ом классе, а после восьмого  пошел  в  техникум.  Он
как-то сразу вытянулся и переоделся в импортное. Мне  говорили,  что  он
торчит у гостиницы "Европейская" и  клянчит  резинку  у  "фиников".  Это
по-генкиному - финны.
   - Теперь ты ее наколола, - сказал Генка. - Смотри не отпускай.  Проси
диски и джинсы. Ей ничего не стоит, а здесь ты толкнешь прилично.
   - Вот еще! - сказала я. - Толкать я ничего не собираюсь.
   - Тогда себе, - сказал он. - Ты что, фирменные джинсы  иметь  не  хо-
чешь?
   - Хочу, - сказала я.
   Я и вправду очень хотела джинсы. У одной  девочки  из  нашего  класса
есть джинсы. Ей папа привез из Франции. А мой папа никогда во Францию не
ездил и, по-моему, не поедет. Он даже в Болгарию не ездил, хотя в Болга-
рии таких джинсов не купишь. Вообще-то, их можно купить и у нас, но сто-
ят они безумно дорого.
   Я как-то заикнулась родителям, что хочу купить джинсы.
   - Это можно, - сказал папа. - Джинсы - это практично и модно. Сколько
тебе дать денег?
   - Можно достать хорошие за сто пятьдесят. А самые фирменные, новые  -
за сто восемьдесят.
   - Как-как? - спросил  папа.  Он  даже  хоккей  перестал  смотреть.  -
Сколько они стоят? Да ты в своем уме?
   Разве я виновата, что он не следит за жизнью?
   Папа уже завелся. Теперь его было не остановить.
   - Сто пятьдесят рублей за тряпичные штаны? - кричал он. - Да ты  зна-
ешь, что это моя месячная зарплата? Да ты знаешь, что я в твои годы...
   "Сейчас он вспомнит, как бабушка  перешивала  ему  дедушкины  военные
брюки", - подумала я. И точно:
   - ...носил все перешитое из отцовской формы!
   - Сейчас другое время, - сказала я.
   - Пускай! Мне наплевать на ваше другое время! Я остался прежним.  По-
нимаешь, прежним! Я не желаю признавать штаны за полторы сотни! Все, что
на мне надето, стоит меньше!
   Конечно, я думаю. Он был в трикотажном тренировочном костюме и в тап-
ках. Дома он всегда так ходит.
   Я решила больше его не травмировать и не напоминать о джинсах. Но те-
перь, когда появилась возможность попросить  у  Фрэнни,  мне  захотелось
этим воспользоваться. А что тут такого? Генке присылали  несколько  раз.
Он их продавал. А я хочу для себя.
   Я написала так: "Милая Фрэнни! Если тебя не очень  затруднит,  пришли
мне, пожалуйста, джинсы 44-го размера. А я тебе пришлю..." Тут  я  стала
раздумывать. Что я могу послать Фрэнни? Всякие  тряпки  отпадают,  диски
тоже, жевательной резинки у нас нет, а у них навалом. Оставались  только
сувениры - матрешки, балалайки и открытки с видами Ленинграда.
   Я перевела мое письмо на английский и переписала его, но  папа  решил
поинтересоваться, что я там написала. Он уже позабыл английский, поэтому
попросил меня перевести. Когда он услыхал про джинсы, то очень засопел и
схватил письмо. Мы с Сережкой уже знаем, что папа сопит, когда сердится.
   - Покажи, покажи, где это? - сказал он.
   Я показала.
   - Джи-инс! - закричал папа с невозможным произношением.  После  этого
он разорвал письмо и побежал выбрасывать клочки в мусорное ведро. Я даже
растерялась.
   Папы не было минуть пять, а потом он пришел и сел на тахту.
   - Я хочу поговорить с тобой, - сказал он. - Я буду говорить об  очень
важной вещи. Слушай внимательно.
   Я испугалась, потому что папа был бледный и какой-то жалкий.
   - Я хочу поговорить с тобой о национальном самосознании, - сказал па-
па.
   Я чуть под стол не полезла. А он начал говорить о  том,  что  русские
древнее американцев, что у нас культура, история и еще что-то. Я не пом-
ню. Про джинсы - ни слова.
   - Да я знаю все это, знаю! - не выдержала я. - Нас этим в школе  пич-
кают!
   - В том-то и дело, что пичкают, - сказал папа. - А  вы  меняете  свою
страну на джинсы!
   Я разревелась. Зачем он так говорит? При  чем  здесь  страна?  У  нас
просто таких джинсов пока не выпускают, у нас другие задачи. До  джинсов
просто руки не дошли, я же  понимаю.  Но  если  есть  возможность,  если
есть...
   Папе стало меня жалко. Он подошел ко мне и поцеловал.
   - Дурочка ты еще маленькая, - сказал он. - Я не хотел  тебя  обидеть.
Только, пожалуйста, ничего не проси такого, чего не можешь отдать. Ни  в
Америке, ни у соседей. Имей, пожалуйста, гордость.
   - А можно мне просто подарить Фрэнни что-нибудь? - спросила я.
   - Ну конечно! - обрадовался папа.
   - А ты не думаешь, что я буду рассчитывать на ответный подарок? Вроде
бы я просто дарю, но чуть-чуть надеюсь. Это ведь то же самое, только еще
хуже.
   Папа посмотрел на меня внимательно.
   - А ты не такая уж дурочка, - пробормотал он и ушел  в  свою  комнату
обдумывать мои слова.
   Сейчас подведет какую-нибудь философскую базу!  Господи,  почему  мне
достался такой вдумчивый папа? Другому бы тысячу раз плевать было, какие
тряпки я заказываю в Штатах.
   Он пришел сосредоточенный, походил от стола к тахте и сказал:
   - Видишь ли, если у тебя действительно такие мысли, то  лучше  ничего
не посылай. Лучше сдержись.
   - А если они только чуточку, самую маленькую чуточку такие? - взмоли-
лась я.
   - Пошли скромный подарок ко дню рождения. И все!  И  никаких  просьб.
Просто долг вежливости. И все! К этому вопросу больше не возвращаемся.
   Когда я нашим девчонкам из класса это рассказывала, они смеялись:
   - Дура! Зачем ты ему перевела про джинсы? Родители сейчас  ничего  не
понимают, с ними нужно круче.
   Папа у меня и вправду чего-то не понимает. Он какой-то  не  такой.  Я
была на дне рождения у Алки, которой папа привез из Франции джинсы. Там,
во-первых, квартира обалденная, а во-вторых, папа и мама. Папа нам расс-
казывал про Францию. Бельгию и другие страны. А мама была в японском ха-
лате, и от нее косметикой пахло очень приятно. Лицо у нее такое  блестя-
щее, как из журнала. Она угощала нас чаем, как это принято в Англии -  с
молоком. Чай мне не понравился. А потом мы плясали. У них японский  сте-
реопроигрыватель и куча дисков, которые их папа брал одними ладонями  за
края.
   Я все же послала Фрэнни в подарок набор с видами Петродворца и  плас-
тинку с русскими народными песнями. Папа сам ходил со мною на почтамт  и
заполнял какие-то бумажки, чтобы отправить бандероль в Штаты.
   - Подведешь ты нас под монастырь, - сказал папа, когда  мы  возвраща-
лись с почтамта.
   Я посмотрела на него, чтобы понять, и вдруг все поняла. Я как  сейчас
помню этот день. Была весна, и солнце такое яркое, холодное после зимы и
очень резкое. Не знаю, что со мною случилось, но я вдруг увидела папу со
стороны. Я даже испугалась, потому что никогда так на него не  смотрела.
Он шел со своим старым портфелем в руках. Он всегда ходит с портфелем. В
портфеле лежала банка с крышечкой под сметану и полиэтиленовый пакет для
хлеба. Папа был в плаще, к которому мама утром пришивала пуговицу.  Сна-
чала они вместе искали эту пуговицу, чтобы была такая же, как остальные,
но не нашли. Папа сказал, что, наверное, потерял ее. Мама стала ворчать,
рыться в коробочке с пуговицами, потом нашла похожую и начала пришивать.
Папа стоял рядом с виноватым видом. И мама вдруг заплакала.
   Папа шел рядом по улице и щурился от солнца. Он  был  такой  же,  как
все, абсолютно такой же - в магазинном плаще, в  магазинных  брюках,  но
мне почему-то стало его жалко. У папы есть одна оригинальная вещь, кото-
рой он гордится. Это запонки из янтаря. Их ему подарила какая-то  знако-
мая женщина. Когда папа надевает эти запонки, он поет и шутит.
   - Огурцы дают, - сказал папа. - Давай купим огурцов, маме будет  при-
ятно, что мы проявили инициативу.
   И мы встали в очередь за огурцами. Папа был озабоченный, вертел голо-
вой и привставал на цыпочки. чтобы высмотреть из-за очереди,  хватит  ли
нам огурцов. Огурцов нам, конечно, не хватило.
   Зато сметану и хлеб мы купили.
   Долгое время от Фрэнни не было никаких известий.  Я  уже  забыла  про
письмо, потому что кончался учебный год и нужно было подтянуть литерату-
ру. Как всегда, мы обсуждали, где проведем лето. Сережка  просил  купить
ему спиннинг и моторную лодку. Папа купил только спиннинг. В  это  время
папа и мама часто разговаривали по ночам, когда ложились спать. Я  из-за
стенки слышала звуки: "бу-бу-бу... бу-бу-бу!" - это папа,  "ти-ти-ти..."
- это мама. Слов слышно не было.
   Папа стал раздражительным и иногда вдруг выкрикивал: "Денег не  печа-
таем!" Он и раньше любил так говорить, но тогда они с мамой смеялись,  а
теперь уже не смеются.
   Наконец я получила от Фрэнни бандероль. Пришло извещение, и мы с  па-
пой снова отправились на почтамт. Папа ворчал, что  он  теперь  работает
почтальоном больше, чем инженером. Я шла и думала: что же  мне  прислала
Фрэнни? А вдруг джинсы? Может быть, она телепатически почувствовала, что
мне необходимы джинсы?
   Но Фрэнни телепатически не почувствовала. В бандероли оказались плас-
тинка и журнал на английском языке. Вернее, это был не журнал, а  альбом
с цветными фотографиями про Элтона Джона - того  самого  певца,  который
был записан на пластинке.
   На обложке был изображен Элтон Джон в огромных темных очках, в белос-
нежном костюме и в плоской белой шляпе. На лацкане пиджака у него висела
маленькая фигурка Микки Мауса. Элтон Джон сидел на стуле и тремя пальца-
ми, как авторучку, держал белую тонкую трость.
   - Ишь ты... - сказал папа, взглянув на Элтона.
   Я побежала к Алке, у которой есть  стереопроигрыватель,  и  мы  стали
слушать пластинку. "Клевый музон!"-сказала Алка довольно равнодушно, по-
тому что у нее дома - целая полка импортных пластинок, которые  ее  папа
привез из Франции и Бельгии. Мы прослушали Элтона Джона три раза подряд.
В особенности мне понравилась одна вещь под названием  "Крокодайл  рок",
что означает в переводе "Кро-кодильский рок". Очень заводная музыка. Под
нее так и хочется прыгать.
   У нас тоже есть проигрыватель, но  старенький  и  обыкновенный.  Алка
сказала, что на нем Элтона Джона крутить нельзя - пластинка может испор-
титься. Но я даже не заикалась дома насчет стереопроигрывателя. Я знала,
что папа опять начнет волноваться и спрашивать, сколько он стоит. Я при-
несла пластинку домой и стала переводить текст из альбома. Перевод я за-
писывала в специальную тетрадь.
   Элтон Джон - самый популярный эстрадный певец в  Америке.  В  альбоме
все про него рассказано. Он сначала был бедным и застенчивым юношей, жил
в мансарде и сочинял песни, которые никто не хотел слушать. А потом вне-
запно стал знаменитым. Однажды он выступал в каком-то концерте  и  очень
волновался. От волнения Элтон Джон перестал быть застенчивым, выбежал на
сцену и вскочил на рояль. Он стал прыгать на рояле, стучать по  клавишам
ногами и петь. Публике это страшно понравилось. С тех пор он всегда  ве-
дет себя необычно: надевает разные оригинальные костюмы,  рычит,  бегает
по сцене, ломает инструменты и стулья - в общем, делает то, что ему  хо-
чется. Песни он пишет очень быстро. За два дня он сочиняет  целую  плас-
тинку песен, записывает ее в своей домашней студии звукозаписи и  выпус-
кает в продажу. У него есть собственный самолет с баром и большой  фоно-
текой на борту. Он летает по Америке с концерта на концерт и  слушает  в
самолете новую музыку, чтобы не отстать от жизни. Когда ему хочется  еще
раз прославиться, он вытворяет что-нибудь изумительное. Он такой  милый!
Он играет в теннис с американскими чемпионами или начинает временно  ис-
поведовать буддизм.
   Он еще сравнительно нестарый. Мой папа старше Элтона Джона на  четыре
года.
   Когда я рассказала папе про Элтона Джона, он взял тетрадку с  перево-
дом и стал читать. Попутно он рассматривал его фотографии в альбоме.
   - Какая-то мура собачья! - сказал папа. - Надеюсь, ты понимаешь,  что
это все мура?
   - Почему мура? - спросила я.
   - Потому что не в этом радость жизни.
   А в чем радость жизни? Хоть бы объяснил.
   Мама ничего не сказала про Элтона Джона, хотя тоже рассматривала  его
фотографии.
   Они сейчас очень боятся, что из меня ничего не выйдет. Или еще  боят-
ся, что может случиться непредвиденное. Папа все  время  спрашивает  про
мальчиков: с кем я дружу, какое у них общественное лицо, курят  они  или
нет, что у них за родители и прочее. А мама иногда очень осторожно расс-
казывает мне случаи из жизни. Например, о том, как у одной знакомой доч-
ка родила в десятом классе и какой получился скандал. Ну и дура, что ро-
дила! Мне-то что от этого?
   А мальчишки у нас все курят и некоторые пьют.
   Девочки тоже пробовали - и ничего страшного!
   Я обижаюсь, когда они говорят, что из меня ничего не выйдет. Интерес-
но, чего бы они хотели? Наверное, они хотят, чтобы  я  была  такая,  как
они. Бегала бы на работу, как ошпаренная, а дома рассказывала,  какой  у
меня дурак начальник. А я не хочу, не хочу!
   По-моему, это очень скучно.
   Я не хочу вырастать. Я хочу, чтобы мне всегда было  шестнадцать  лет.
Если бы еще удалось достать джинсы, было  бы  совсем  хорошо.  Мальчишки
сразу начинают дергаться, когда ты в джинсах. Из наших  мальчишек  никто
не хочет идти по стопам. То есть, заниматься тем же, чем родители.  Дев-
чонки тоже не хотят. Я однажды сказала об этом папе, а он как-то зло ус-
мехнулся и сказал:
   - Ничего! Заставят как миленьких! Жизнь вас обломает.
   Кому нужна такая жизнь?
   Весь кайф в том, чтобы самопроявляться. У нас сейчас все самопроявля-
ются. Алка носит на шее кожаный кошелек. Правда, он обычно пустой, пото-
му что деньги она сразу тратит.
   - Настоящая женщина должна уметь жить без денег, - сказала Алка.
   Она два раза была в коктейль-баре. Ее туда водил какой-то  киноопера-
тор.
   Другие тоже самопроявляются кто в чем. У одного коллекция пустых  па-
чек из-под американских сигарет. Он ими оклеил стенку. У другой  жуткие,
совершенно жуткие платформы. Она ходит, как цапля, и боится с  них  сва-
литься. У Сашки из нашего дома есть эрдельтерьер. А у меня  теперь  есть
Элтон Джон.
   Я никому не разрешала дома заводить Элтона Джона. Но  однажды  пришла
домой вечером и еще на лестнице услышала, что в квартире гремит  "Кроко-
дайл рок". Я открыла дверь ключом и увидела, что папа  в  нашей  комнате
ужасно прыгает и размахивает руками. Он не заметил, что я  пришла.  Папа
был в расстегнутом плаще и в одних носках. Я стояла в прихожей совершен-
но обалдевшая и смотрела, как он пляшет. Папа тяжело  дышал,  подкидывал
ноги, так что плащ задирался, приседал, очень смешно вертел задом,  при-
щелкивал пальцами и временами невпопад выкрикивал:
   - Рок! Рок! Рок!
   Потом он вдруг вспрыгнул на тахту и стал прыгать на ней, как на бату-
те. Наконец он повернулся лицом к двери и заметил меня.
   - Дщерь пришла! - закричал папа, и тут я увидела, что  он  пьяный.  -
Знаешь, что главное в жизни? Самое главное - это вовремя  вспрыгнуть  на
рояль! Рок! Рок!..
   А Элтон Джон все визжал как заведенный.
   - Ты знаешь, что такое рок? - закричал папа.
   - Танец такой, - ответила я.
   - Вот именно - танец! Это такой танец! - выкрикнул папа и  вдруг  сел
на тахту, поставил ноги в носках на паркет и опустил голову. Руки у него
повисли почти до пола.
   - А где мама с Сережкой? - спросила я, потому что надо  было  что-ни-
будь спросить.
   - Рок - это судьба, - хрипло сказал папа. - Ты этого еще не знаешь?
   - Знаю, - сказала я. - Только я думала... - Думай больше, больше  ду-
май... - сказал папа, еще ниже опуская голову. - А мама с Сережкой в ма-
газине, наверное. Или в кино мама с Сережкой. Не знаю я, где они.
   1977

   Языковой барьер

   Сомнений не было: ребенок говорил по-итальянски!
   Это выяснилось, когда Парфеновы пригласили к младенцу специалиста. До
того они принимали первые слова Павлика за нечленораздельную, но  несом-
ненно русскую речь и пытались разгадывать их. Павлик подрастал, язык его
становился выразительнее, но Парфеновы по-прежнему не понимали ни слова.
Врач-логопед, к которому они обратились,  заявил,  что  речевой  аппарат
Павлика в полном ажуре. Он так и сказал - "в ажуре", произнеся это слово
на иностранный манер. И тут у Парфенова-отца мелькнула дикая догадка.
   На следующий день он привел в дом полиглота.  Это  был  его  школьный
приятель, работавший в одном из институтов Академии наук. Приятель  при-
нес погремушку, уселся рядом с кроваткой Павлика  и  спросил  на  десяти
языках:
   - Как тебя зовут, мальчик?
   Парфеновы поняли только первый, русский вариант фразы.
   Павлик посмотрел на гостя с интересом и  произнес  в  ответ  какую-то
длинную тираду, в которой присутствовало слово "Паоло".
   Полиглот расцвел и задал Павлику еще вопрос.  Ребенок  снисходительно
кивнул и принялся что-то доверительно рассказывать.  Он  был  в  голубых
ползунках и держался за деревянные перила, стоя в кроватке, как на  три-
буне.
   Они поговорили минут пять на  глазах  ошеломленных  родителей.  Потом
Парфенов осторожно потянул гостя за рукав и спросил шепотом:
   - Что с ним?
   - Да он у вас прекрасно говорит! Великолепное произношение!  -  воск-
ликнул полиглот. - Правда, по-итальянски, - добавил он.
   - Откуда у него эта гадость?! Совершенно здоровый ребенок! Он  у  нас
даже ангиной не болел, - сказала Парфенова-мама.
   - Может быть, у вас в роду были итальянцы?
   - Клянусь, не было! - прижимая руки к груди умоляюще глядя  на  мужа,
сказала Парфенова-мама.
   - Может статься, и так, - мрачно отрезал Парфенов. - За всеми не  ус-
ледишь.
   Так начались в семье Парфеновых трудности  сосуществования.  Отдавать
мальчика в детский сад было стыдновато, и Парфеновы с большими  труднос-
тями наняли приходящего переводчика-студента.  Дошкольный  период  жизни
Павлика прошел в неустанных попытках родителей выучить итальянский.  Они
затвердили несколько популярных фраз, но дальше этого дело не пошло.
   Ребенка удалось научить только одному русскому слову. Это было  слово
"дай!". Он овладел им в совершенстве.
   - Может быть, поехать с ним в Неаполь?  -  спрашивал  себя  Парфенов,
слыша, как Павлик напевает неаполитанские песни. И тут же  отвергал  эту
возможность по многим причинам.
   Между тем Павлик приближался к школьному возрасту. Он попросил  через
переводчика купить ему слаломные лыжи и требовал гор. Он также  дал  по-
нять, что готов отзываться только на имя Паоло.
   - Настоящий итальянец! - шептала Парфенова-мама со смешанным чувством
ужаса и уважения.
   В первый класс Павлика повел студент-переводчик. Парфенов дал ему вы-
пить для храбрости коньяку. Студент вернулся из школы  очень  возбужден-
ный, молча допил коньяк с Парфеновым и взял расчет.
   - Вы не представляете, что там творится! - сказал он на прощанье.
   В конце первого полугодия Парфенов рискнул впервые зайти в школу.  Он
шел, сгорая от стыда, хотя никакой его вины в  итальянском  произношении
сына не было.
   - Очень хорошо, что вы наконец пришли, - сказала учительница. -  Пав-
лик немного разболтан, на уроках много разговаривает.  Надо  провести  с
ним беседу.
   - Разговаривает... Беседу... - растерянно повторил Парфенов. - Но  на
каком же языке?! - Ах, вот вы о чем!.. - улыбнулась учительница.
   И она объяснила, что Павлик - отнюдь не исключение. Весь класс  гово-
рит на иностранных языках, причем на разных.
   - Ваш Павлик среди благополучных. Послушали бы вы Юру  Солдаткина!  У
него родной язык суахили, причем местный диалект,  иногда  очень  трудно
понять!.. А итальянский - это для нас почти подарок.
   Тут в класс, где они разговаривали, вбежала растрепанная  малышка,  и
учительница крикнула ей:
   - Голубева, цурюк!
   Девочка что-то пролепетала по-немецки и упорхнула.
   Парфенов был подавлен.
   - Ничего, ничего... - успокаивала его учительница. - К десятому  мно-
гие из них овладевают и русским...
   Больше Парфеновы в школу не ходили. Они только читали на полях  днев-
ника сына записи учителей, сделанные, специально для родителей, по-русс-
ки и почему-то печатными буквами: "У Павлика  грязные  ногти",  "Павлику
нужно купить набор акварельных красок" и так далее.
   Парфенов