а Земле, -- мы остались бы
оба. А я хотел полететь!
     --  Что  ж, --  заключила  Мария. --  Это честно.  У  меня  больше  нет
вопросов.
     Когда  я еще только начинал говорить, Женька слушал  меня иронически. Я
часто  глядел на него и видел, как менялось его лицо. Вначале он, похоже, на
самом деле был уверен, что я черню  только самого себя. И легкая ироническая
улыбка на его ярких  тонких губах как бы жалела меня и, жалея, презирала. Он
сидел спокойно,  почти  не двигаясь, и  его красивые карие  глаза, не мигая,
выдерживали мой взгляд. Он всем своим  видом отметал обвинения. Он не боялся
их -- показывал, что к нему ничего не пристанет.
     Потом,  когда я вспомнил, как  он украл у Тани "Приветствие покорителям
океана", Женька забеспокоился, и  стал  иногда отводить  глаза, и побледнел,
как всегда бледнел, когда волновался, и  даже как-то сжался в кресле. Только
ироническая улыбка застыла на его круглом белом лице, как маска. Но уже было
понятно, что это маска, не больше.
     И  не только я понял  это. Другие тоже  старались теперь не смотреть на
него.
     На  лице  Тушина  выражение  явного  недовольства  постепенно сменялось
выражением боли.  Глубже  стали  морщины.  Как-то ушли  в себя, запали серые
глаза.  Тушину было больно  вдвойне -- и за Женьку, и за меня. Все-таки я не
был  ему чужим и,  видимо,  резало его по сердцу, что  именно  я  иду против
человека, на которого он возлагал столько надежд.
     Выражение боли так и не ушло с лица Тушина, пока я был в Совете. Но что
же делать, Михаил?  Конечно, вам кажется, что мы все еще мальчики  и многого
не  понимаем. Однако  мальчики  неизбежно становятся  мужчинами. И  порой --
очень быстро. Особенно рано поседевшие мальчики.
     Когда я кончил говорить о Женьке, я вынул из  кармана и положил на стол
председателя две последние  коэмы,  которые у меня еще  остались. Одна  была
заполнена. В  ней был фантастический рассказ Бируты, который знали уже здесь
все земляне. Правда --  первый, ранний вариант этого  рассказа. Вторая коэма
была свободна.
     -- Это та работа, -- сказал я, -- которую  когда-то Верхов перехватил у
меня на полпути. В "Малахите" я довел ее до конца. Здесь есть обратная связь
--  от коробочки к  читателю. Или к зрителю, если угодно.  Не нужен экран. Я
оставил эти коэмы радистам Третьей Космической перед нашим вылетом. Вместе с
описанием,  копию  которого   оставляю  сейчас   Совету.   Когда-нибудь  это
понадобится на Рите. Может, даже больше, чем на Земле. Потому что вот и ра и
леры, даже когда умеют читать, -- читать не  любят. А коэмы на  первых порах
могут заменить  им  книги. Любят  же эти люди сидеть  в стерео! А тут то  же
самое. Только в  одиночку. Я хотел потихоньку делать коэмы в лаборатории. Со
временем отработал бы технологию. Но не успел. Думаю, что это будет нужно на
планете. А наладить их производство не так сложно. Верхову вполне по силам.
     Я кончил. Все молчали. Вебер вертел в руках  одну  из  коробочек, косил
глазом в листок описания.
     Потом спросил Женьку:
     -- Будешь отвечать?
     -- Нет. -- Женька слегка покачал головой. -- Что уж тут отвечать?
     -- Все отвергаешь?
     -- Тоже нет. -- Женька снова покачал головой, и в голосе его прозвучала
явная  усталость. То ли искренняя,  то ли  нет -- я не успел разобраться. --
Если эти коэмы действуют так, как сказал Сандро...  -- Женька развел руками.
-- Кто же может их тогда отвергнуть? Но Совет, видимо, помнит -- я говорил о
главной  роли Тарасова  в создании коэм. Факты  есть факты. На них, конечно,
можно смотреть  по-разному. И мне надо подумать над тем, как смотрят другие.
Я  тоже благодарен  тебе,  Сандро.  Чем-то  ты определенно  помог  мне. Даже
крупно. Хотя, может, я и не сразу пойму все. Тут нужно время...
     Казалось  бы,  этого  достаточно.  Если  я  заставил  Женьку всерьез  и
по-честному задуматься  над  собой  --  чего еще надо? Но  все  же мне очень
муторно  было  после Совета. Может, потому, что я недопустимо  поздно сказал
то, что давно должен был сказать.  А может, потому, что я хорошо знаю земную
историю и помню, как скромно, вежливо и самокритично начинали самые жестокие
диктаторы далекого прошлого свой путь к неограниченной власти.
     Хотелось  верить, что здесь,  на Рите, он станет невозможен,  как давно
уже абсолютно  невозможен  на  Земле. Ах, как  жаль, что Михаил Тушин, самый
авторитетный здесь человек,  так не-глубоко  знает земную историю! Но  какое
счастье уже то, что сам он напрочь чужд желания возвыситься над другими!
     А история... Что ж, остальные члены Совета  должны знать земную историю
не хуже меня.
     ...И вот я  шагаю  по  изумительно красивой  здешней земле  гигантскими
шагами.  Мой МРМ-5  несет  меня над дорогой,  которую машины прокладывают  к
будущему порту.  Ее широкая, прямая, золотистая лента обрывается неожиданно,
и я как  бы отталкиваюсь от нее и перепрыгиваю с поляны  на поляну, с одного
берега реки  на  другой.  Я  шагаю по  зеленым лесам и стальным  озерам,  за
несколько  минут  перемахиваю  длинный,  извилистый, как  норвежские фиорды,
залив, на котором будет построен наш порт.
     У  меня за ухо заложен приемник-наушник, и я слышу песню, которую, сидя
в радиостудии, поет мне вслед Розита:
     Я пройду
     Через тысячи
     Бед.
     Я вернусь
     Через тысячу
     Лет.
     Я не брал
     Ожиданья
     Обет.
     Я вернусь,
     А тебя
     Уже нет...
     Потом  она поет другие песни. Все любимые мои песни  летят мне вслед  и
разносятся над планетой, где живут, может, миллионы людей и где никто, кроме
горсточки нас, землян, не может услышать этих песен.
     Теперь я уже иду над морем.
     Впереди -- огненная полоса заката, И над ней, как мрачные горы, темные,
лиловые тучи.
     Это не южное море.  Это холодное северное  море.  Потому и закат тут  в
полнеба.
     Я иду над морем на закат. И поднимаюсь все выше и выше.
     Вот  уже и тучи подо мною. Они  светлы и  праздничны сверху.  И я легко
перешагиваю с одной на другую.
     Я поднимаюсь  по  тучам, как  по ступенькам, и неожиданно слышу  сквозь
прощальные песни Розиты тонкий голос:
     -- Сандро! Сандро! Ты слышишь? Это говорит Сумико. Я узнала твою волну.
Если я понадоблюсь тебе --  позови. Я приду куда угодно. Когда скажешь.  Моя
волна -- восьмая.
     У  меня  на  груди, в  кармане  защитного  комбинезона, вшит  маленький
клавишный передатчик. Я нажимаю восьмую клавишу и говорю в микрофон:
     -- Спасибо, Сумико! Прощай, Сумико! Прощай!
     Я знаю, что  никогда не позову ее. Потому что это было  бы  горе для ее
мужа.  А  я не могу  принести горе товарищу. Даже  если  бы мужем Сумико был
Женька...
     Хоть в этом Бруно оказался плохим пророком!  Мы остались людьми. Такими
же, как на Земле.
     Я иду на закат, ухожу все дальше и дальше от той, первой своей жизни, в
которой было много радости и немало горя.
     Я  выберу  на Западном материке какое-нибудь  племя и спущусь  к нему с
неба. Найду его по кострам  -- для этого и полетел  к ночи. Днем дикое племя
не так-то легко найти.
     А потом, если я останусь жив, мне пришлют по радиолучу вертолет со всем
необходимым.
     Мне еще жить бы да жить. Я очень  молод. У  меня крепкие руки и сильные
ноги, и мускулы, как камни.
     Только волосы  седые. Теперь уже совсем  седые.  Мы тут все удивительно
рано  седеем.  Вспоминаются запыленные, серые  виски Марата, седеющий "ежик"
Жюля Фуке, длинные, голубовато-серебристые пряди  в  светлых  волосах  Марии
Челидзе. Даже Женька -- и тот начал седеть, когда ушла от него Розита. Каким
же он станет, когда она выйдет замуж?
     Как и все мы тут, я видел столько, сколько хватило бы, наверное, на три
полные жизни.
     Я  видел  свою  прекрасную  Родину,  невообразимо  далекую,  совершенно
недостижимую теперь.  В наш век не  всем выпадает такое великое счастье. Уже
многие тысячи  людей  в  Солнечной  системе  и  в  звездных земных  кораблях
рождаются, живут и умирают, так и не побывав на своей Родине,
     Туда для нас нет возврата. Никто еще не возвращался отсюда туда. Может,
только внуки вернутся когда-нибудь?
     Я  видел и слышал  Бесконечность. Настоящую Бесконечность, а не тесный,
обжитой  мирок  Солнечной  системы. Не всем  дано  видеть это.  Даже в  наше
космическое время. И я узнал другую жизнь, полную опасностей и горя. Мы сами
выбрали  себе такую жизнь. Нам не  на что  жаловаться.  А  теперь я ухожу  в
неизвестность и из этой жизни. И кто  знает -- скоро она, наверно, покажется
мне легкой и прекрасной. Ведь впереди -- худшее.
     Я шагаю и шагаю по тучам на закат. Как дух. Как бог.
     Но я не дух. У меня крепкое земное тело. И все земное нужно ему.
     И пока я не бог. Мне еще только предстоит стать богом.
     Впереди  острова  и  заливы,   леса  и  плоскогорья  другого  материка.
Громадного. Неизвестного. На нем сотни диких племен.
     Я ничего не знаю о них, кроме того, что они -- есть.
     И какое из них -- мое?
     Никогда еще не был богом. Какой из меня бог получится?
     Ведь ни в школе, ни в "Малахите" нас этому не учили...
1965 -- 1968