ка его отца. Призрак не виновен  ни
в чем, потому что мертв.
   Невозможно быть живым и невиноватым!.."
   Вот что я написал через месяц после того, как заглянул  в  окуляры  и
увидел красные и багровые полосы, зловещий  закат,  просвечивающий  душу
насквозь. Я сидел под этим сквозняком, набираясь духа и терпения. Време-
нами это было невыносимо. Все мои представления о жизни не то чтобы рух-
нули, но сместились, обнаружив рядом  со  стройными  сияющими  вершинами
глубокие черные пропасти.
   Я вдруг с отчетливостью увидел, что все сделанное мною до сих пор  не
подкреплялось истинной любовью. Любовью к правде, любовью  к  отечеству,
любовью к человеку. Оно подогревалось лишь неверным светом любви к себе.
От этого мои работы, статьи, диссертации, дипломы и выступления не  ста-
новились хуже. Они просто теряли смысл. Маленькая долька, капелька любви
н е к с е б е сделали бы мою жизнь осмысленной по самому высокому счету.
Сейчас же в ней имелся лишь видимый порядок.
   Холодный блеск мысли, игра слов и понятий, расчетливое  умение  себя-
любца.
   Я ощутил вину перед собой и своим делом, в котором хотел достичь под-
линного совершенства.
   Совершенство в деле дается умелому и талантливому, но более - любяще-
му. Пуговица, с любовью пришитая, дольше продержится, чем другая,  прик-
репленная по всем правилам швейного дела, но без души.  Песенка,  спетая
без голоса, но от сердца, прозвучит ярче, чем она же, исполненная холод-
ным умельцем. Статья влюбленного, теоретика, посвященная фотон-фотоновым
взаимодействиям, будет ближе к истине, чем  монография  почетного  члена
Академии на ту же тему. Если, конечно, почетный член не влюблен в женщи-
ну или хотя бы в природу.
   Все это я узнал во время сеансов и стал грустен.
   В перерывах я узнавал  некоторые  другие  факты,  которые  на  первый
взгляд не имели отношения к эксперименту. Я узнал, что Игнатий Семенович
в свободное от работы время дежурит на Кировском  проспекте  в  качестве
дружинника ГАИ. У него никогда не было машины и даже мотоцикла, он и  не
мечтал о них. Не мечтал ли?.. Он стоит на тротуаре в красной  повязке  с
полосатым жезлом в руке и провожает машины долгим старательным взглядом.

   Я узнал, что Арсик живет в коммунальной квартире, в одной комнате  со
старой матерью. У них есть попугай в клетке.  Он  умеет  говорить  слова
"когерентный" и "синхрофазотрон". Арсик в свое время  не  женился  из-за
того, что любимая девушка неосторожно назвала его маму "дрессировщицей".
Это мне рассказала Шурочка.
   Я узнал, что у Кати есть швейная машинка и Катя шьет красивые  наряды
себе и подругам. Денег она за это не берет, ей  нравится  шить  красивые
вещи.
   У Кати был мальчик Андрей. Они вместе учились в школе. Он  ее  любит.
Когда случилась вся эта история, Андрей стал звонить каждый день утром и
вечером. Катя разговаривала с ним холодно. Собственно, она и не разгова-
ривала, а только слушала и произносила "нет". Потом она перестала подхо-
дить к телефону.
   Я раньше полагал, что чувство долга и  ответственности  перед  другим
человеком испытываешь в том случае, если сам принял их на  себя.  Оказа-
лось, что это не так. Я вспомнил фразу Сент-Экзюпери: "Мы  в  ответе  за
всех, кого приручили". Как выяснилось, мы в ответе  даже  за  тех,  кого
приручили нечаянно. Я не мог не думать о Кате, мне хотелось знать о  ней
больше, хотелось ее понять. Я оказался втянутым в ее жизнь и  участвовал
в ней помимо воли, но с чувством странного, неосознанного долга.  Ей  не
нужен был мой долг, он обижал ее, а ответить любовью я не мог.  Моя  лю-
бовь мне не принадлежала.
   Прошел месяц с того дня, как я начал принимать сеансы. Это был  труд-
ный месяц. Мы часто оставались всей лабораторией после работы, пили  чай
и разговаривали. Две молодые девушки, по существу девочки, двое мужчин в
расцвете лет и старик, у которого была пятилетняя внучка. Мы  разговари-
вали о жизни и о пустяках, вместе выбирали подарок внучке Игнатия  Семе-
новича, Арсик разворачивал перед нами гигантские картины будущего -  они
были то ужасны, то ослепительны, говорили о странностях любви, и нам бы-
ло просто и хорошо друг с другом. Каждый из нас уже выбрал свои цвета  и
углублял чувства общением.
   Интересно, что прибор Арсика действовал на нас  совершенно  различно.
Девушки  просматривали  подряд  все  диапазоны  спектра,  останавливаясь
дольше всего на сердечке, пронзенном стрелой. Но если сначала  желто-зе-
леные линии любви действовали на них болезненно и угнетающе,  то  посте-
пенно они научились извлекать из них радость. Они стали очень  хороши  и
приветливы. Иногда мы вчетвером ходили в кино или  в  кафе-мороженое,  а
потом провожали Катю и Шурочку в разные концы города.
   Я совсем не смотрел желто-зеленую часть спектра. Я знал,  что,  кроме
забытой мною любви, я ничего не увижу. Мы с  Арсиком  специализировались
на "котенке". У меня багровые тона вызывали стремление к самопознанию  и
совершенствованию души. Арсика бросало к социальным яавлениям. Он  читал
газеты и плакал. Он так остро реагировал  на  сообщение  о  каком-нибудь
землетрясении, на фельетон или  коммюние,  что  иногда  его  приходилось
сдерживать, чтобы он не натворил глупостей. Старик  наш  рассматривал  в
основном "солнышко" и "скрипичный ключ". Он стал мягок, добродушно смот-
рел на наши увлечения, но допускал иногда странные  высказывания  о  том
или ином историческом периоде или деятеле, об  Иване  Грозном  например,
чем совершенно разрушил наши представления о собственной ортодоксальнос-
ти.
   В институте между тем творилось что-то непонятное.
   Мы за нашими невинными занятиями как-то упустили из виду, что живем в
большом коллективе и не можем не зависеть от него. И вот организам, име-
нуемый Институтом физико-технических исследований,  а  сокращенно  ИФТИ,
словно прислушиваясь к маленьким странностям внутри себя,  забеспокоился
- а не болен ли он?
   Инфекция распространялась незаметно. Сначала, как я  уже  говорил,  к
нам в лабораторию  стали  приходить  сотрудники  других  отделов,  чтобы
взглянуть на установку Арсика и удостовериться, что с ее  помощью  можно
наблюдать красивые картинки. Вскоре я был вынужден ограничить поток  же-
лающих. Мы установили для них специальные часы, вывешивали график, а по-
том стали выделять под просмотр выходные дни. Я написал докладную дирек-
тору. В ней я просил разрешение на проведение экспериментов в субботу  и
воскресенье ввиду важности и срочности темы. Директор разрешил,  но  по-
мощник директора по кадрам Дерягин вызвал меня, чтобы выяснить некоторые
детали.
   - Учтите, что мы не можем оплачивать сверхурочные, - сказал он.
   - Я знаю, - ответил я. - Мы и не просим.
   - Трудовой энтузиазм? - спросил он, хитро взглянув на меня.
   - Интересно, - пожал плечами я.
   - И отгулов не даем, - сказал он.
   - Хорошо.
   Видимо, это показалось ему совсем уж  подозрительным.  Он  вместе  со
мной пришел в лабораторию и повертелся вокруг Арсиковой установки. Потом
взглянул в окуляры. Указатель в это время  был  установлен  в  положении
"капелька". В этом диапазоне преобладают синие тона, они вызывают глубо-
кую печаль, часто слезы. Помощник  директора,  понаблюдав  секунды  две,
отпрыгнул от окуляров, удивленно взглянул на меня и ушел, ни  словом  не
высказав своего впечатления.
   Говорили, что в тот день он подписал несколько заявлений,  которые  в
другие дни не подписал бы ни за что.
   Так или иначе, в нашу лабораторию зачастили люди. От них мы узнавали,
что в других отделах живо обсуждается открытие Арсика, которое находит и
сторонников, и ярых противников.
   Вскоре к нам зашел профессор Галилеев. Я уверен, что он зашел  не  по
своей инициативе. С тех пор как мы от него отпочковались, я с ним встре-
чался только в кафе во время обеда и на  разных  заседаниях.  Внешне  мы
сохранили отношения ученика и учителя, но  я  ощущал  трещинку,  которая
возникла, когда я защитил диссертацию. Профессор несколько  ревниво  от-
несся к моему желанию работать самостоятельно. Обычно он держал учеников
под крылом, пока они не защищали докторскую. Может быть, я был не  прав,
когда отделился, не знаю. Но внешне, повторяю, все осталось по-прежнему.

   - Читал отчет Арсика и Игнатия Семеновича обэлементе, - сказал он.  -
Остроумно. Надо патентовать... А как твои дела?
   - Пока не густо, - сказал я. - Сделал два счетчика.  Бьюсь  над  уст-
ройством ввода, оно съедает все быстродействие...
   - Ну-ну... - сказал профессор,  скользя  взглядом  по  установкам.  -
Кстати, мне рассказывали о приборе Томашевича. Где он?
   Я кивнул на установку. За нею как раз сидела Татьяна Павловна Сизова,
ученый секретарь. Арсик помогал ей настраиваться на "сердечко,  пронзен-
ное стрелой". Профессор подошел к ним и, склонив голову набок,  принялся
рассматривать детали установки.
   Татьяна Павловна оторвалась от окуляров и покраснела.
   - Я вас, Татьяна Павловна, и не узнал, - сказал Галилеев. - Вы в пос-
леднее время помолодели.
   - Что вы, Константин Юрьевич! - смутилась она.
   - Можно взглянуть? - спросил профессор.
   Татьяна Павловна встала и уступила ему место за окулярами.  Профессор
дал Арсику обмотать свою руку ленточкой, добродушно шутя по этому  пово-
ду. Он говорил что-то про кабинет физеотерапии. Потом он приник к окуля-
рам и обозрел все диапазоны. Смотрел он около получаса. Это  была  очень
сильная доза, по моим понятиям.
   - Так... Занятно, - сказал он и встал. Лицо его было непроницаемо.  -
Между прочим, если смотреть будете вы, а  управлять  спектрами  буду  я,
эфект может быть другим. Вы об этом подумали? - обратился он к Арсику.
   - Нет... - сказал Арсик после паузы.
   - То-то, - спокойно произнес профессор и ушел из лаборатории.
   Арсик тут же тактично выпроводил Татьяну Павловну и принялся  возбуж-
денно бегать от стола к столу.
   - Каков старик! - восклицал он. - Как же мы это упустили?
   "- Не может быть ничего страшного... - сказал я неуверенно.
   - А вдруг?.. Мы с  тобой  думаем,  что  у  каждого  есть  благородные
чувства. Есть душа, есть потребность любить... А если это не так? Предс-
тавь себе, что я обмотаю этой ленточкой  руку  законченного  негодяя,  а
смотреть картинки будут Катя с Шурочкой... Кто сказал, что полосы спект-
ра пробуждают только добрые  чувства?  Ненависть,  зависть,  злоба  тоже
чрезвычайно эмоциональны...
   - Надо проверить, - сказал я.
   Арсик остолбенел. Он уставился на меня с ужасом.
   - Как?! - вскричал он. - Ты понимаешь, что говоришь? Кого ты возьмешь
в испытуемые?
   - Любого из нас, - спокойно сказал я. - Или ты полагаешь, что мы  все
ангелы? Что в каждом из нас недостаточно зла и подлости?
   - Я могу знать это только о себе. Мне было бы больно, если бы ты... -
сказал Арсик, закрыл лицо ладонями и вышел из комнаты.
   Больше мы этой темы не касались. Но Арсик стал еще более  задумчив  и
нервен. Я понимал, что его мучает. Как всегда бывает в науке, его откры-
тие могло помочь людям, но могло и навредить. Все дело  в  том,  кто  им
пользуется. Арсик, вероятно, непрерывно думал об этом да еще подстегивал
размышления своими же спектрами.
   У него ввалились и покраснели глаза от долгих наблюдений.
   Вокруг нашей лаборатории складывалась напряженная обстановка.  Ходили
разные слухи. Где-то в других лабораториях, на других  этажах  института
происходили странные события, и их неизменно связывали с установкой  Ар-
сика, потому что почти везде были люди, которые ею пользовались.
   В лаборатории рентгеноскопии украли сумочку. Одна из сотрудниц немед-
ленно уволилась, потому что не могла больше там работать. Ей  не  давала
покоя мысль, что все подозревают друг друга. Тихо, негласно, но подозре-
вают. И это так и было. Ничего в этом не было особенного. Но она  уволи-
лась, потому что смотрела в окуляры прибора Арсика.
   Самое грустное, что на нее и подумали, когда она уволилась.
   Ну не станешь же каждому тыкать в глаза окуляры,  приматывать  их  за
запястье к установке и твердить: смотрите! Смотрите, вы станете  другими
людьми! Потрудитесь немного душою, что вам стоит?
   Интересно, что ходили к нам в лабораторию на сеансы в основном одни и
те же люди, про которых и так было известно, что  совесть  у  них  есть.
Многие не ходили из-за лени, а мерзавцев к установке Арсика было  просто
не подтащить. Они прослышали о чудесных свойствах света и повели  войну.
Институт раскололся на два лагеря.
   Я вынужден был писать объяснительные записки. В них я объяснял, поче-
му разрешил эксперименты, какую цель они преследуют,  зачем  допустил  к
ним посторонних.
   Разве я мог написать:  "Эксперименты  преследуют  цель  сделать  всех
честными людьми"?
   В институте улучшилась трудовая дисциплина. Меньше стали курить в ко-
ридорах. Равнодушным стало не в с е р а в н о. Мы  с  Арсиком  замечали,
что стало так, и радовались про себя. Разные проходимцы, которые  раньше
чувствовали себя в безопасности, взволновались. Они строчили докладные и
даже анонимки. Нам припомнили моральный облик, трудовую дисциплину, нес-
дачу норм ГТО. Атмосфера в институте становилась все  напряженнее.  При-
мерно, как у нас в лаборатории, когда мы только начинали.
   Но у нас в лаборатории пять человек, и все  воспитывались  светом.  В
институте же было больше тысячи. Поэтому масштабы  явления  были  совсем
другие.
   Однажды утром мы нашли Арсикову установку разбитой. Кто-то ударил  по
окулярам кувалдой, разбил коммутационный блок, а доску с датчиками  поп-
росту украл.
   Арсик со слезами на глазах стоял над  изуродованной  установкой,  над
могилой спектров радости и совести, и растерянно говорил:
   - Как это можно, Геша?.. Я же хотел, чтобы лучше, чтобы добрее...
   Катя и Шурочка плакали. Игнатий Семенович обреченно вздыхал.
   - Я предпологая, я чувствовал... - бормотал он.
   Я пошел к директору. Директор выслушал меня и назначил комиссию.  Это
все-таки выход - назначить комиссию. В комиссию вошли помощник директора
по кадрам Дерягин, профессор Галилеев, Татьяна Павловна Сизова и я. Сво-
им чередом шло следствие через милицию.  К  нам  приехали  сотрудники  в
штатском, осмотрели разбитую установку, завернули в тряпочку  кувалду  и
увезли.
   Через несколько дней наша комиссия стала  заседать.  Решили  опросить
сотрудников моей лаборатории. Я как лицо  заинтересованное  вопросов  не
задавал и сидел молча. Первой вызвали Катю.
   Она вошла в кабинет Дерягина, где мы заседали, и опустилась на  стул.
Несколько секунд длилась пауза, никто не решался первым начать распросы.
Затем Татьяна Павловна, кашлянув, обратилась к Кате. С такими интонация-
ми обращаются к трехлетним детям.
   - Катюша, расскажите нам о... Что вы видели в установке Арсения Нико-
лаевича?
   - Вы же сами смотрели, Татьяна Павловна, - сказала Катя. - Вы же зна-
ете.
   Татьяна Павловна поджала губы.
   - Я в научных целях... - сказала она.
   - Вас кто-нибудь принуждал к участию в опытах? - спросил Дерягин.
   - Нет, - коротко ответила Катя.
   - А скажите... - начал профессор Галилеев. - Как вы лично  оцениваете
воздействие опытов на вас? Что вы чувствуете?
   Катя потупилась. Я знал, что сказать неправду она не сможет, -  слиш-
ком долго она смотрела картинки Арсика. Потом Катя резко подняла  голову
и улыбнулась. Улыбка была бесстрашной, открытой, такой, что помощник ди-
ректора бросил испуганный взгляд на профессора.
   - Мне хорошо, - сказала Катя. - Я люблю. Я счастлива. Вы даже не  мо-
жете понять, как я счастлива.
   Дерягин изучающе посмотрел на меня. Он уже открыл рот,  чтобы  что-то
сказать, но Татьяна Павловна быстро проговорила:
   - Вот и замечательно! Вот и прекрасно!.. Товарищи, я думаю,  вопросов
больше нет?
   Галилеев развел руками. Катю отпустили. На ее месте возникла Шурочка.
Она была возбуждена и метала в комиссию огненные взгляды. Галилеев спро-
сил ее, что говорил ей Арсик, перед тем как начать  опыты.  Как  товарищ
Томашевич объяснил необходимость ее участия? Шурочка вскочила со стула и
грозно произнесла:
   - Вы Арсика не трогайте! Он здесь ни при чем. Он гений... Вы понимае-
те? Да вы на судьбу должны молиться, что рядом с ним работаете!
   - Прекратите! - прикрикнул на Шурочку помощник директора.
   - А я вас не боюсь, не орите на меня, - сказала Шурочка.
   Дерягин побагровел. Он покрутил головой и пробормотал:
   - Распустились!
   - Возможно, я должен молиться на судьбу, - мягко начал профессор. - Я
этого не знал. Объясните, почему вы считаете Томашевича гением?  Что  он
сделал такого гениального?
   Шурочка махнула рукой и села. Она смотрела на меня с сожалением,  по-
том вздохнула и сказала:
   - Вы лучше меня должны понимать. Вы же ученые... Я просто смотрела, я
ничего не понимаю, это надо чувствовать. Почему Пушкин гений? - усмехну-
лась она.
   - Вы на Пушкина не ссылайтесь, - сказал Дерягин.
   - Если бы эти сволочи не разбили установку, вы бы все поняли. Посмот-
рели бы только... - сказала Шурочка. - Геннадий  Васильевич,  почему  вы
молчите? Вы же все понимаете! - обратилась ко мне Шурочка.
   - Успокойся и позови Игнатия Семеновича, - сказал я.
   Комиссия проглотила мое распоряжение. Шурочка ушла, в кабинете  стало
тихо. Тучи сгущались над столом помощника директора по кадрам. Уже  слы-
шались отдаленные раскаты грома. Атмосферное электричество щелкало  нео-
жиданными искрами в обивке дивана и чернильном приборе с бронзовым  мед-
ведем, стоявшим на столе.
   Вошел Игнатий Семенович и с ходу сделал заявление. Он сказал, что  не
понимал сути опытов Арсения Николаевича, они даже казались ему вредными,
но потом он пересмотрел свою позицию и понял,  что  открытие  Томашевича
сулит человечеству огромные блага  морального  порядка.  Благодаря  ему,
сказал Игнатий Семенович, произойдет всеобщее  повышение  сознательности
на базе роста личной совести.
   - Выражайтесь яснее, - сказал Дерягин.
   Видимо, старик хорошо продумал свою речь. Он выдвинул на первый  план
моральный кодекс, и получилось, что каждый диапазон Арсиковой  установки
соответствует тому или иному пункту. Между прочим, так оно и было на са-
мом деле, просто с этой точки зрения никто пока установку не  рассматри-
вал.
   - Значит, все станут дисциплинированнее? - спросил Дерягин.
   - Да, - твердо ответил Игнатий Семенович. - Не  будут  опаздывать  на
работу, совесть им этого не позволит.
   - Совесть? - настороженно переспросил Дерягин.
   - Не в совести дело, а в общественном транспорте! -  воскликнул  про-
фессор Галилеев. - Извините, Игнатий Семенович, но это все чепуха! Идеа-
лизм чистейшей воды.
   - Идеализм? - опять переспросил помощник директора и задумался.
   Я почувствовал, что крен нашего корабля, возникий  после  выступления
лаборанток, несколько выровнялся. Но впереди еще был Арсик,  как  всегда
непредсказуемый.
   Он вошел в кабинет спокойно, вежливо поздоровался и сел не на стул, а
на диван рядом со мною. Мы с ним сидели на диване, в кресле напротив си-
дела Татьяна Павловна, а за столом помощник директора и профессор.
   - Только не лезь в бутылку, - успел шепнуть я Арсику.
   Он чуть заметно пожал плечами. Профессор снова начал говорить. Он об-
рисовал положение дел и сказал, что комиссия призвана решить,  нужно  ли
продолжать работу по данной теме, то есть создавать новую установку вза-
мен разбитой и проводить дальнейшие эксперименты. Для меня это было  но-
востью. Я полагал, что наша задача состоит в том,  чтобы  обратить  идею
Арсика на службу обществу.
   - Какую цель вы преследовали, когда начинали работу? -  спросил  про-
фессор.
   - Понимаете, - сказал Арсик, -  некоторые  не  знают,  как  заполнить
жизнь. Начинают пить, например. Им делается веселее. Я заметил по  себе,
что стал менее радостным. Мне это не понравилось. В детстве было  лучше.
Мне захотелось вернуть себе яркость жизни, чтобы все  звенело,  понимае-
те?..
   Профессор осторожно кивнул. Дерягин что-то записывал в блокнот.