воздухе, как  снежин-
ка. Разговаривать с тикли я не решился, потому что не был уверен, поймет
ли она меня.
   На следующее утро, в последний рабочий день перед Новым годом,  тикли
встретило меня на моем столе. Оно выглядело усталым и озабоченным. В тот
день оно было гладким и твердым, как мрамор. Зеленоватый  глаз  старался
не смотреть на меня.
   Снова пришел Шатун, настроенный агрессивно. С его свитера сыпались на
пол какие-то цифры, точно перхоть. Шатун размахивал газетой.
   - Статью читали, олухи? - закричал он.
   Суриков первый бросился к Шатуну, почуяв неладное. Он выхватил  газе-
ту, которая уже была изрядно замусолена и согнута так, чтобы статью сра-
зу можно было найти.
   - "Тикли и гуманизм", - прочел Суриков заголовок. - Читать дальше? -
   спросил он.
   - Мура, наверное, - предположил Михаилус. - Что они могут смыслить  в
тикли?
   - "Сегодня, когда передовые ученые всех стран..." - начал Суриков, но
Михаилус перебил:
   - Суть, суть читай!
   Суриков заскользил глазами по строчкам, отыскивая суть. Шатун не  вы-
держал, выхватил у него газету.
   - "Аморфный гуманизм тикли не имеет ничего общего  с  классической  и
даже с квантовой механикой..." - прочитал Шатун, размахивая указательным
пальцем.
   Он задел им тикли, и оно рассыпалось на мелкие блестящие пылинки, ко-
торые изобразили в воздухе ленту Мебиуса и печально поплыли по направле-
нию к форточке.
   - Ну конечно! - сказал Суриков. - Е-ще  неизвестно,  есть  тикли  или
нет, а под нее уже подводят базу...
   - Под него, - сказал я. - Утром оно среднего рода.
   На меня посмотрели чуть внимательнее, чем обычно.
   - Тикли есть. Я это вчера доказал, - заявил Михаилу с.
   - Можешь пронаблюдать? - издевательски спросил Шатун.
   - Нужен прибор. Но это уже не мое дело, - развел руками Михаилус.
   Тикли бросилось в стекло, точно бабочка. Я подошел к окну и распахнул
его настежь.
   - Ты что, с ума сошел?!-закричали коллеги.
   - Посмотрите, как улетает тикли, - сказал я.
   - Чокнутый - факт, - сказал Шатун.
   Тикли вытянулось в длинную ленту и полетело по  направлению  к  парку
культуры. Две синички пристроились к нему и сопровождали, пока тикли  не
скрылось из глаз. Суриков-старший закрыл окно и постучал себя по лбу ло-
гарифмической линейкой. Этот жест он адресовал мне, И все стали  стучать
по лбу логарифмическими линейками. Последним это сделал вахтер, когда  я
уходил домой. Неизвестно, где он ее взял.
   Ночью наступил Новый год. Моя любимая девушка не пришла, потому что я
так и не вспомнил, как ее зовут. Я сидел один перед телевизором и чокал-
ся шампанским с экраном. На третьем тосте экран разбился, вспыхнув осле-
пительным светом, и Новый год прошел мимо по соседней улице.
   - Тикли! - позвал я.
   Тикли высунулась из стеклянной дымящейся дыры, где только что  танце-
вала Майя Плисецкая. На тикли было короткое вечернее платье, а ее  зеле-
новатый глаз смотрел на меня простодушно и доверчиво, как  новорожденный
слоненок.
   - Тикли, посиди со мной, - попросил я. - Ты меня понимаешь?
   Она написала чем-то на стене: "Я тебя понимаю".
   - Скоро они научатся тебя наблюдать, - сказал я.
   "Пусть попробуют!" - храбро написала тикли.
   - Тикли, дай я тебя поцелую! - обрадовался я. - Ты молодец, тикли!
   "Ты тоже молодец, - написала она. - Целоваться не надо".
   Я налил ей шампанского, и тикли отхлебнула глоточек. Видимо, она  де-
лала это впервые, потому что ее глаз сразу заблестел, и тикли стала  ле-
тать по комнате быстро и бесшумно, оставив свое вечернее платье на дива-
не.
   - А кто еще умеет тебя видеть? - спросил я осторожно,
   "Никто, - написала тикли. - Только ты! Ты! Ты!"
   - Это значит, что я умнее Михаилуса? - спросил я.
   "Ух, какой ты глупый!" - радостно написала тикли.
   Она почти вся истратилась на последнюю надпись, которая осталась  го-
реть на стене зеленоватым светом. От тикли  остался  небольшой  кусочек,
вроде драгоценного камня, и я сказал:
   - Тикли, ты больше со мной не разговаривай. Давай помолчим...
   Потом я протянул к ней ладонь, и тикли опустилась на нее, как светля-
чок. Я осторожно зажал ее в кулак, и мы уснули вместе.
   В новом году я больше не видел тикли. Его никто больше не видел, даже
Шатун, который сконструировал прибор и хвастался, что появилась  принци-
пиальная возможность наблюдать тикли. Но я не очень  горюю,  потому  что
тикли в ту новогоднюю ночь, которую она провела в  моем  кулаке,  успела
многое изменить. Она прочертила на ладони несколько новых линий  судьбы,
а старые подрисовала так, что вся моя жизнь пошла по-иному. Мне кажется,
что в этом неоспоримое доказательство существования тикли.
   1971

   Урок мужества

   Объявления, передаваемые по радио, иногда привлекают  своей  загадоч-
ностью. Недавно я услышал такое: "Музей Суворова приглашает на уроки му-
жества. Справки по телефону..."
   С мужеством у меня всегда обстояло туговато.  Временами  я  испытывал
острый его дефицит и готов был обменять изрядную  долю  ироничности  или
обаяния на маленький кусочек мужества. Поэтому я подумал,  что  было  бы
совсем недурно получить предлагаемый урок в музее Суворова.
   Музей Суворова, который находится против Таврического сада, по  посе-
щаемости уступает всем известным мне музеям. В среднем в его залы прихо-
дит не более полутора человек в день. В тот день, когда я  пришел  туда,
тихая половинка статистического человека уже удалилась, и я был в  музее
один.
   У дверей, инкрустированных перламутром, на бархатном стуле спала ста-
рушка, похожая на графиню. Над нею висел двуглавый  орел,  который  тоже
спал обеими головами. Я потоптался перед графиней и робко кашлянул. Ста-
рушка интеллигентно вздрогнула во сне, но не проснулась. Орел же  открыл
один из четырех глаз, который оказался мутноватым и пьяным.
   - Я насчет урока мужества, - обратился я к орлу.
   Орел поцокал кривыми клювами, и графиня проснулась. Я  повторил  свои
слова. Графиня удивленно воззрилась на меня, потом поднялась  со  стула,
обнаружив на нем бледно-зеленую круглую потертость, и почудивленно возз-
рилась н
   - А какой нынче год, не скажете?
   - Говорят, год Дракона, - ответил я.
   - Дракона... - задумчиво повторила она. - А по номеру, по  номеру  не
припомните?
   Я назвал порядковый номер года.
   - От Рождества Христова? - уточнила старушка.
   Я подтвердил, что да, от Рождества Христова.
   Графиня возвела глаза к орлу, пошевелила губами. что-то высчитывая, а
затем объявила:
   - Пора в отпуск.
   - Дайте мне урок мужества, а потом уходите в отпуск, - попросил я.
   - Да-да, непременно! Это уж непременно! - оживилась графиня  и  скры-
лась за перламутровыми дверями.
   Через минуту там послышались легкие и мягкие шаги, обе створки  двери
распахнулись, и передо мною предстал маленький человек в напудренном па-
рике, в длинном камзоле и при шпаге. С первого взгляда я узнал в нем Су-
ворова. Это несколько ошеломило меня, и я отступил на шаг.
   - Добро пожаловать, милостивый государь! - быстро проговорил Суворов,
глядя на меня снизу вверх абсолютно умными глазами.
   От волнения я забыл, как его зовут. Помнил,  что  Генералиссимус,  но
отчество совершенно выпало.  Генералиссимус  Алексеевич?  Генералиссимус
Ильич?..
   - Здравствуйте, Генералиссимус... - сказал я.
   - О! - протестующе воскликнул Суворов, поднимая тонкие ладони. - Мы с
вами не на плацу. Можете запросто - Александр Васильевич.
   "Тезка, - почему-то подумал я. - Мы с Суворовым тезки".
   Я последовал за ним через зал, вспоминая все, что читал когда-то  или
слышал о Суворове. "Переход через Альпы" - так! "Тяжело в ученье - легко
в бою" - есть! "Плох тот солдат, который..." Дальнейшее сомнительно.
   Мимо нас проскользнула графиня, нагруженная хозяйственной сумкой.
   - Александр Васильевич, миленький, я в отпуск ухожу, в отпуск, может,
и не свидимся больше. Вы бессмертный, вам-то что, а мне уж помирать  по-
ра, - протараторила она на ходу, на что Суворов довольно резко ответил:
   - Чушь, любезная, чушь! - и добавил что-то по-французски.
   Графиня разразилась французской тирадой, покраснела, сделала  книксен
и упорхнула.
   Мы прошли еще один зал. где висели пыльные знамена. При виде их Суво-
ров поморщился.
   Распахнулась дверь, обнаруживая кабинет с бархатными креслами и  рез-
ным бюро темного дерева. На бюро стоял зеленый телефонный аппарат. Суво-
ров отстегнул шпагу, стянул парик и сложил то и другое на бюро.
   - Я полагал, что опять пионеры, - объяснил он. - Пионеров мне положе-
но встречать при шпаге. У нас хозрасчетная организация, - продолжил  он,
понизив голос, - так что приходится идти на мелкие  ухищрения.  Присажи-
вайтесь...
   Я сел в кресло. Суворов же в кресло не сел, а принялся расхаживать по
кабинету в молчании. Я тоже молчал, считая всякие вопросы нелепыми.
   - Вы не знаете случаем, где можно купить детские  колготки?  -  вдруг
спросил Суворов. - Понимаете, такие... шерстяные, тепленькие. На девочку
пяти лет.
   - А... А зачем вам?
   - Ах, у меня тьма потомков в этом городе! - воскликнул Суворов.  -  И
обо всех надо позаботиться. Как же - прапрапра... В общем, много  праде-
душка - Генералиссимус! Неудобно... А я с  трудом  ориентируюсь.  Многое
изменилось.
   - Поручите адъютанту, - посоветовал я. Мне понравилось, что  я  столь
находчиво вспомнил об адъютанте. Но Суворов помрачнел и взглянул на меня
исподлобья.
   - Мой последний адъютант, да будет вам известно, погиб при взятии Из-
маила. Редкого мужества был офицер, - сказал он и уселся в кресло напро-
тив.
   - Я спрошу у жены, - сказал я.
   - Да-да, спросите, батенька, - снова потеплел Суворов. - Я заплачу.
   Он порылся в кармане камзола и достал кожаный мешочек, туго  набитый.
Я подумал, что Суворов собирается отсыпать мне несколько золотых  монет,
но он встряхнул мешочек, размял его пальцами и высыпал на ладонь горстку
бурого порошка. Он поднес ладонь к лицу и энергично втянул носом воздух.
Порошок исчез с ладони. Суворов откинулся на спинку кресла, страдальчес-
ки зажмурился и оглушительно чихнул.
   В кабинет вяло влетел двуглавый орел с запиской в одном из клювов. Он
сел на подлокотник кресла, в котором был Генералиссимус, и протянул  ему
записку. Суворов прочитал ее и кинул на бюро.
   - Нет, решительно никакого покою! - вскричал  он,  вскочил  на  ноги,
снова нацепил парик и шпагу и выбежал прочь из кабинета. Орел  обреченно
полетел за ним.
   Вскоре за дверью послышались детские голоса и шарканье ног по  парке-
ту. Голос Суворова сказал:
   - Встаньте полукругом, девочек вперед. Тишина!
   - Малахов, прекрати безобразничать! - сказал женский голос.
   - Вы пришли сюда, чтобы прослушать урок мужества, - сказал Суворов. -
Так-с... Это похвально. Славные Отечества сыны, коих  ордена  и  регалии
покоятся на стендах, боевые знамена наши, оружие храбрых  полков  -  все
перед вами. Не было равного русскому солдату в стойкости, не было равно-
го в терпении, не было и не будет равного по духу.
   - Малахов! - вскричал тот же женский голос.
   - И ты, Малахов, станешь солдатом, - продолжал  Суворов,  -  чтобы  с
оружием в руках беречь Россию от врагов. Сколько тебе лет?
   - Тринадцать, - послышался голос, по-видимому, Малахова.
   - Я в твои годы уже командовал полком. Гренадеры! Орлы!  Все  как  на
подбор орлы... Так вот. Однажды приходит ко мне в штаб полковник Сабуров
и говорит: "Александр Васильевич, австрияки шалят!. ." Да-с.
   - Александр Васильевич, у них по программе сейчас  другое,  -  сказал
женский голос. - Вы нам, пожалуйста, что-нибудь о традициях.
   - Прошу в Рымникский зал, - сказал Суворов.
   Шум переместился в глубь музея. Я приоткрыл дверь кабинета  и  выгля-
нул. Сквозь распахнутые двери залов мне был виден Суворов перед пионера-
ми. Он стоял, опираясь левой рукой на эфес шпаги. В правой была  указка.
Ею Генералиссимус водил по карте. Позади пионеров стояла высоченная жен-
щина, скрестив руки на животе.
   Я вернулся в кабинет и принялся изучать обстановку. На бюро, рядом  с
телефоном, лежала пачка квитанций и счетов. Среди них счет  на  междуго-
родный разговор с Измаилом и квитанция химчистки. В квитанции значилось:
"Камзол зеленый, поношен., ср. загрязн." Лежал журнал "Огонек",  раскры-
тый на последней странице с наполовину отгаданным кроссвордом.  Я  осто-
рожно потянул на себя один из ящичков бюро. В нем в полнейшем беспорядке
были навалены ордена, медали, часы, радиолампы, конденсаторы и сопротив-
ления. В другом ящичке был ворох почтовых марок. Третий ящичек  оказался
запертым.
   Внезапно зазвонил телефон. Я отпрыгнул от бюро и снова упал в кресло.
Телефон продолжал звонить. Тогда я, оглянувшись на дверь, подошел к  ап-
парату и снял трубку.
   - Александр Васильевич? - сказал мужской голос. - Рад вас приветство-
вать. Как здоровьице?
   - Александр Васильевич вышел, - сказал я.
   - А с кем я говорю, простите?
   Я назвал свою фамилию и добавил, что я посетитель музея.
   - Ах, вы из нынешних... - разочарованно протянул собеседник и сказал:
- Передайте Александру Васильевичу, что  звонил  Михаил  Васильевич.  Он
знает. Я ему перезвоню.
   Я повесил трубку и вернулся на свое место. Через  пять  минут  пришел
Суворов. Он проделал ту же процедуру с париком и шпагой, но парик  пове-
сил на медную ручку ящичка бюро для просушки. Он взял гребень и, придер-
живая парик на ручке, расчесал букли. Пудра образовала  легкое  облачко.
Белые волосы вытягивались под гребнем, и тут же сворачивались, будто  на
невидимых бигудях. Я вспомнил жену, как она утром кипятит бигуди в каст-
рюльке, чтобы там, внутри, расплавился воск, поддерживающий бигуди в го-
рячем состоянии, потом накручивает мокрые  волосы,  скрепляя  их  специ-
альной резинкой, и в таком виде быстро пьет кофе, торопясь на работу.
   Суворов задумчиво расчесывал парик. Казалось, он забыл обо мне.
   - Вам звонил Михаил Васильевич, - сказал я.
   - А-а... Ломоносов, - протянул Суворов, не оборачиваясь.
   - Тот самый? - вырвалось у меня.
   - А вы, батенька, знаете другого Ломоносова?  -  язвительно  произнес
Суворов, быстро поворачиваясь ко мне.
   - Но ведь столько лет...
   - Сколько - столько? Двести с небольшим лет. Вот ко мне недавно Арис-
тотель заходил - тому не позавидуешь. Третье тысячелетие мается.
   - Ну, и как он?. . Что делает? - задал я нелепый вопрос.
   - Я же сказал - мается. Между нами говоря, старик опустился.  Но  его
можно понять. У него миллионов семнадцать прямых потомков только в  Рос-
сии. Кстати, как вас зовут?
   Я опять назвал свою фамилию, имя и отчество. Суворов  выпятил  нижнюю
губу и задумался. Потом он решительно снял трубку и набрал номер.
   - Петр Алексеевич? Добрый  день,  Суворов  беспокоит.  Простите,  что
оторвал от дел... Петр Алексеевич, тут у меня один молодой человек жела-
ет выяснить, по какой он линии...
   - Да я не... - запротестовал я, но Суворов уже давал мои координаты.
   - Нет, полного списка не нужно, но хотя бы трех-четырех предков.  Же-
лательно таких, которые ему известны... Ну да, вы же знаете их  школьные
программы, о чем тут можно говорить!.. Да, благодарю покорно.
   Суворов положил трубку и принялся насвистывать марш. - А...  -  начал
я.
   - Царь Петр, - сказал Суворов.
   - Первый?
   Суворов сделал страдальческую мину, на минуту испортив мелодию марша.
   - Первый, конечно же, первый! - воскликнул он.
   Тут снова зазвонил телефон. Суворов поднес трубку к уху, потом достал
листок бумаги и, прижимая трубку плечом, что-то  нацапарал  на  листочке
гусиным пером. При ближайшем рассмотрении  гусиное  перо  оказалось  ис-
кусственным. Это была шариковая ручка в виде гусиного пера.
   Суворов еще раз покорнейше поблагодарил Петра Алексеевича и  протянул
листок мне.
   - Вот, полюбопытствуйте! Уже готово. Царь Петр собрал неплохой архив.
Генеалогические деревья вплоть до античного времени.
   На листке было написано: "Прямые предки. Седьмое колено - Кюхельбекер
Вильгельм. Двенадцатое колено - Сусанин Иван. Восемнадцатое колено - Ко-
лумб Христофор. Тридцать восьмое колено - Сулла Корнелий".
   - Сулла? - пробормотал я. - Кто это такой?
   - А Бог его знает! - беспечно воскликнул Суворов. - Римский диктатор,
вероятно.
   - Так много знаменитых предков? - прошептал я, испытывая, кроме заме-
шательства, страшную гордость. Жаль было, конечно, что нет среди предков
Пушкина, Александра Македонского или Иисуса Христа. Хотя у  Христа,  ка-
жется, потомков быть не могло... Но все же! Колумб, елки зеленые! Сулла!
Иван Сусанин, про которого опера!
   - Ну, не так уж много, - сказал Суворов. - Недавно  я  видел  молодую
женщину, весьма заурядную, кстати, которая имела в своем дереве Тютчева,
Серван-теса, Баха, Колумба, как и вы, Конфуция и фараона  Эхнатона.  Она
считала, что Конфуций - древний грек.
   - Значит, мы все родственники? - спросил я.
   - Практически, - сказал Суворов.
   В этот момент одновременно  раздались  телефонный  звонок  и  стук  в
дверь. Суворов поднял трубку и крикнул по направлению к двери:
   - Войдите!
   В кабинет вошел неприятного вида мужчина в длинном прорезиненном пла-
ще. Он остановился у входа. А Суворов уже объяснял по телефону Ломоносо-
ву, что слово "Войдите!" никак не могло относиться к Ми-хайле Васильеви-
чу, потому как он, Суворов, еще не совсем выжил из ума и  понимает,  что
по телефону не входят. При этом Александр Васильевич заразительно смеял-
ся и делал приглашающие жесты мужчине в плаще. Однако тот упорно стоял в
дверях.
   Разговор с Ломоносовым касался пятнадцатиюрод-ного восемнадцативнуча-
того племянника великого ученого. Тот провалил экзамен в институт и  те-
перь по закону должен был быть призван в армию. Судя по всему, Ломоносов
просил Генералиссимуса позвонить в военкомат и попросить, чтобы  племян-
ничка призвали куда-нибудь поближе к Ленинграду.
   Суворов обещал помочь несмотря на свою многолетнюю отставку.
   Он закончил разговор и почти бегом бросился  к  посетителю.  Тот,  ни
слова не говоря, распахнул полы плаща и стал похож на кондора. Подкладка
плаща имела замечательное устройство. Вся она была в петельках, в  кото-
рые продеты были радиолампы, транзисторы, сопротивления и другие  радио-
детали. Над каждым вшита была этикеточка с маркой изделия.
   Суворов стал читать подкладку плаща, как детективный роман. Потом  он
точным движением извлек из петельки транзистор и показал его мужчине.
   - Владимира первой, - сказал посетитель.
   - Грабеж, батенька! - закричал Суворов, но транзистора не отдал.
   - Александр Васильевич!-укоризненно произнес мужчина. - Это же японс-
кий транзистор!
   - Помилуй Бог, согласен! - сказал Суворов, подошел к ящичку бюро, вы-
нул оттуда орден и отдал посетителю. Мужчина окинул орден быстрым оцени-
вающим взглядом, сунул в карман и бесшумно удалился.
   - Вот жук! - в сердцах сказал Суворов. -  И  ведь  наверняка  ворует.
Владимира первой степени!. . Да государыня, бывало... Эх!
   Потом Александр Васильевич объяснил, что один из его прямых потомков,
сохранивший даже фамилию, - некий Кирюша  Суворов  -  учится  в  седьмом
классе и обнаруживает замечательные успехи в точных науках. Генералисси-
мус доставал ему радиодетали для технических поделок,  выменивая  детали
на ордена.
   - Как знать, может быть, тоже станет  бессмертным!  -  мечтательно  и
гордо произнес Александр Васильевич. - Не все же  Суворовым  "ура"  кри-
чать.
   Мне давно пора было уходить, потому что урок  мужества  я  прослушал,
правда издалека, а Суворов находился в непрестанной  деятельности,  и  я
ему, по-видимому, мешал. Однако я продолжал сидеть в  кресле,  наблюдая.
Суворов изредка перебрасывался со мною фразами, но в основном  занимался
делами.
   Пришел маляр, с которым Александр Васильевич затеял долгий сюрреалис-
тический разговор о покраске подоконников в музее.  Маляр  мялся,  желая
стребовать с Суворова что-то такое, чему не знал названия. Сув