Зато,  как  дети,  любят,  когда им  читают вслух.  И  еще  любят  ходить на
стереофильмы и сидеть у телевизора.
     Им не  раз предлагали снова полететь к племени леров и привезти с собой
в  Нефть кого-нибудь еще.  Кого угодно -- женщину,  мужчину, ребенка -- кого
сами захотят взять.
     Но  сестры упорно не хотят делать этого. Может, потому, что у  Латы там
остался очень сильный муж и она боится его.
     И вообще, они  не любят вспоминать  и говорить о своем племени.  И если
кто-то,  по  незнанию  этого,  спрашивает их, -- отвечают неохотно, коротко,
односложно.
     В Городе, в интернате, у них растут дети. И матери видят их редко.
     Нала и Лата знают, что дети всех геологов живут в городском  интернате,
и поэтому не  считают себя обиженными  или обездоленными. Но приезжают они к
своим детям реже других и ненадолго.
     Наверно,  где-то глубоко  в душе бывшие дикарки еще  не чувствуют  себя
равными  людям,  среди  которых  живут.  Но  держатся  как равные,  с  тихим
достоинством -- и это приятно.
     О племени леров от них удалось узнать немного. Это племя умеет добывать
огонь,  плетет  хижины  из  лиан  и  не  боится  других племен,  потому  что
многочисленно. Все дети племени воспитываются вместе,  и поэтому сестры  так
спокойно отдали своих детей в интернат.
     В  этом племени мужья живут с женами недолго -- пока жены молоды. Через
пять-шесть  лет совместной жизни мужчина  может  выбрать себе другую молодую
жену, если только выдержит состязания с молодыми охотниками.
     В этом случае  прежняя  жена  становится  свободной, и ее может выбрать
кто-нибудь из тех мужчин, которые состязаний не выдержали.
     Впрочем, женщина может  остаться и в хижине  своего прежнего мужа, если
ни он, ни молодая жена не возражают против этого.
     Но бывают в племени и такие случаи, когда муж и жена живут вдвоем очень
долго, до старости.  И  никто этому не удивляется, потому  что это  такой же
обычай племени, как и смена жен.
     Наверно,  поэтому леры так красивы и многочисленны  и  не боятся других
племен. Ведь почти все дети у них -- это дети любви.
     Я не  сразу  понял, почему  же  старожилы  выпустили  из  сферы  своего
внимания  это  доброе и  мирное племя. Может, с  него и надо было  начинать?
Может, леры стали бы первыми  нашими союзниками на этой планете? Неужели все
дело  только в том,  что никто  не  решился  к ним пойти?  А может, кто-то и
решался -- но не пустили? Ведь Тушин признался, что специально сдерживал эту
цепную реакцию...
     Что  ж...  И он  по-своему  прав.  Ведь до  нашего  прилета здесь  было
немыслимо мало землян. И им надо было немыслимо много сделать.
     А теперь  нас больше. И  мы большее можем. И  все дело теперь, наверно,
прежде всего в индивидуальной решимости.
     Эх,  если  бы  переплыли  на  наш  материк леры,  а  не  эти  жестокие,
непримиримые  ра! Наверняка с лерами мы быстро нашли  бы общий язык.  Потому
что это, в общем-то, счастливое племя.  А  счастливые  люди  обычно добры  и
доверчивы.
     Нужна  очень  долгая,  беспросветная   цепь  несчастий,  чтобы  человек
ожесточился.    Нужны   долгие    пека    гонений,   лишений   и    сплошных
несправедливостей, чтобы могло ожесточиться целое племя.
     20. Розита
     Марат  решил улететь поздно вечером, в  темноте, и  отыскивать  стоянку
племени по  кострам.  А  придет он к  ра  на рассвете  -- утром  люди всегда
добрее.
     Сегодня утром над  стоянкой  племени, на  парашюте, были спущены первые
"посылки" -- прозрачные полиэтиленовые мешки с чашками, мисками  и тарелками
из пластмассы.  Кто-то  предлагал  "послать"  еще и  ложки.  Но  ложки  были
отвергнуты -- рано, не поймут, для чего это надо.
     Вертолет долго кружил после этого над стоянкой, но ра, отлично видевшие
спущенный им "подарок", -- не подошли к нему.
     Значит, очень  прочно  у них  недоверие ко всему, что исходит от чужого
племени.
     Сегодня  ночью  бесшумный  вертолет  опустит  Марата в  лесу.  И  Марат
выгрузит из  машины  два  контейнера со  всем, что может  понадобиться.  Эти
контейнеры  так и останутся в  лесу. Их  не  откроет  даже  самый хитроумный
охотник. Но, судя по всему, он и не захочет их открывать.
     У Марата будет и двигатель  МРМ-5, и ЭМЗ, и  суперЭМЗ. И все-таки Марат
будет беззащитен,  как  всегда бывает беззащитен  тот,  кто идет с добром  к
озлобленным и недоверчивым людям.
     Почему-то очень  надеется Марат на свой маленький, карманный магнитофон
с записями десятков самых красивых земных мелодий.
     -- Они будут слушать  это! -- уже в  который раз, как бы убеждая самого
себя,  повторяет он. --  Даже самые жестокие люди любят слушать музыку.  И в
эти минуты становятся добрее.
     Розита  Гальдос   кусает  свои  яркие  губы,   готовые   изогнуться   в
недоверчивой усмешке. Розита  явно  не верит этим заклинаниям Марата, хотя и
выполнила  его  просьбу  -- "напела"  немало  песен в  его  магнитофон.  Она
поднялась  сюда,  на крышу,  проводить  Марата  одна, без Женьки. Женьки нет
среди провожающих. Хоть на это хватило его!..
     Проводить  Марата пришли  Бруно  и Изольда, Энн  и  Майкл, Али со своей
тихой, незаметной  Аней  и Михаил  Тушин.  Здесь и  наши командиры  -- Федор
Красный и Пьер Эрвин. И еще мы с Бирутой.
     Бирута порадовала сегодня  меня -- сказала, что  у нас будет маленький.
Она, оказывается,  уже давно знала это, но сказала вот только  теперь, когда
увидела, что я с  самого утра был подавлен предстоящим отлетом  Марата. Если
честно -- я очень боюсь за него. Он кажется мне еще одной нашей жертвой этой
красивой и коварной планете. Добровольной жертвой.
     Видно, к  такому  трудному дню  Бирута  и  берегла  свою  новость.  Как
амортизатор. И была  права, конечно, потому что  теперь  даже  этот грустный
день невольно стал для меня праздником.
     О сыне я мечтал давно. О маленьком, любопытном мальчишке, который долго
будет глядеть на мир моими  глазами,  которому я  помогу  открыть этот мир и
утвердиться в нем, как помогал мне отец. А потом когда-нибудь этот мальчишка
останется  в мире вместо  меня, и  я,  уже  истлевший, проживу вместе  с ним
вторую  жизнь  и  стану  жить вечно  -- в  его детях,  в его  внуках,  а его
потомках, как живут во мне далекие предки мои -- бородатые уральские мужики,
приписанные к демидовским заводам в Нижнем Тагиле и делавшие на них "горячую
работу".
     Даже Бируте не  говорил я об этих мечтах. Но она знала, конечно,  что я
хочу сына.  Не  могла не знать.  Она вообще  удивительно  хорошо знает меня.
Может, даже лучше, чем я сам себя знаю.
     И сейчас я чувствую к ней какую-то необычную, почти отцовскую нежность.
И благодарность -- за  прошлое и  за будущее, И все время нестерпимо хочется
укутать чем-то теплым худенькие, зябкие, беззащитные плечи ее.
     -- ...На твоей волне, Марат, всегда будет включена пленка, -- доносится
до меня голос Тушина. -- Так что передавай в любое время. Ни одно твое слово
не упустим.
     --  Может,  крутить  для  тебя специальную  музыкальную  программу?  --
спрашивает Пьер Эрвин.
     -- Пока хватит этого! -- Марат хлопает себя по карману. -- Не хватит --
сообщу. Вы не думайте -- я не собираюсь стесняться.
     -- Может, все-таки оставить в лесу твой вертолет?  -- спрашивает  Федор
Красный. -- Мало ли как сложится...
     -- Зачем? -- удивляется  Марат. -- Чтобы они сразу  поняли, что я им не
доверяю  и приготовил машину для бегства?  Все-таки я иду  к ним  жить, а не
посмотреть, как они живут.
     -- А если тебе понадобится там жениться? -- вдруг спрашивает Розита. --
Ну, чтобы стать совсем своим...
     -- Женюсь! -- Марат улыбается. -- Поздравление пришлешь?
     -- Ужасно! -- Розита брезгливо передергивает плечами. -- Они  все такие
грязные! От них даже в больнице пахнет потом!
     -- А чем пахло от твоих предков? -- подает голос Бруно.
     -- Я  все  понимаю!  -- отвечает  ему  Розита. --  Все-все!  Но я бы не
смогла.
     -- Пора! -- говорит Марат.
     --  Мы  по очереди обнимаем его,  и  он уходит в  машину. Один.  Машину
приведет обратно  кибер,  по радиолучу. Она  вернется,  как  привязанная  на
резинке.
     Бесшумно  начинает   работать   мотор.  Свистит  над   головой  воздух,
рассекаемый  лопастями.  И вот  уже  вертолет,  покачнувшись,  отрывается от
крыши,   приподнимается   над  нами  и  медленно   разворачивает  хвост   на
северо-восток. А потом, как рванувшаяся за добычей стрекоза, быстро уходит в
темноту, на  юго-запад, туда,  откуда пробираются  к  нашим  поселкам  дикие
охотники.
     Мы  медленно  разбредаемся по крыше к разным лифтам. Крыша теперь стала
просторнее,  и лифтов больше. Еще  две секции  дома-кольца были закончены на
днях. Еще  двести  сорок ребят перебрались  в  новенькие квартиры  с  нашего
пустеющего корабля.  Совсем  тихо  стало  на  нем  в  вечерние  часы,  когда
прекращается  разгрузка. Звонкие, пустые коридоры.  Редкие каюты,  в которых
услышишь  голоса. Скоро уже и наша с Бирутой очередь. Еще одну секцию сдадут
-- и мы уедем. А мама уедет раньше. Она и так уже нечасто бывает на корабле.
Видимо, вот-вот  поселится у  Тушина.  Я даже не знаю, чего  они тянут, если
любят друг друга.
     Сейчас только  мы  с Бирутой да  еще  Эрвин и  Красный возвращаемся  на
космодром.  Наши командиры пока  тоже  живут на корабле.  Они  уйдут с  него
последними.  Командиры  всегда последними покидают  свой корабль.  Командиры
всегда дольше своей команды ждут удобств. Иначе какие же они командиры?
     Мы  с Бирутой  забираемся в биолет, и я  уже поднимаю клеммы к  вискам,
когда к нам подбегает Розита.
     -- Я с вами, ребята! -- возбужденно говорит она. -- Можно?
     -- Что за вопрос?
     Я раздвигаю перед нею дверцу.
     Розита  садится сзади. Биолет  срывается с места и выкатывает на прямую
дорогу. Впереди в темноте  уже  скрылся  биолет наших  командиров. На дороге
кибер  включает  фары, дает полную скорость, и мы летим плавно, ровно, почти
бесшумно.
     Ни Бирута, ни я не  оборачиваемся и ни о чем не спрашиваем Розиту. Чего
спрашивать?  Наверно,  поссорилась с  Женькой.  Переночует  в  пику  ему  на
корабле. А потом помирятся.  Все мы иногда ссоримся с женами. Только у нас с
Бирутой давний уговор -- при ссоре не  уходить, не  уезжать. Трудный уговор,
потому  что при ссоре всегда хочется хлопнуть дверью.  Как будто этим что-то
докажешь!
     Поссорившись, мы молча  сидим  по  углам  или  занимаемся  своим делом,
стараясь не замечать  друг друга.  В маленькой, тесной  каюте это нелегко. В
просторной квартире будет легче. Но, может, там и ссоры будут дольше?
     А у Женьки с Розитой, наверно, нет такого уговора...
     Наш  биолет  несется  в  темноту, щупая  дорогу светом  фар. И по краям
узенькая полоска  ее слегка  отдает  янтарным блеском  в этом свете. Мутное,
черно-серое небо  без единой звезды давит на нас  своими тучами безмолвно  и
мрачно. И Бирута -- вежливая душа! -- первая нарушает молчание.
     -- Все-таки тоскливы эти безлунные  ночи! --  говорит она. -- Все время
безлунные ночи! На всю жизнь! А на Земле я всегда так ждала Луну! И если она
была неполная -- приставляла к ней мысленно  палочку. Получится буква "Р" --
значит, месяц молодой,  растущий.  А если он  изогнут буквой "С" --  значит,
старый, убывающий. Мы не ценили  на  Земле нашу  тихую  голубую Луну. А ведь
именно она делала  ночи  прекрасными. Когда-то,  в старину,  когда она  была
оранжевой, без атмосферы, -- было,  наверно, еще красивее. А что  радости  в
этих ритянских ночах?
     Бирута  умолкает, и я мучительно подыскиваю, что бы тоже этакое сказать
-- вежливое и успокаивающее?
     И вдруг Розита резко произносит:
     -- Я ушла от Женьки, ребята! И никогда к нему не  вернусь! Буду жить на
корабле!
     --  Поми-иритесь! -- успокаивающе  тянет  Бирута. -- Все ссорятся,  все
мирятся...
     -- Даже вы?
     Я поворачиваю голову  и вижу,  что Розита  кривит в усмешке  свои яркие
губы.
     -- Даже мы! -- грустно подтверждает Бирута.
     -- А вы всегда казались  мне такими голубками! Представить не могу, как
вы ссоритесь!
     --  Ха-ха-ха! -- Бирута  искренне хохочет. -- Мы -- голубки? Ха-ха! Ну,
нашла!
     -- Мы  воробьи! -- как  можно  серьезнее говорю я.  -- Поссоримся  -- и
сразу в драку.
     -- А ведь у  нас  не  ссора! -- тихо, задумчиво произносит Розита. -- Я
это решила еще тогда... после Лельки... Просто не могла уйти, пока не улетел
Марат. Понимаете, почему?
     -- Чего тут не понять? -- откликаюсь я.
     Кажется, у них на самом деле всерьез. Даже при ссорах другим не говорят
такое...
     --  Сандро!  -- Розита трогает меня за  плечо. -- Ведь  ты  лучше  всех
знаешь  Женьку! Он мне всегда внушал,  что ты  его  ненавидишь, что ты ему с
детства завидуешь!.. А теперь я понимаю тебя! И понимаю, что между вами!
     -- Теперь-то и я  тебя  понимаю,  -- признаюсь я.  -- А  раньше  --  не
понимал.
     -- Я  слепая была! --  мрачно  произносит Розита.  -- Все  мы  когда-то
бываем слепыми. А когда прозреваем -- это так больно!..
     Мы мчимся в темноту, и безмолвная, глухая, безглазая ночь чужой планеты
давит на нас со всех сторон.
     21. Потомки разберутся
     --  ...Вчера я впервые  видел,  как ра  наблюдают работу  наших станов.
Представляешь --  впервые за все эти годы! -- Зигмунд  Коростецкий,  главный
полевод  Риты, проводит могучей пятерней по взлохмаченной русой шевелюре, но
она от этого не становится менее лохматой. -- Раньше они просто  не замечали
наших  машин. Относились к  ним, как к деревьям. Раньше они замечали  только
коров и нас. Коров -- чтобы убить  и утащить. Нас -- просто чтобы убить. Они
хоть не людоеды, эти ра. Мы ведь могли напороться и на людоедов... А вчера я
с пульта  вижу: стоят на границе  поля, метрах в трехстах от  нас, и глядят.
Просто  глядят! Двое даже присели на корточки.  Я навел  бинокль, рассмотрел
их, потом только сообразил сфотографировать. Вот любуйся -- восемь душ.
     Я разглядываю сильно увеличенный  снимок.  Шесть  охотников стоят среди
деревьев.  Двое опираются  на копья. У  остальных  -- луки. И еще двое сидят
впереди на корточках, подняв острые зеленоватые колени. Как будто специально
позируют  перед камерой.  Глаза  у  них  маленькие,  глубоко  сидящие,  и не
разберешь, что в этих глазах. Но  отрадно уже хотя бы то, что они заметили и
разглядывают наши полестаны --  или полевые станы,  как  до сих  пор, еще по
старинке, называют их в технических документах.
     Мы разговариваем с Зигмундом на  пульте управления  третьего поля.  Тут
шесть  трехкилометровых  полос  пшеницы,  над  которыми движутся  по рельсам
громадные, стометрового  размаха полестаны. Эти  ажурные  фермы из металла и
пластмасс  и  рыхлят  землю, и сеют, и  поливают, и убирают урожай на  своих
полосах. Здесь  же, на эстакаде перед пультом, киберы прицепляют к фермам то
плуги, то бункеры с удобрениями или  с  зерном,  то  режущие или молотильные
устройства. А сетчатые шланги заложены в самих фермах, и стоит только нажать
кнопку  на пульте, чтобы над "грядкой" пошел  мелкий,  моросящий  углекислый
дождь.
     Эти универсальные полестаны придумал очень давно, еще в первой половине
двадцатого века, гениальный  Михаил Правоторов. Конечно,  он  придумал их не
такими,  какие они сейчас, но он  нашел принцип, идею. И за  эту идею до сих
пор благодарны ему потомки.
     Сам он  так и не увидел распространения своих детищ -- не дожил. Лишь в
конце двадцатого века  первые сотни  движущихся ферм  Правоторова  вышли  на
земные поля. А в двадцать первом веке эти фермы уже  обрабатывали все ровные
земные пашни. Лишь на покатых нагорных полях, где тяжелые полестаны работать
не могли, сохранились еще комбайны  и тракторы. Почти целый  миллиард  людей
благодаря  фермам  Правоторова  освободился  от  необходимости  трудиться  в
сельском  хозяйстве.  И   благодарное  человечество  поставило   Правоторову
гигантский, пятидесятиметровый памятник  на  всемирной  сельскохозяйственной
выставке в Софии.
     Когда-то я  читал  о нем. Он жил и  умер  почти  в безвестности, как  и
большинство  гениев  прошлого. Современники  обычно  слепы. Они  очень редко
угадывают, кому из них будет ставить памятники потомство.
     Правда, уже в наше  время полестанов Правоторова  становилось на  Земле
все меньше  и  меньше.  Земное земледелие  постепенно,  медленно сползало  в
океан, где белок можно производить быстрее, дешевле и в больших количествах,
чем на  суше. Но  полестаны уже давным-давно  завоевали Марс и Венеру, и вот
теперь катаются по Рите и не один век будут здесь кататься. И эти удивленные
ра еще со временем научатся управлять мощными фермами, и, может, племя так и
не узнает никогда, что такое гнуть в поле спину от зари до зари.
     Кроме Зигмунда и меня,  на  пульте сейчас  только  один дежурный --  Ян
Марек, тихий,  почти  неслышный парень с нашего  корабля. Но и ему здесь, по
существу, нечего  делать --  вчера полестаны закончили  сев,  и надо следить
лишь за  тем, чтобы не пересохла сверх нормы почва и чтобы птицы не склевали
семена. А через пять дней, когда пробьются первые ростки, Марек поднимет над
полем на аэростатах ночные солнца -- громадные прожекторы дневного света.  И
пшеница будет расти раза в полтора быстрее, чем ей положено. И уже через три
месяца  здесь будут сеять снова. Конечно, без зимы плохо, непривычно. Но без
зимы земля  дает четыре урожая  в год.  И только  поэтому  наши  поля  очень
медленно  надвигаются на  лес  --  велика отдача каждого  поля.  Однако поля
все-таки  расширяются,  и  лес потихоньку отступает, как ни больно всем нам.
Пока  мы  еще не можем  спустить наше  земледелие в  океан. Еще  не готовы к
этому.  У  нас есть только катера, привезенные с Земли.  Ни одного  морского
корабля еще не было  построено на Рите. И даже верфь не закладывали. И  даже
порта нет.  Его еще только собираются строить, К нему еще  только собираются
пробивать  дорогу.  А  без  кораблей,  без  плавучих  островов  и  громадных
подводных  сфер  -- какое же  океанское земледелие? Далеко  еще нам до того,
чтобы стать морским народом!
     ...Третий раз уже я на  ферме. А на полях -- впервые. В  первый раз  не
успел -- помешала обезьяна. Вторую свою командировку сюда почти всю просидел
в  коровниках -- там в  стенах было много барахливших киберов.  И вот только
сейчас вырвался на поля, и Зигмунд Коростецкий -- невысокий, широкоплечий  с
могучим, борцовским торсом и громадными, загорелыми  ручищами, -- возит меня
с пульта на пульт, и  я записываю его претензии  к  нашей технике -- где что
барахлит,  где киберы вышли из строя, где для  новых устройств  приготовлены
гнезда.
     Претензий  много. Вряд  ли  нам  сделать все за одну поездку. И даже за
две. Какие-то новые киберы  мы поставим, в ошибающихся --  поковыряемся,  но
всего явно не  успеть. Нас  просто  мало.  Может,  пора  уже пополнить  нашу
бригаду?  Здесь вообще часто барахлят киберы. И быстрее "кончаются", чем  на
Земле,  --  повышенная влажность.  Нам  дали  с  собой  самые  универсальные
устройства.  И  теперь  эта  универсальность  подводит.  Потому   что  нужны
устройства,  приспособленные к повышенной  влажности. Наверное,  наш лагерь,
наш  "Малахит",  нужно было бы  строить  не на Урале, а  в Прибалтике или  в
Карелии. На Урале сухо, и поэтому все киберы у нас там были безотказны.
     Но ведь  теперь  не  сообщишь  об  этом на  Землю.  Мы оторваны от  нее
навсегда. Для нас навсегда -- для нашего поколения.  Мы даже  не  смогли  бы
сейчас поднять на орбиту наши корабли -- если бы и захотели. Для этого нужно
больше года работать. Но мы и не ставим перед собой такую задачу. Нам некуда
уходить,  мы  останемся здесь,  и непримиримым ра  придется  в  конце концов
примириться с нами. Ни у них,  ни у нас нет  другого выхода. А воевать вечно
-- невозможно.
     -- ...Понимаешь,  -- говорит Зигмунд  уже  в  биолете, вновь безуспешно
пытаясь  пригладить  пятерней сво