той  спокойной,  гордой  красотой  и  благородной
осанкой, которые часто встречаются среди низших классов Ирландии.
     Лицо ее оживлялось большими голубыми глазами, белокурые волосы  красиво
вились под украшенным лентами чепчиком. Китти очень любила мужа,  и  Мюрдок,
который никогда не смеялся, все же иногда улыбался, глядя на  нее,  так  как
чувствовал к ней глубокую  привязанность.  Она,  пользуясь  своим  влиянием,
всегда  сдерживала   его,   когда   появлялся   какой-нибудь   пропагандист,
утверждавший, что  никакое  соглашение  немыслимо  между  лендлордами  и  их
данниками.
     Нечего и говорить,  что  Мак-Карти,  как  хорошие  католики,  видели  в
протестантах своих врагов {Общепринятый взгляд  всех  ирландцев,  сделавших,
однако,  исключение  для  Парвелля,  когда   этот   "некоронованный   король
Ирландии", как его называли, управлял несколько лет спустя (1879) знаменитой
"национальной лигой", образованной для осуществления аграрной реформы.}.
     Мюрдок любил посещать митинги, и у Китти всегда сжималось сердце, когда
он уезжал в Трали или  в  какую-нибудь  другую  соседнюю  деревню.  На  этих
собраниях он  говорил  с  врожденным  у  ирландцев  красноречием;  и,  когда
возвращался домой, Китти  сразу  угадывала  по  лицу  мужа  волновавшие  его
чувства.  И,  слушая  вырывавшийся  у  него  призыв  к  аграрной  революции,
прилагала немало стараний, чтобы успокоить Мюрдока.
     - Милый, - говорила она, - надо иметь терпение... покорность...
     - Терпение, - отвечал он, - когда годы уходят и ничего не  достигается?
Покорность,  когда  видишь  таких  честных  тружениц,  как   наша   бабушка,
остающихся такими же бедными после целой жизни усиленного  труда?  Оставаясь
вечно терпеливым и покорным, моя бедная Китти,  доходишь  до  того,  что  ко
всему начинаешь приспособляться, теряешь сознание своих прав, сгибаешься под
игом, чего я не сделаю никогда...  Никогда!  -  повторял  он  гордо,  подняв
голову.
     У Мартена было еще двое сыновей: Пат, или Патрик, и Сим, или Симеон,  -
один двадцати пяти, другой девятнадцати лет.
     Пат ездил обыкновенно по торговым делам в качестве матроса на одном  из
судов почтенной фирмы Маркард из Ливерпуля; что касается  Сима,  то  он  был
незаменимым помощником отцу в полевых работах  и  в  уходе  за  скотом.  Сим
беспрекословно слушался старшего  брата  и  относился  к  нему  с  таким  же
уважением, как если бы он был  главой  семейства.  Будучи  самым  младшим  и
поэтому наиболее избалованным, Сим был склонен к веселости, таящейся  всегда
в  характере  ирландца.  Любил  побалагурить,  посмеяться,   оживляя   своим
присутствием эту строгую патриархальную семью.  Очень  подвижной,  он  резко
отличался от серьезного уравновешенного Мюрдока.
     Такова была эта честная, трудолюбивая семья,  в  которой  суждено  было
жить Малышу. Какая разница между унизительным существованием в Ragged school
и  этой  здоровой,  благотворно  влияющей  жизнью  ирландской  фермы!..  Нет
сомнения, что эта перемена подействует  на  его  детское,  рано  развившееся
воображение. Правда, он провел несколько недель в благоприятной обстановке у
мисс Уестон, но там не было  искренности  чувства,  извращенного  привычками
театрального мира.
     Строения, находящиеся в пользовании Мак-Карти, не были многочисленны. В
богатых местностях Соединенного  королевства  подобные  фермы  обставлены  с
гораздо большей роскошью.
     Но ведь благосостояние фермы зависит главным образом от ее  хозяина,  а
обширность ее не играет здесь важной роли. Заметим еще, что Мак-Карти не был
счастливым "собственником", владеющим  небольшим  участком.  Он  был  просто
одним из многочисленных данников герцога  Рокингама,  или,  если  можно  так
выразиться, одной из сотен земледельческих машин, пущенных  в  действие  для
обработки владений лендлорда.
     Главное строение, лишь наполовину каменное, состояло из одного этажа, в
котором находились комнаты бабушки, Мартена с Мартиной  и  старшего  сына  с
женой, с большим общим залом посредине, служившим в тоже время  и  столовой.
Наверху, рядом с  чердачным  помещением,  была  небольшая  комната  с  двумя
окошечками, в которой жил Сим, а также Пат во  время  своих  кратковременных
приездов.
     Около главного дома расположились с одной  стороны  амбары,  в  которых
хранились запасы и инструменты, с  другой  -  коровник,  овчарня,  молочная,
свиной хлев и птичий двор.
     Постройки долгое время оставались  без  ремонта,  и  это  придавало  им
довольно неуютный вид. Кое-где торчали  в  виде  заплат  разнородные  доски,
половинки дверей, куски ставней, обломки старых судов и куски штукатурки,  а
на крыши были положены большие камни, чтобы не дать  сильным  порывам  ветра
сорвать их. Широкий  двор  с  воротами  на  двух  стойках  разделял  здания,
обнесенные живой изгородью с пестреющими в ней фуксиями,  обильно  растущими
во  всех  ирландских  селениях.   Внутри   двора   на   зеленеющей   лужайке
прогуливались  домашние  птицы,  а  посредине  находился  пруд,  окаймленный
кустами диких азалий и желтыми маргаритками.
     Крыши зданий зеленели и пестрели не  меньше  двора.  На  них  виднелись
разнообразнейшие  растения,  чарующие  взор,  преимущественно   же   фуксии,
колеблемые малейшим дуновением ветра. Что касается стен, то  не  приходилось
сокрушаться, что своими заплатами они напоминают одежду нищего. Их  покрывал
тройной ряд плюща, такого густого и могучего, что, кажется, он был  способен
заменить с успехом эти стены в случае их разрушения.
     Между фермой и полями тянулся огород, засеянный овощами, в  особенности
репой, капустой и картофелем. Огород был окружен деревцами.
     Здесь встречался остролистник, с его колючими  ярко-зелеными  листьями,
напоминающими странной формы раковины, тисы, растущие на свободе, до которых
не касались садовые ножницы, придающие им обычно форму  бутылки  или  лампы.
Немного поодаль красовался целый лесок ясеневых  деревьев,  самых,  пожалуй,
красивых деревьев той местности. Вперемежку росли зеленые  буковые  деревья,
окрашенные местами  в  ярко-красный  цвет,  земляничные  кусты,  достигающие
значительной  высоты,  рябина,  напоминающая  виноградник,  но  с   тяжелыми
коралловыми гроздьями.
     Не далее трех миль от этой местности уже чувствуется  повышение  почвы,
зависящее от разветвления Кланарадерской цепи гор,  покрытой  целыми  лесами
елей.
     Ферма не могла похвастаться высокими доходами от  земледелия.  Пшеница,
засеваемая  Мак-Карти  в  небольшом  количестве,  не  отличалась  ни  длиною
колосьев, ни  весом  зерна.  Овес  вырастал  довольно  тощим,  что  особенно
печалило, так как семья расходовала много  овсяной  муки.  Гораздо  выгоднее
было сеять ячмень, но особенно рожь. Климат же настолько  суров,  что  жатва
наступает в октябре и ноябре.
     На огороде первое место  отводится  картофелю.  Он  сост