ень гибкий, с  высокими
дугами бровей и надменным складом рта. Ларри был празднично одет в белое и
держал на руках деревянный ящик потрепанного вида, некогда, без  сомнения,
крытый лаком. Ступив на край квадрата, выложенного плитами, -  Перемещение
было отменно точным, - он  послал  Виоле  затейливый  комплимент,  который
приняла она зрительно, как узор, напоминающий о цветах и жемчуге, а  может
быть,  то  был  белый,  сверкающий  прибой  или  снег.  Подо  всем   этим,
несомненно, таилось преклонение, и чуть-чуть рисовки своей  утонченностью,
и видимая только Виоле застарелая робость.
   Внезапный ветер взъерошил русую гривку  Хельги.  Длинные  аквамариновые
глаза ее сузились, инстинктивно скрывая блеск. Двое  непричастных  уловили
только  трепет  воздуха  вокруг  пламенного  луча,   посланного   девушкой
навстречу Ларри. Она получила не менее жаркий ответ.
   Ящик был вручен Виоле. Легким  нажимом  воли  она  постигла  назначение
подарка; других намеренно оставили в  неведении,  чтобы  сюрприз  оказался
полным.
   Ларри уселся рядом с Хельгой;  ему  был  послан  предупреждающий  образ
страшного кинжалоносного тамады,  и  он  тут  же  отказался  от  намерения
раскопать салат. Птицы шумно завозились в миндальной кроне. У тропы  вырос
последний гость.
   Как и Ларри,  он  решил  совершить  точное  Перемещение,  но  не  сумел
сосредоточиться  на  открытом  дворе.  Сфера  воткнула   его   в   заросли
чертополоха рядом с дорожкой от моста.  Гость  нарушил  тишину  _звучащим_
словом, и была это энергичная фраза с упоминанием бога, хотя  и  сказанная
по-венгерски, но, конечно же, понятая чтецами душ.
   Волна жгучей досады достигла  стола.  Гость  хотел  появиться  иначе  -
самолюбивый, полнокровный мужчина в  душном  белом  кителе  с  серебряными
пуговицами, в черных брюках, с дурацким арканом крахмального воротничка  и
галстука на шее. Он  казался  существом  иной  породы...  Даже  плечистый,
тяжелорукий Роман был лишен малейшей рыхлости, а обеим  женщинам  и  Лании
только крыльев за спиной не хватало.
   Скомканно улыбаясь, капитан Дьюла Фаркаш по возможности  очистил  брюки
от паутины и цепких репейных шариков. Затем вперевалку тронулся  к  столу,
где и вручил Виоле букет,  пестрый  и  растрепанный,  как  чучело  петуха.
Имениннице  пришлось  изрядно  нагнуться,  чтобы  отблагодарить   капитана
поцелуем. Пробормотав нескладные  поздравления,  все  еще  переживая  свой
конфуз, Фаркаш опустился на скамью и с вытаращенными глазами начал платком
вытирать лысину. Он надрывно дышал. На него было жалко смотреть.
   Из толстостенного кувшина, запотевшего  в  холоде  церковных  подвалов,
разлил Роман похожее на кровь и  на  вишневый  сок  терпкое,  с  дразнящим
запахом вино. А затем откашлялся и заговорил, стоя с полным бокалом.
   Он уже много лет не говорил вслух; язык с трудом подчинялся Роману.  Но
таков был долг хозяина, человека новой формации, по отношению к  капитану,
не владевшему искусством мыслепередачи.  То  есть  сотрапезники,  конечно,
могли внушать Фаркашу свои думы и читать его ответы; но при этом  капитан,
и без того  огорошенный  фантасмагорией  века,  в  который  он  неожиданно
свалился,  чувствовал  бы  себя   распятым,   выставленным   на   всеобщее
обозрение...
   Звуки Романова баса заставили примолкнуть испуганных  птиц.  Стайка  на
миндальном дереве вообще редко видела людей и воспринимала их как создания
совершенно бесшумные, выходящие прямо из воздуха и в нем же исчезающие...
   - За кого мы пьем сегодня? Странный вопрос, скажете вы. Ну конечно  же,
мы пьем за новорожденную. Но при  этом  каждый  из  нас  пьет  за  другого
человека. Капитан Фаркаш  чествует  свою  спасительницу.  Ларри  -  бывшую
наставницу. Хельге, должно быть, особенно приятно  поздравить  свою  мать,
которую она впервые, в жизни видит  несколько  дней  подряд...  Не  спорь,
Хельга, я не осуждаю: к Виоле неприменимы обычные мерки... И  наконец,  я.
За кого же я поднимаю этот бокал?..
   Роман задумался, опустив пшеничные выгоревшие ресницы.  Виола  положила
свою ладонь на левую руку тамады, любовно  заглянула  снизу  вверх  в  его
лицо.  Круглая  раскрасневшаяся  физиономия  капитана,  украшенная  щеткой
полуседых усов, взялась лукавыми морщинами, и Фаркаш сказал вполголоса:
   - У _нас_ в таких случаях говорили, что вино выдыхается.
   - Роман! А вино не выдохнется, пока ты думаешь? -  спросила  Хельга.  С
непривычки она не рассчитала силу  своего  высокого  голоса,  и  получился
трубный клич. Эхо прокатилось по темной  церкви  и  угасло  бормотанием  в
алтаре, где остатки золотого фона тлели вокруг смутной Матери.



   То была нелепейшая из случайностей, уготованных испытателю. Вместо того
чтобы  отправить  Романа  Альвинга   на   курортную   планету   Аурентина,
своенравный Переместитель забросил человека в  неведомое  землянам  жуткое
звездное  захолустье.  И  хорошо  еще,  что  не  оказался  Роман  в  пекле
какого-нибудь   светила   или,   того   хуже,    за    пределами    родной
четырехмерности...
   Наступали  последние  деньки  корабельных   сообщений.   До   сих   пор
Переместитель действовал только в пределах Кругов Обитания. Так называлась
область, сплошь занятая  человеком  вокруг  Солнца:  планеты,  орбитальные
города, базы Флота и  сама  заповедная  Земля.  Новые  открытия  позволили
прямое мгновенное Перемещение через сотни и тысячи световых лет.
   Альвинг был одним из первых. Флот поискал его положенное  время.  Затем
Романа восстановили по "импульсному  двойнику".  Новый  Альвинг  не  желал
подвергать  себя  риску  -  жил  в   лесу,   плотничал,   разводил   пчел.
Переместитель тем временем прорубал тоннели во все стороны от  Солнца.  За
двадцать лет он подчинил людям больше  миров,  чем  Флот  за  пять  веков.
Человек, любопытный, как кошка, жаждавший свободы, точно степной  конь,  и
обилия впечатлений, как  ни  одно  другое  существо,  сделался  еще  более
подвижным и независимым...
   Пока    разворачивалось    это    победоносное    шествие,    подлинный
герой-испытатель Роман Альвинг коснел на совершенно безжизненном, покрытом
водой шаре величиной в полторы Земли.
   То было странное местечко даже для опытного космонавта. Сплошной океан,
день и ночь неразборчиво бормочущий  -  будто  он  разумен,  как  в  одной
жутковатой старинной повести, и обсуждает сам с  собой  мировые  проблемы.
Удивительно спокойный  грифельно-серый  океан  под  сумрачным  зеленоватым
небом. Струистая дымка висела  над  морем  -  ни  туч,  ни  ясной  погоды.
Мертвенный покой.
   Океан вяло плескался у подножия бесчисленных островков,  вернее,  голых
заостренных скал. Как один, черные, тускло блестящие, с гладкими  обрывами
к воде, гигантскими памятниками высились монолиты размером от десятков  до
тысяч шагов. У крупных островов было несколько  вершин,  собранных  вокруг
главного подоблачного обелиска.
   Роман, конечно, выбрал скалу побольше,  но  не  веселее  прочих:  сухая
жесткая твердь, бездонные разломы, редкие вкрапления медного блеска  белых
и красных пород.
   Хотя кислород в воздухе и присутствовал, дышать здесь  было  невозможно
из-за обилия иных, ядовитых газов.
   Впрочем,  Альвинга  мало  беспокоила  пустота  и  безжизненность  мира,
случайно оказавшегося под ногами. От удушья и голодной смерти  его  спасал
энергококон -  в  годы  пробных  Перемещений  обязательная  принадлежность
испытателя. Замкнутая область энергетических  полей;  непроницаемое  яйцо.
Так были устроены теперь все земные  машины.  Никаких  грубо  вещественных
деталей,  трущихся  поверхностей,  передач.  Работало  само  пространство,
расчлененное на мириады ячеек; запоминало, мыслило, исполняло  собственные
решения.
   Кокон Романа был вечен и всеяден. Его питали: магнитное  поле  планеты,
тяготение,  лучи  тусклого,  размытого  дымкой  оловянного  солнца.  Кокон
обеспечивал кровом, которому не страшен ядерный  взрыв.  Мог  двигаться  в
воде, в воздухе или напролом сквозь скалу. При  нем  состоял  (вернее,  по
команде отделялся) шустрый киберпомощник,  летающий  анализатор,  подобный
шаровой молнии. Наконец, в коконе  жила  колония  простейших  -  множество
видов, пожиравших и поддерживавших друг друга. Это называлось  -  экоцикл.
Микробы  очищали  кислород  и  воду;  извлекали  из  самых   едких   газов
белково-витаминную массу, принимавшую вкус любого блюда.  Они  были  также
способны  выделять  "на  заказ"  целебные  ферменты.  В  общем,  до  конца
Романовых дней мог заботиться об отшельнике чудо-кокон. Только  вот  Роман
не желал оканчивать свои дни в океане, уставленном черными надгробиями. Он
положил себе вернуться домой, на Землю.
   Для начала Альвинг попытался наладить радиосвязь. Не менее чем половину
земного года круглые сутки, с недолгим  перерывом  для  сна,  посылал  он,
настроив послушный кокон на выброс магнитных волн, отчаянный и безадресный
SOS. Потом сообразил, что может посвятить  этому  занятию  и  во  сто  раз
больше времени - с прежним  успехом.  Должно  быть,  уж  очень  далеко  от
человеческих путей горело оловянное солнце. Иначе Романа обнаружили  бы  и
без  его  передатчика.  Флот.  Локаторы,  засекавшие   даже   биоизлучение
насекомых. И главное - люди,  более  чуткие,  чем  любые  локаторы;  люди,
которые сумели бы найти на  необъятной  планетной  равнине  бьющееся,  как
огненный мотылек, сердце сородича...
   Когда Роман отменил радиосеансы, стало совсем тошно. Впору наложить  на
себя руки. Под глухим колпаком тишины,  где  раздавалось  лишь  бормотание
старого безумца-океана, Альвинг  спасал  себя  от  помешательства  чтением
вслух. Хорошо, что мы не совсем еще потеряли дар звуковой речи; можно даже
в одиночестве как бы слушать собеседника. Память у Альвинга  была  цепкая,
детская. Он пересказывал себе все, что прочел или  услышал  за  сорок  лет
жизни.  Классику  и  собственные  любовные  вирши,  пьесы  и  психофильмы,
анекдоты, сказочные истории, на которые столь щедры собратья-космонавты.
   Невыносимо медленно проползали дни - каждый вшестеро  длиннее  земного.
Сезон покоя сменился другим, загадочным временем года. Багровела,  траурно
полыхала ночами небесная дымка; струи  тумана  сновали  резвее,  вертелись
водоворотами. В полном безветрии начинал низко гудеть океан,  подергивался
острой  зыбью,  как  миллионами  акульих  плавников.   И   вдруг,   словно
подточенный снизу, бесшумно кренился и падал какой-нибудь далекий обелиск.
Или сползала целая многобашенная крепость. Много позже докатывался грохот.
Можно было предположить, что так  постепенно  исчезла  вся  суша.  Причина
оставалась непонятной.  Поглядев  на  очередную  катастрофу,  Роман  силой
возвращал себя к декламации. Читал громко, в лицах.
   Однажды, пережив припадок бешенства (показалось таким гадким  микробное
желе, что чуть не вышвырнул  вон  весь  экоцикл),  Роман  успокаивал  себя
давней, времен Звездной школы побасенкой. Речь в ней шла о том, что  вроде
бы Пишотта, или Гржимек, а может быть, капитан Ульм еще несколько столетий
назад посетил затейливую планету. Как водится в подобных апокрифах, память
машины по ошибке  вытер  программист,  и  найти  планету  заново  тоже  не
удалось.  А  жаль.  Там  якобы  процветала  цивилизация.  И  не   культура
каких-нибудь монстров, вроде знаменитых химер или  "лесных  царей".  Самая
что ни на есть  человеческая,  та,  которую  с  незапамятных  времен  ищут
корабли Флота в нашей Вселенной и машины  Проникателей  -  в  параллельных
мирозданиях. И более того, цивилизация, во многом подобная земной. С одним
только резким отличием. Туземцы (сущие люди!) не знали металла.
   ...Вот именно. Все из камня, кости, дерева,  смол.  Ни  одного  рудного
месторождения. Развитие ремесел и техники там длилось не сотни -  миллионы
лет. Медленно, но верно, с чудовищным терпением учились тамошние  мастера.
Делали они деревянные станки и часы, базальтовые котлы и камеры  сгорания;
самолеты из  железного  дерева,  телескопы  и  микроскопы  с  алмазными  и
слюдяными линзами. У них были шелковые аэростаты, сердоликовые  буквы  для
книгопечатания,  обсидиановые  скальпели,  стеклянные  бритвы,   резиновые
водопроводы. Для тонких работ пользовались костяными  орудиями.  Знали  до
сорока видов бетона, в  том  числе  пенобетон  для  строительства  морских
судов. Умели получать сверхпрочный  фарфор  -  из  него  делались  корпуса
космических ракет...
   Терпеливый и глубокомысленный жил там народ. Войны  не  знал  издревле.
Никто никуда не торопился; разведчик, открывший их  землю  (Ульм,  Лобанов
или еще кто-то из легендарных), даже в раздражение впадал,  беседуя  и  по
нескольку минут ожидая ответа. Дети мудростью  и  беззлобием  походили  на
буддийских мыслителей. Что ж, ничего удивительного.  Век  туземца  был  не
длиннее природного человеческого. Какая тут могла  быть  суетность,  какое
нетерпение, если иглу для медицинского шприца приходилось месяц вытачивать
из рыбьей косточки; если деревянно-фарфоровый автомобильный мотор  забирал
триста рабочих смен, а янтарную электростанцию строили пять поколений!
   Разведчик-первооткрыватель,  по-видимому,  отлично   договорившийся   с
туземцами, видел  их  главную  святыню,  "магнум  опус"  [величайший  труд
(лат.)] целой расы - атомный звездолет. Его корпус вытесывали  из  отменно
твердой скалы. Здесь автор побасенки  сделал  скидку  несчастной  планете.
Радиоактивные металлы на ней все же  нашлись.  Потому  "каменные  люди"  и
затеяли работу, конец которой увидят лишь отдаленные потомки...
   ...Альвинг нараспев произнес последнюю фразу и вдруг почувствовал,  что
задыхается. Грудь была переполнена, слезы хлынули из глаз. Он закричал  от
восторга, один посреди шепчущей, посмеивающейся воды. Выход был найден.
   Не  менее  месяца  Роман  прикидывал  и  рассчитывал,   давал   задания
киберпомощнику. Шансов на успех было меньше, чем у человека, вздумавшего с
зонтиком прыгнуть с Эвереста. Но  никакой  другой  путь  вообще  не  сулил
надежды. Потому с уходом сезона катастроф Альвинг начал  дело,  сочетавшее
великую математическую трезвость с великим безумием.
   Он выбрал один из пиков острова,  кряжистый,  богатый  металлом  и  без
трещин. По  приказу  Романа  кокон  вырастил  раскаленный  палец.  Альвинг
представлял себе, как невидимый резак отсекает порцию камня то с одной, то
с другой стороны утеса - и глыбы послушно валились  вниз.  Поначалу  такое
занятие казалось увлекательной игрой.  Скоро  заломило  в  висках;  Романа
сразила нестерпимая головная боль. Он заставил экоцикл  выдать  лекарство,
но понял, что надорвется, если не будет чередовать виды работ.
   На следующее утро он спустился  с  обрыва.  Умело  перестроив  связи  в
экоцикле, "научил" бактерии добывать  из  воды  растворенный  уран.  Петля
цикла,  заброшенная  в  океан,  быстро  окрепла,  невидимки  размножились.
Полученные сгустки металла Роман раскладывал порознь,  чтобы  не  возникла
критическая масса.
   Так он и жил - до тошноты однообразно, потеряв счет дням. Крошил скалу:
вскоре она стала напоминать сидящего Будду в остроконечной шапке. Уставая,
боясь за свой мозг, на несколько суток уходил  к  унылому  серому  морю  -
накапливать уран. Постепенно начал страдать экоцикл. Буйно  расплодившиеся
урановые бактерии потеснили прочих, культуры  стали  хиреть  от  радиации.
Дыхательная смесь казалась Роману все более бедной.  Не  хватало  и  воды.
Ослабели вкусовые качества теста, теперь оно смахивало  на  пресную  кашу.
Лечебные, бодрящие ферменты и витамины исчезли вовсе.  Альвинг  торопился.
Он понимал, что долго  не  протянет.  Кроме  того,  близился  новый  сезон
катастроф. Кто знает, может быть, его остров уже отмечен, как  дерево  для
поруба?
   Кончились надежды. Оборвалось даже отчаяние. Роман трудился озверело  и
тупо, точно забытый кем-то автомат. Наскоро хлебал  все  более  водянистую
кашу, спал вполглаза. Именно полный ступор,  отключение  сознания  помогли
ему выжить и довести дело до конца. Появись сейчас земляне, пригласи его в
корабль - только покосился бы диким глазом на спасателей и снова  принялся
рубить камень или ждать, пока затемнеет урановое ядро в  студенистом  шаре
экоцикла.
   Вытесав  заостренную  башню,  он  разделил  ее  по   высоте   глубокими
опоясывающими канавами. В каждом из грубо оформленных цилиндров просверлил
шпуры для урана.  "Ракета"  мыслилась  многоступенчатой.  Нижняя  ступень,
истаивая в горниле взрыва, должна была толкать вперед следующие.  Наверху,
перед самым сужением, Роман сделал пещерку для себя - "капитанскую каюту".
   Конечно, ни об изяществе форм, ни  тем  более  о  настоящем  управлении
каменным "звездолетом" не  могло  быть  и  речи.  Роман  намеревался  лишь
совершить  прыжок  в  открытый  космос.  Вылететь,  точно  из   пращи,   в
приблизительном направлении Солнца. (Родную звезду отыскал  киберпомощник,
блуждая за атмосферой.) Единственное, что  могла  дать  обтесанная  глыба,
более похожая на метеорит, чем на межзвездный  корабль,  -  это  скорость.
Взять сумасшедшее ускорение,  замедлить  время.  Хотя  бы  приблизиться  к
Солнечной системе. Там  Великий  Помощник,  он  контролирует  каждый  метр
пространства. Там Альвинга подберут.
   ...Однажды утром Ротман отделил  "корабль"  от  монолита.  Теперь  стал
фатальным даже ничтожный толчок. Повторить работу Альвинг уже  не  сумеет.
Он стар. Вернее, изношен, изжеван нелюдским напряжением.  Надо  спешить...
Спешить...
   ...Когда  он  завершил  отделку  и  начинил  шпуры   топливом,   пришла
усталость.  Очевидно,  она  только  и  ждала  сигнала,  зрелища   готового
"корабля". Усталость подмяла Романа, как гигантский медведь,  клоня  долу,
распластывая, расплющивая. Слиплись веки. Успев  сказать  себе,  что  _все
окончено_, Роман рухнул ничком, и чрево кокона  надежно  укрыло  его.  Так
прошло несколько земных суток. Повинуясь сонным желаниям Романа, кокон лил
теплую воду. Человек лежал в мелкой воде, изредка  бессознательно  начиная
пить. Тщетно уколами биосвязи пытался разбудить его  киберпомощник:  скала
повернута в нужную сторону, пора взлетать!
   ...Потом произошло необъяснимое. Роман внезапно обрел себя  стоящим  на
ногах, вполне трезвым и трудоспособным. Ясность сознания поражала. Краски,
звуки, запахи - все было густым и ярким, как никогда.  Сейчас  он  мог  бы
разрушить еще одну гору. Киберпомощник  пронзительно  верещал  где-то  под
теменем, словно это были собственные мысли Романа. Остров на линии старта:
скорее, скорее!
   Вдруг пастью  отворился  ближний  разлом.  Загудело,  ходуном  заходило
серо-серебристое  море.  И  под   струящимся   фосфорным   небом   скорбно
наклонились с разных сторон три утеса с бородами камнепадов.  Гром  ударил
по ушам Романа, стон и треск  рушащегося  кряжа.  Альвинг  прыгнул  вверх,
поплыл, подхваченный коконом. Втиснулся в узкую, как  гроб,  пещерку.  Еще
секунда, и раскаленный палец возбудил реакцию в зарядах...
   Остроконечную глыбу,  оплавленную  и  растрескавшуюся,  притормозили  и
подобрали месяца через два, по  счету  Романа.  Кокон  сослужил  последнюю
службу, защищая от миллионократных перегрузок во  время  взрыва  очередной
ступени.  Команда  большого  транспорта,  возвращавшегося  из  колоний   в
Змееносце,  была  немало  поражена,  когда  приборы  засекли   "астероид",
летевший под углом к их курсу со скоростью в две трети  световой.  Явление
человека из червоточины в глыбе вызвало настоящий шок.
   Романа боязливо расспрашивали. Когда  он  шел  по  коридору,  следовали
поодаль. Прижимались к стенкам, пропуская. Так, наверное, вели себя жители
Равенны, встретив Данте.  А  Роман,  улыбаясь,  благодаря,  пожимая  руки,
смотрел мимо лиц, смотрел застывшими расширенными  глазами.  Неведомо  где
витал его ум, будто и впрямь заглянул человек в адскую пропасть.
   Самые любопытные пытались исподтишка порыться в мыслях Альвинга.  Роман
без труда находил осторожные  лучики  их  воли,  выталкивал