Итак, Малыш находился уже девять месяцев на попечении старой, одуревшей
Крисе, бедного, покорного судьбе Грипа  и  О'Бодкинса,  этой  живой  машины,
регистрирующей приходы и расходы школы. И все же  он  сумел  устоять  против
столь гибельных влияний. Его имя еще не красовалось в  большой  директорской
книге в рубриках: корь, скарлатина и другие детские болезни, - иначе счеты с
ним были бы уже давно сведены...  и  приведены  к  общему  итогу  -  большой
братской могиле, предназначенной галуейским оборванцам.
     Но если относительно здоровья можно было не бояться за него, то  нельзя
было сказать того же о его нравственном  развитии.  Сможет  ли  он  устоять,
находясь  в  постоянном  соприкосновении  с  этими  "rogues",  как   говорят
англичане, среди этих плутов,  порочных  до  мозга  костей,  детей,  которые
происходят неизвестно откуда  и  родители  которых  были  по  большей  части
каторжники или даже казненные преступники? Между ними был  даже  один,  мать
которого "отсиживала" на острове Норфолк, в  австралийских  морях,  а  отец,
приговоренный к смерти  за  убийство,  окончил  существование  в  Ньюгетской
тюрьме от руки знаменитого палача Берри.
     Этого  мальчика  звали  Каркер.  В  двенадцать  лет  он   казался   уже
предназначенным следовать по стопам родителей. Нет ничего удивительного, что
среди этого ужасного сброда он  пользовался  авторитетом;  будучи  развращен
сам, он развращал других, имел поклонников и союзников, был всегда во  главе
самых  злых,  готовый  на  какую-нибудь  мерзость,  в  ожидании  "настоящих"
преступлений, когда наконец школа выкинет его на большую дорогу.
     Малыш питал к Каркеру непреодолимое отвращение, однако смотря на него с
изумлением. Посудите сами, ведь он был сыном повешенного!
     Школы эти вообще непохожи на современные учебные  заведения,  где  даже
воздух распределен с математическим расчетом по числу учеников. Здесь солома
заменяет постель, которая не требует никаких забот, так как ее даже  никогда
не переворачивают. Что касается столовой, то к чему она, когда пищей  служат
только хлебные корки да картофель? Учебная часть находится в полном  ведении
О'Бодкинса. Он должен был учить чтению, письму и арифметике, но  не  нашлось
бы и десятка из всех его учеников, которые, пробыв несколько  лет  в  школе,
были бы в состоянии прочесть вывеску.  Малыш,  хотя  и  был  самым  младшим,
выделялся среди товарищей любовью к науке, за что на  него  сыпалось  немало
насмешек. Как грустно, и как велика общественная ответственность, когда  ум,
ищущий познаний, остается без образования! Почем знать, сколько теряется при
бездействии молодого мозга, в который природа вложила,  может  быть,  добрые
семена?..
     Если ученики школы плохо работали головой, то это не означало, что руки
их занимались  честным  трудом.  Собирать  где  придется  топливо  на  зиму,
выпрашивать  себе  одежду  у  добрых  людей,  сгребать  навоз,  чтобы  потом
продавать его на фермы за несколько копперов, - занятие, особенно поощряемое
О'Бодкинсом, рыться в отбросах на углах улиц, стараясь притом прийти  раньше
собак, а в случае и вести с ними отчаянную драку, -  таковы  были  обыденные
занятия детей. Игр, забав, не существовало, если не считать за  удовольствие
царапать, щипать, кусать и колотить друг друга ногами и кулаками, не  говоря
уж о злых проделках, которые подстраивались несчастному Грипу. Бедный  малый
относился ко всему довольно  равнодушно,  что  побуждало  Каркера  и  других
приставать к нему и преследовать его с удивительной жестокостью.
     Единственная  чистая  комната  в  школе  принадлежала  директору.   Он,
понятно, никого не впускал в нее.  Но  охотно  предоставлял  своим  ученикам
шляться целыми днями по улицам и всегда с  неудовольствием  относился  к  их
раннему, по его мнению, возвращению, объясняемому потребностью  в  пище  или
сне.
     За свою сдержанность и хорошие  задатки  Малыш  чаще  всех  подвергался
насмешкам и грубостям Каркера и его друзей. Он старался не  жаловаться.  Ах,
как жаль, что он не был силен! С каким наслаждением он ответил бы ударом  на
удар, заставил бы уважать себя, и какой злобой  наполнялось  его  сердце  от
сознания своего бессилия!
     Он  реже  всех  выходил  из  школы,  довольный,  что  мог  отдохнуть  в
отсутствие крикливой ватаги. Он, может быть, оставался в проигрыше, так  как
лишался какого-нибудь огрызка, который мог быть им найден, или купленного на
собранную милостыню куска черствого пирога. Но  ему  противно  было  просить
подаяния, бегать за экипажами в надежде получить монету, а главное,  таскать
что-нибудь потихоньку с лотков. Нет, он предпочитал оставаться с Грипом.
     - Ты никуда не идешь? - спрашивал тот.
     - Нет, Грип.
     - Каркер тебя прибьет, если ты ничего сегодня не принесешь!
     - Пусть бьет.
     Грип чувствовал расположение к Малышу и пользовался взаимностью. Будучи
довольно неглупым, умея читать и писать, он учил  ребенка  всему,  что  знал
сам.
     К тому же Грип знал много  интересных  историй  и  умел  презабавно  их
рассказывать.
     Когда раздавались  громкие  взрывы  его  смеха,  Малышу  казалось,  что
мрачная темнота школы озарялась вдруг лучом света.
     Что особенно его возмущало, так  это  злые  шутки  учеников  по  адресу
бедного Грипа, который, как мы уже говорили, относился к ним  с  философским
спокойствием.
     - Грип!.. - говорил иногда Малыш.
     - Чего тебе?
     - Каркер очень злой?
     - Конечно... злой.
     - Отчего ты его не бьешь?..
     - Бить?..
     - Да, и других тоже?..
     Грип пожимал плечами.
     - Разве ты не сильный, Грип?..
     - Право, не знаю.
     - Смотри, какие у тебя большие руки и ноги...
     Грип был действительно велик, но длинен и тощ, как проволока.
     - Так почему же, Грип, ты не поколотишь его?
     - Потому что не стоит!
     - Ах! Если бы мне такие руки и ноги, как у тебя...
     - Лучше всего пользоваться ими для работы.
     - Ты думаешь?
     - Конечно.
     - Ну, так и будем работать!.. Попробуем... хочешь?..
     И Грип соглашался.
     Иногда они вместе выходили из дома. Грип старался всегда брать с  собой
ребенка, когда ему приходилось идти по делу. Малыш был ужасно одет,  на  нем
висели какие-то лохмотья: брюки порваны, куртка  светилась  насквозь,  шапка
без дна, ноги обуты  в  опорки  с  отвалившимися  подошвами.  Грип,  правда,
выглядел не лучше. Пара была вполне подходящая. В хорошую погоду еще сносно,
но в Северной Ирландии хорошая погода такое же редкое явление,  как  хороший
обед за столом Педди. И когда в дождь или  в  снег,  с  посиневшими  лицами,
красными от ветра  глазами,  промокшими  насквозь  лохмотьями,  они  бежали,
держась за руки, у каждого прохожего должно было  бы  сжиматься  сердце  при
виде их.
     Они бегали таким  образом  по  улицам  Галуея,  похожего  на  испанскую
деревеньку, окруженные равнодушной толпой. Малышу очень хотелось знать,  что
делалось там, внутри домов. Но сквозь узкие окна и  опущенные  шторы  нельзя
было ничего различить. Они казались  ему  большими  сундуками,  наполненными
деньгами. А гостиницы, куда приезжали путешественники в каретах? Как  хороши
должны были быть в них комнаты, особенно в "Royal Hotel"! Как хорошо было бы
на них взглянуть! Но лакей прогнал бы их, как собак, или, что еще хуже,  как
нищих: собак ведь все же иногда ласкают!..
     И  когда  они  останавливались  перед  магазинами,  должно  признаться,
скудными, вещи, красовавшиеся в окнах, казались им необычайно  драгоценными.
Какие взгляды бросали они то на выставленную одежду,  то  на  сапоги,  когда
сами ходили чуть не босиком! Узнают ли они когда-нибудь  удовольствие  иметь
платье, сшитое по  их  мерке,  сапоги,  сделанные  по  ноге?  Нет,  по  всей
вероятности, этот день никогда не наступит ни для них, ни для многих  других
несчастных, осужденных всю жизнь довольствоваться обносками в объедками.
     Через окна мясных лавок они любовались на громадные  туши,  висящие  на
крюках, и которых хватило бы, чтобы  кормить  досыта  в  продолжение  целого
месяца всю Ragged school. При виде их у Грипа и Малыша  невольно  открывался
рот, а мучительные спазмы сжимали желудок.
     - Ну-ка, Малыш, - говорил шутливо  Грип,  поработай  челюстями!..  Тебе
будет казаться, что ты и вправду ешь!
     Стоя перед булками и тому подобными  печеньями,  они  чувствовали,  что
зубы их точно удлиняются,  слюна  наполняет  рот,  и  Малыш,  весь  бледный,
бормотал:
     - Как это, должно быть, вкусно!
     - И очень даже! - подтверждал Грип.
     - Разве ты пробовал?
     - Да, один раз.
     - Ах! - вздыхал Малыш.
     Он никогда ничего подобного не ел ни у Торнпиппа, ни, конечно, в Ragged
school.
     Раз одна дама, разжалобившись при виде его бледного  личика,  спросила,
не хочет ли он съесть пирожок.
     - Я предпочел бы булку, сударыня, - ответил он.
     - Почему же так, дитя мое?
     - Потому что она больше.
     Однажды Грип, получив за исполненное поручение несколько пенсов,  купил
пирожное, которое было испечено не менее недели тому назад.
     - Что, вкусно? - спросил он Малыша.
     - О!.. Оно как будто сладкое!
     - Я думаю, что сладкое, - смеялся Грип, - когда оно с сахаром!
     Иногда Грпп и  Малыш  ходили  гулять  к  предместью  Солтхилля,  откуда
открывался вид на весь залив, один из живописнейших  в  Ирландии:  виднелись
три Аранских острова, расположенных у самого  входа,  подобно  трем  конусам
Вигского залива - опять сходство с Испанией, -  а  позади  дикие  Бурренскпе
горы, Кларские и Могерские скалы.  Затем  возвращались  опять  к  порту,  на
набережные, вдоль доков, начатых в то  время,  когда  Галуей  предназначался
быть начальным пунктом  атлантической  линии,  кратчайшей  между  Европой  и
Соединенными Штатами Америки.
     Когда взор  их  останавливался  на  кораблях,  стоящих  в  гавани,  они
чувствовали какое-то непреодолимое влечение к морю, которое - они были в том
уверены - менее жестоко к бедным, чем  земля,  обещало  лучшую  жизнь  среди
простора своих вод, далеко от городской заразы; жизнь моряка могла сохранить
здоровье ребенку и дать пропитание человеку.
     - Как, должно быть, хорошо, Грип,  плыть  на  таких  кораблях...  с  их
громадными парусами! - говорил Малыш.
     - Если бы ты знал, как мне этого хочется, отвечал Грип.
     - Так отчего же ты не сделался моряком?..
     - Да, правда... Почему я не моряк?..
     - Ты бы поехал далеко... далеко!
     - А может быть, это когда-нибудь еще и  будет!  -  мечтательно  говорил
Грип.
     Во всяком случае, он пока еще не был моряком.
     Галуейская  гавань  находится  у  самого  устья  реки,  вытекающей   из
Луг-Корриба и впадающей в залив. На другом  берегу,  за  мостом,  деревенька
Кледдег, с ее четырьмя  тысячами  жителей.  Население  состоит  из  рыбаков,
которые пользовались долгое время общинной автономией и мэр которых значился
в древних хартиях королем. Грип с Малышом доходили иногда до  Кледдега.  Как
жалел тогда Малыш, что он не был одним из этих сильных, крепких мальчиков  с
загорелыми лицами; чего бы ни дал он, чтобы быть сыном одной из  этих  дюжих
матерей, гальской крови, мужественных и грубых,  как  и  их  мужья.  Да,  он
завидовал всем этим детям, здоровейшим и счастливейшим во всей Ирландии! Ему
хотелось пойти к этим мальчикам, схватить их за руки... Но он не  смел  даже
приблизиться к ним в своих лохмотьях: они, наверное,  подумали  бы,  что  он
хочет просить у них милостыню. И  он  оставался  в  стороне,  глядя  на  них
глазами, полными слез; затем тихо уходил, чаще всего на рынок любоваться  на
блестящих  скумбрий  и  селедок  -  единственную  рыбу,  попадающею  в  сети
кледдегских рыбаков. Что касается до омаров и толстых крабов, которые  кишат
среди утесов залива, то Малыш, несмотря  на  все  уверения  Грипа,  что  они
вкусны, как "пирожки с кремом", никак не мог этому поверить. Надо надеяться,
что настанет наконец день, когда он сам в этом убедится.
     Обойдя город, они по грязным,  вонючим  улицам  возвращались  в  Ragged
school. Шли среди развалин, которых много в Галуее и которые при  первом  же
землетрясении рассыпались бы в прах. Это были недостроенные дома, заложенные
и брошенные фундаменты, одиноко торчавшие треснувшие стены.
     И все же ужаснее и отвратительнее всего в Галуее было  вонючее  здание,
служившее приютом  Малышу  и  Грипу,  которые  всегда  замедляли,  насколько
возможно, свое возвращение в Ragged school.


        ^TГлава четвертая - ПОГРЕБЕНИЕ ЧАЙКИ^U

     Влача это печальное существование в кругу таких же, как он,  оборвышей,
Малыш не раз смутно вспоминал пережитое им  до  этого.  Неудивительно,  если
счастливый, окруженный ласками и заботами  ребенок  отдается  весь  расцвету
своего нежного возраста, не задумываясь о прошлом и не заботясь  о  будущем.
Но у тех, прошлое которых представляет лишь страдание, все иначе. Будущее им
кажется таким же безрадостным и  мрачным;  вперед  ведь  смотрится  невольно
глазами прошлого!
     Какие же образы прошлого вставали перед глазами Малыша? Торнпипп,  этот
злой, бессердечный мучитель, которого он вечно боялся где-нибудь встретить и
попасть  снова  в  его  руки...  Затем  старая  злая  ведьма,  так   с   ним
обращавшаяся... В то же время  смутное  воспоминание  о  какой-то  ласковой,
нежной девочке, укачивающей его на своих коленях, смягчало горечь прошлого.
     - Мне кажется, что ее звали Сисси, - сказал он однажды своему другу.
     - Какое хорошенькое имя! - ответил Грип.
     На самом же деле Грипп был убежден, что эта девочка существовала лишь в
воображении мальчика, так как не удавалось добыть о ней никаких сведений. Но
когда он говорил об этом Малышу, тот сердился. О,  он  мог  ее  узнать...  И
неужели ее никогда не встретит? Что теперь с нею? Продолжала ли еще  жить  у
этой  ведьмы?  Она  была  кроткая,  добрая,  ласкала  его,  делилась  с  ним
картофелем...
     - Как мне всегда хотелось заступиться за нее, когда старуха ее била!  -
говорил Малыш.
     - Я бы тоже охотно отколотил старуху! - отвечал Грип в угоду мальчику.
     Впрочем, этот славный мальчик, никогда не защищавшийся, когда  на  него
нападали, был всегда готов на защиту, что он уже не раз доказал по отношению
к своему любимцу.
     Однажды, в первые месяцы своего  водворения  в  Ragged  school,  Малыш,
прельщенный звоном колоколов, вошел в Галуейский собор. Надо признаться, что
набрел на него совершенно случайно, так как тот был затерян среди грязных  и
узких улиц.
     Ребенок стоял испуганный  и  пристыженный.  Конечно,  если  сторож  его
заметит - оборванного, чуть не голого, то не позволит остаться в церкви.  Но
в то же время он был поражен и очарован пением, органом, видом священника  у
разукрашенного золотом алтаря и этими  длинными  свечами,  зажженными  среди
белого дня.
     Малыш помнил, что уестпортский священник говорил иногда о Боге, называя
его отцом всех людей. Но помнил также, что  Торнпипп  произносил  имя  Божье
лишь при самой отборной брани, и это теперь немало смущало его.  Спрятавшись
за выступ, он с таким же любопытством следил за службой, как смотрел  бы  на
проходивших солдат.  Затем,  когда  зазвонил  колокольчик  и  все  молящиеся
набожно склонились, он ушел, никем не замеченный, - проскользнул как мышь.
     Вернувшись из церкви,  он  никому  не  сказал,  где  был,  даже  Грину,
который, впрочем, имел лишь весьма смутное представление о церковной службе.
Однако посетив еще раз церковь и оставшись как-то один с Крисс,  он  решился
спросить у нее, что значит Бог.
     -  Бог?  -  переспросила  старуха,  вращая  страшными   глазами   среди
удушливого дыма, вылетавшего клубами из ее трубки.
     - Да... Бог?..
     - Бог, - ответила она, - это брат дьявола, к которому он отсылает  всех
непослушных детей, чтобы сжечь их в аду!
     Услыхав такой ответ, Малыш  побледнел  и,  хотя  ему  страшно  хотелось
узнать, где находится ад с ужасным пламенем, не решился спросить об  этом  у
Крисс.
     Но он не переставал думать об этом. Бог, единственное занятие  которого
состояло, казалось, лишь в наказании детей, да еще  таким  ужасным  образом,
если верить Крисс.
     Страшно озабоченный этим, он наконец решился поговорить с Грипом.
     - Грин, - спросил он, - ты слыхал когда-нибудь об аде?
     - Да, слыхал.
     - Где он находится?
     - Этого я не знаю.
     - Но, скажи... если в нем сжигают злых детей, значит, и Каркера сожгут?
     - Непременно... да еще на каком огне!
     - А я... Грип... я не злой?..
     - Ты-то?., злой?.. Нет, нет!
     - Меня, значит, не сожгут?
     - Ни одного волоса не тронут!
     - И тебя тоже нет?
     - Меня тоже... наверное, нет!
     Грип не преминул пошутить, говоря, что его и сжигать не стоит:  он  так
худ, что сгорел бы как спичка.
     Вот все, что узнал Малыш о Боге.
     И все же, при  всей  своей  наивности  и  простоте,  он  как-то  смутно
сознавал различие между добром  и  злом.  Если  ему  не  угрожала  опасность
наказания, предназначенного старухой, зато по правилам О'Бодкинса  ему  было
его не миновать.
     О'Бодкинс был им очень недоволен. Этот мальчишка  доставлял  одни  лишь
расходы... Небольшие, правда, но и доходов никаких! Другие хоть,  выпрашивая
милостыню или воруя, покрывали расходы по квартире и  продовольствию,  а  он
никогда ничего не приносил.
     Однажды О'Бодкинс, устремив на него строгий  взгляд,  сделал  по  этому
поводу резкое замечание.
     Малыш с трудом удерживался от слез.
     - Ты ничего не хочешь делать?.. - сурово спросил О'Бодкинс.
     - Нет, я хочу, - ответил ребенок, - но я не знаю, что нужно делать.
     - Что-нибудь, что оплачивало бы твое содержание!
     - Я не знаю, каким образом мне это сделать.
     - Провожая людей на улицах... предлагая исполнить их поручения...
     - Я слишком мал, никто меня не хочет взять...
     - Тогда можно рыться на свалках, в  помойных  ямах!  Там  можно  всегда
что-нибудь найти...
     - Но на меня набрасываются  собаки...  и  у  меня  нет  сил,  чтобы  их
прогнать.
     - Вот как!.. А руки у тебя есть?..
     - Есть.
     - И ноги?.. - Да.
     - Ну так бегай за экипажами и выпрашивай копперы.
     - Выпрашивать деньги?!
     Малыш даже привскочил, до того это предложение  показалось  обидным.  И
покраснел при мысли, что он будет просить милостыню.
     - Я этого не могу, господин О'Бодкинс!
     - А, не можешь!..
     - Не могу!
     -  А  можешь  жить  без  пищи?  Тоже  не  можешь?..  Ну,  так  я   тебя
предупреждаю, что заставлю это испытать, если не придумаешь способа добывать
деньги!.. А теперь убирайся!
     Добывать деньги... в  четыре  с  половиной  года!  Правда,  он  их  уже
зарабатывал у владельца марионеток, да еще каким ужасным образом! Кто увидал
бы его в эту минуту, забившегося в угол со скрещенными  руками  и  опущенной
головой, не мог  бы  не  пожалеть  ребенка.  Какой  обузой  была  жизнь  для
маленького создания!
     Эти бедные  малютки,  когда  они  еще  не  совсем  придавлены  нищетой,
страдают сильнейшим образом. Никто  не  вникал  в  их  чувства  и  не  может
пожалеть их!
     И после придирок О'Бодкинса Малышу еще  приходилось  выносить  проделки
школьных проказников. Они старались натолкнуть его на зло, не пренебрегая ни
глупыми советами, ни колотушками.
     Особенно   старался   Каркер,    что    объяснялось,    конечно,    его
развращенностью.
     - Ты не хочешь просить милостыню? - спросил он однажды.
     - Нет, - ответил твердым голосом Малыш.
     - Так нечего, дурак, и просить. Надо просто брать!
     - Брать?..
     - Ну да!.. Когда проходит хорошо одетый господин, у которого из кармана
выглядывает носовой платок, надо подойти и легонько вытянуть платок.
     - Оставь меня в покое, Каркер!  -  А  иногда  с  платком  попадается  и
кошелек.
     - Но ведь это значит красть!
     - И в кошельках у богатых людей л