поездку даже я смогу.
     Вано запирает дверцы. И вот уже свистят над нами лопасти винта и уходит
вниз  и куда-то  вбок  серая площадка, на  которой еще видны  четыре  четкие
маленькие фигурки в темных спортивных костюмах.  Навстречу, под ноги, ползут
леса -- сплошные, густые, -- и кажется, нет этим лесам ни конца ни краю.
     6. Вано
     Мотор вертолета работает бесшумно. Только воздух, рассекаемый лопастями
винтов, жалобно свистит  в ушах. Но внизу этот свист не слышен. Вертолет так
же бесшумен, как дирижабль.
     Эти  вертолеты   делали  специально  для  Риты.  Шумные  машины  только
осложнили  бы   здесь  общение   с  племенами.  Трудно   было  бы  незаметно
приблизиться к  племенам  соседних материков. А когда-то ведь придется к ним
приближаться...
     Мы летим над лесами,  в которых  круглыми серебристыми блюдцами блестят
озера. Лишь  изредка мелькнет  среди  деревьев узенькая,  извилистая ниточка
небольшой реки. Ничего похожего на Волгу, Амазонку, Енисей.
     -- Мало рек! -- замечаю я.
     -- Здесь не реки -- ручьи! -- горячо бросает Вано Челидзе. -- Разве это
реки? Кура была бы гигантом на  этом материке! И  понимаешь,  почему?  Земли
мало!  Большим  рекам  нужна большая земля. А тут  весь  материк -- с Черное
море.  Поземным понятиям -- остров.  Где собираться большой реке?.. А ручьев
много. Их сверху не видно.
     -- И горы есть?
     -- Есть горы! На юге -- целый горный полуостров. На востоке гряда возле
будущей зоны отдыха.  На юго-западе гряда.  Кругом  горы! Но главное  --  на
севере!  Там  нефть.  Там сейчас геологи,  геофизики,  буровики.  Шестьдесят
человек пропадает близ этих гор!
     -- Так мало? -- удивляется Грицько.
     -- Здесь это очень много! -- возражает Вано -- Очень! Ископаемые сейчас
важней города! Без них задохнемся. У вас сколько геологов?
     -- Двадцать. И десять геофизиков.
     --  Мало!  Не  понимают на  Земле, кого надо  готовить! И не  сообщишь.
Далеко!
     Вано мрачнеет, умолкает. Черные брови его сдвигаются к переносице.
     -- Страшно далеко! -- в тон ему говорит Грицько  и  вздыхает. -- Я сюда
письмо вез. Из Днепропетровска. Днепропетровский  я.  На "Рите-один" улетела
наша  дивчина. Землячка. А когда  объявили,  что  я лечу, к  моим  родителям
пришли  ее старики.  Попросили, чтоб  я взял письмо. Ну,  я был в отпуске --
зашел к ним, взял.  Они близко от нас жили -- на проспекте  Маркса. Разыскал
тут  их Галю. А она увидала  письмо -- и в слезы. "Они же там уси вмерли!.."
Вместо радости -- привез горе. Так далеко...
     Встречный  ветер  разгоняет облака,  появляется  невысокое  красноватое
солнце, и мы видим, как бежит  слева по лесу большая  тень вертолета. Словно
гигантский паук мчится по верхушкам деревьев.
     -- Геологи близко, -- говорит Вано. -- Сейчас сбросим им посылочку.
     Он крутит на рации ручку настройки и вызывает:
     -- Третий отряд! Третий отряд!
     -- Я третий отряд!  -- раздается в динамике  звонкий  женский голос. --
Слышу вас!
     -- Привет, Илонка! Ты меня видишь?
     -- Вижу, Вано!
     --  А я тебя нет. Пока  нет. Пройду над  палатками --  сброшу гостинец.
Будешь следить?
     -- Конечно!
     -- У вас все в порядке?
     -- Никаких ЧП.
     -- Мы не требуемся?
     -- Нат справляется.
     -- Привет ему! Поцелуй его за меня!
     Вано  поворачивает  голову  к  Грицьку  и,  прикрыв  ладонью  микрофон,
негромко говорит:
     -- Между прочим -- муж твоей Гали. Этот Нат... Башковитый парень!
     Внизу, возле тонюсенькой  ниточки  ручья,  появляются  серебристо-белые
стеклопластовые сферы геологических палаток. Еще минута -- и они оказываются
прямо под нами.
     -- Лови, Илонка! -- говорит Вано в микрофон и нажимает рычаг.
     Серый, продолговатый, перетянутый веревками тюк отрывается от вертолета
и быстро уходит вниз. Голубым языком  стреляет из него вверх  парашют. И вот
уже  тюк качается на стропах и спускается медленно, и упрямо тянется к белым
палаткам, хотя ветер пытается унести парашют от них.
     -- Магнит включила, -- замечает Вано. -- Теперь как пришитый сядет.
     Мы уходим дальше, на северо-запад, к железорудному карьеру.
     -- Третий отряд ищет газ,  -- объясняет Вано. -- Геофизики сказали, что
в этой впадине может быть газ. Но пока не нашли. Все ищем, ищем. Мы все ищем
готовеньким -- подходящее солнце, подходящую планету, готовую нефть, готовый
газ... За пределами Солнечной системы мы пока только потребители. А дома уже
не  столько ищут, сколько переделывают. Когда-нибудь  так будет везде! Будут
переделывать  планеты, звезды! Велика планета -- расколют. Нет  атмосферы --
создадут. Жаркое солнце -- охладят. Холодное -- разогреют. Во всей Галактике
люди станут творцами, а не потребителями!
     -- Могут и другие  хозяева найтись в Галактике! -- замечает Грицько. --
Вот Сандро слыхал по дороге голос их маяка... И у них будут другие образцы.
     --  С  умным  соседом можно  поладить!  -- Вано ослепительно,  белозубо
улыбается  и  машет  рукой.  -- Чем  больше человек знает, тем легче  с  ним
поладить. Вот как  поладить с тем, кто ничего не  знает, ничего не понимает,
ничего  не слышит?.. Пещерные люди  никогда не  умели ладить с  соседями  --
всегда воевали. У некоторых правителей еще в двадцатом  веке была психология
пещерного человека! Чего же требовать от дикого племени ра?
     -- Что это за племя? -- спрашиваю я.
     -- Племя наших убийц! Наши  соседи. Мы вначале назвали его так по имени
женщины. Она  про себя  сказала -- Ра. Решили  -- это ее  имя. И по ее имени
назвали племя. Потом выяснилось  -- это и есть название племени. "Ра"  на их
языке -- человек. А у  женщины было совсем другое имя. Но ее с тех пор зовут
Ра.
     --  Что  за женщина?  --  удивляется Грицько. -- Где  она? Мы почему-то
ничего не слыхали о ней!
     --  "Почему-то"...  --  повторяет  Вано,  усмехается,  перекосив тонкие
черные усики, и покачивает головой. -- Вы здесь пять дней и уже хотите знать
все,  чем мы жили  двенадцать лет. Неужели  думаешь, у нас была такая бедная
жизнь, что за пять дней все можно узнать?
     -- Не обижайся, Вано!  -- вмешиваюсь я. -- Это  ведь  старая  истина...
Каждому новичку вначале кажется, что история начинается с него.
     -- Хорошо, если  только  вначале...  --  Вано примирительно улыбается и
проводит пальцами по усикам. -- Так вот о Ра.  Она у нас уже скоро пять лет.
Попала к нам больной -- сломала  ногу.  Они  тогда напали  на ферму, эти ра.
Ночью. Я не  был  там, но  слыхал от  тех,  кто был. Электромагнитную защиту
тогда  только  ставили. Жили раньше без нее -- некому  было нападать.  Потом
приплыли  ра, и пришлось вытаскивать защиту  из кораблей... В ту ночь ребята
на  ферме  распугали этих  храбрецов  -- ракетами.  Теперь ра уже  не боятся
ракет. А  тогда  еще боялись. Улепетывали  в ужасе. А Ра была с мужчинами. В
этом племени девушки охотятся -- пока нет детей. Убегала, как все, свалилась
в  фундамент, голень  --  пополам. Свои, конечно,  ее  бросили.  Они  вообще
бросают раненых. А  наши --  нашли.  Решили  лечить  по старинке --  гипсом,
медленно, чтоб  не  убежала.  Такую ногу  ей  накрутили -- далеко не уйдешь.
Хотели  приручить.  А потом,  уже через полгода, Ра  сказала:  ей  все равно
нельзя назад,  в племя.  Убили бы. За то, что жила у врагов. Наши  лингвисты
выжали из  нее весь язык ра.  Теперь агитируют их по радио. Но  тут  осечка.
Говорили  от  нашего  имени. Никаких  результатов.  Теперь хотят говорить от
имени их главного бога. Может, своего бога послушаются?
     -- А где теперь эта женщина? -- спрашиваю я.
     -- На ферме. Ты ее скоро увидишь. Там был  один вдовец. Арстан Алиев. У
него жена умерла от  ренцелита.  Местная болезнь. Давно умерла, еще когда не
было вакцины. Вот он женился на Ра. Учит  ее,  воспитывает. Она  понятливая,
ловкая. Раз покажешь -- все сделает. Только читать не любит.
     -- И дети есть?
     -- Двое.  Мальчишки.  Что любопытно  -- похожи на отца. Глаза узкие.  А
видят,  как  мать,  --  за  горячее  не  возьмутся.  Ра  видят  инфракрасное
излучение.  Что  горячее,  что холодное  -- им  щупать  не надо. Эти  дикари
неплохо  устроены.  У  них нет  аппендикса. И  это  наследуется -- у сыновей
Арстана тоже нет аппендикса.  Не знаем  только,  как  у мальчишек  с зубами.
Через много лет узнаем.
     -- А что у них может быть с зубами? -- удивляется Грицько.
     -- Дикарям не нужен зубной врач. Больной зуб у  них  сам выпадает, и за
полгода вырастает  новый. Вообще,  природа позаботилась о них  лучше, чем  о
нас. Но им  не повезло. Ра сама расскажет. Она  любит  рассказывать  легенду
своего племени. Видит, что мы всегда сочувствуем.
     -- Интересная легенда?
     -- Потерпи  --  услышишь.  Не  спеши за  пять дней  узнать все. Судя по
легенде -- нам еще тут достанется.
     7. Ужин на ферме
     Мы ужинаем на ферме. Только что прилетели -- и завтра с утра за дело.
     Позади три  напряженных дня на железорудном карьере, где мы работали от
зари до зари, почти  без отдыха. Даже не  успели всласть поговорить с шестью
ребятами, которые  скучают на этом карьере. Впрочем, им уже недолго  скучать
-- через неделю их  сменят. И целый месяц они будут  жить в Городе. А потом,
снова вернутся на карьер. Ничего не поделаешь -- специалисты.
     На  карьере люди живут  спокойно. В  них  не  стреляют. В  окрестностях
карьера не видели  ни одного охотника-pa. Должно быть, их пугает непрерывный
грохот машин. Правда, грохот  не  донимает  работников --  на  диспетчерском
пункте и в доме тихо. Стены и окна -- звуконепроницаемы. А у киберов от шума
нервы не расшалятся.
     Ребята на железорудном даже хотели снять электромагнитную защиту, чтобы
сберечь энергию. Но им не разрешили.
     Зато  здесь,  на ферме, думают  об  усилении  электромагнитной  защиты,
потому  что  обезьяны  чуть  не  каждый день  тащат кур,  уток и  гусей, и в
окрестностях дикие охотники нападают на  пасущиеся стада, бьют  животных без
разбора -- даже дойных коров.
     Вначале  дикарям позволяли уносить  убитых животных.  Однако ра убивали
намного больше, чем  могли унести. Тогда от них стали защищаться переносными
электромагнитными  линиями. Но линий не  хватает  на всю огромную территорию
пастбищ. Охрана стад -- все еще проблема. Здесь с нетерпением ждут, когда из
бездонных   трюмов   нашего   корабля   будут   извлечены   новенькие  линии
электромагнитной защиты.
     Многое  на этой ферме построено  по старинке -- из толстых, почерневших
уже  бревен.  Видно,  начинали  в первые  месяцы,  когда не было на Рите  ни
железобетона, ни пластобетона. Тогда вот, судя по всему, здорово пригодилось
ребятам то, чему учили нас в "Малахите".
     Рядом  с  деревянными  зданиями  стоят  и  новые,  светлые  корпуса  из
пластобетона и новый жилой дом, сложенный дугой из тех же  "кубиков"-комнат,
из которых строится Город.
     Арстан и Ра живут в просторном деревянном доме. Арстан сам строил его и
не захотел уходить в стандартные комнаты.
     В этом деревянном доме  мы сейчас и ужинаем. И на  столе жареный гусь с
яблоками, и дымящиеся коричневые горшочки с гуляшом, и горка яиц, и  янтарно
переливающаяся  ваза  с  медом,  и  большая  тарелка  аппетитно  нарезанного
толстыми кусками сала, и голубоватый стеклянный кувшин с густыми сливками.
     Впервые в  жизни я  сижу за  таким по-сельски  обильным,  совершенно не
стандартным столом.  На праздниках у нас  дома,  на Земле,  и в  школе,  и в
"Малахите" еды  всегда  было мало, еда была скорее  символической --  легкая
закуска, что-нибудь новенькое,  что-нибудь  редкое. А  здесь обильный, как в
старину, стол, и неторопливая, не поземному медлительная беседа,
     Арстан сидит напротив меня -- широкий, костистый, сухощавый, с острыми,
смуглыми скулами, глубокими залысинами и  глубокими,  непроницаемыми темными
глазами.
     Арстан немногословен -- почти как Джим Смит из нашей бригады, неулыбчив
и вроде даже нелюбопытен  -- совсем  не расспрашивает о Земле. Первый здесь,
на Рите, не расспрашивает о Земле.
     Он главный зоотехник. У него четверо помощников, десятки всяких киберов
-- подвижных и вмонтированных в стены и перегородки ферм. Киберы обслуживают
и пасут скот, кормят птицу, собирают яйца, доят коров, убирают помещения.
     Киберами нам и предстоит заниматься -- ремонтом и монтажом новых.
     -- Сколько зоотехников прилетело? -- спрашивает Арстан.
     -- Шесть, -- отвечает Грицько.
     -- Когда же они будут на ферме? Тут полно работы!
     -- Когда хоть частично разгрузят корабль.  У них большое  хозяйство.  А
жилье для них есть?
     -- Три квартиры пустуют. --  Арстан кивает  на  темное окно, за которым
светится огнями дуга жилого дома.
     -- Мало, -- говорит Грицько. -- Ведь прилетят еще и полеводы.
     -- В городе подсчитают, -- невозмутимо произносит Ар-стан -- и привезут
еще "кубики".  Нас  не  обижают.  Но  если понадобится --  у  меня  поживут.
Потеснимся.
     В  доме  Арстана  -- четыре  большие  комнаты. Когда-то здесь  жили все
первые обитатели фермы.
     Ра все время встает из-за стола, уходит на кухню, что-то уносит, что-то
приносит. И  я не понимаю  еще -- то  ли  в этом доме не  признают домашнего
робота, то ли просто сегодня,  по  случаю приезда гостей, его выключили, как
выключала мама нашего Топика, когда собирались у нас ее или папины друзья.
     Ра  невысока, широкоплеча  и  как-то  "прямоугольна".  Нет плавности  в
линиях ее  фигуры. У Ра  короткие, толстые, видимо, сильные ноги  и  длинные
руки  с  крупными  кистями, и смуглая кожа  с зеленоватым  отливом. Быстрые,
настороженные  небольшие глаза  словно ощупывают по нескольку раз каждого из
прибывших, как  бы желая удостовериться, что он не принесет зла. Конечно, не
сравнить  Ра с  изящными,  гибкими и  стройными  земными  женщинами.  Что уж
говорить -- я не влюбился бы в Ра  с первого взгляда. Но в диких лесах Риты,
видно, и не требуется земное изящество.
     Ра еще  более  немногословна,  чем  Арстан.  Они  обмениваются  изредка
короткими  словами, а  чаще --  взглядами и,  видимо,  отлично понимают друг
друга. С нами Ра почти не  разговаривает. Только  неслышно приносит блюда --
одно, другое, третье...
     Я пытаюсь представить себе, как  рассказывает Ра легенду своего племени
--  наверно,  немаленькую   легенду!  И   не   могу   представить.   Слишком
немногословная женщина ходит вокруг стола.
     Вдруг она  резко,  испуганно  поворачивается  к  окну,  хотя оттуда  не
донеслось  ни одного  звука.  Мы поворачиваем  головы вслед  за  ней и видим
прижавшуюся с  улицы к  стеклу длинную волосатую  морду с маленькими, злыми,
бегающими глазками с расплющенными о стекло розовыми ноздрями.
     Обезьяна глядит на нас с улицы настороженно,  но без страха. Видно, уже
понимает, что  стекло разделяет  нас. Видно, уже не впервые глядит на  людей
через стекло.
     Я  вздрагиваю  от  выстрела,  который  раздается  у  самого  моего уха.
Оглядываюсь.  Вано опускает пистолет. Снова  смотрю  А окно. В нем маленькая
круглая дырочка  с  разбегающимися лучами -- от пули.  И  уже нет обезьяньей
морды.  С  улицы  доносится медленно  затихающий  стон  --  жалобный,  почти
человеческий.
     -- Зачем  ты? --  спрашивает Грицько  и морщится, и  удивленно пожимает
плечами.
     -- Она натворила бы много бед, -- спокойно объясняет Вано. -- И как они
пробираются через защиту?
     --  Мы же ее выключаем, -- объясняет Арстан -- Когда  пропускаем стада.
Обезьяны успевают... А потом злятся, что не могут выйти.
     -- Все-таки жалко ее, -- тихо произносит Грицько.
     Мне тоже жалко. Я  никогда не  убивал ничего живого.  Кроме комаров  на
Урале да змей на Огненной Земле, куда летал к родителям. И, наверно, не смог
бы я вот так  спокойно убить обезьяну, хотя  нас и учили в  "Малахите" метко
стрелять.
     Арстан  молча поднимается, включает у дверей уличные прожекторы.  Вслед
за Арстаном мы выходим  на широкое  крытое  крыльцо. Под  окном, раскинув по
земле  лапы,  лежит  на  спине  убитая  обезьяна  --  большая,   наверно,  в
человеческий  рост.   Она   покрыта  толстой  бурой  шерстью.  Под   головой
расплывается темное пятно.
     Один  за  другим  мы спускаемся  по ступенькам с  высокого  крыльца.  Я
спускаюсь последним.
     И вдруг что-то  мохнатое, тяжелое и невыносимо вонючее  сваливается  на
меня сверху, вспарывает когтями рубашку, а затем и кожу на груди, и урчит за
ушами, и вонзает мне сзади в шею острые зубы.
     "Обезьяна! Вторая обезьяна!" -- думаю я сквозь разрывающую тело  боль и
пытаюсь удержаться  на ногах,  потому что понимаю: упаду  -- погибну. Правой
рукой шарю по поясу -- ищу пистолет. Но натыкаюсь то на маленький, скользкий
слип, то на трубку карлара... Где же пистолет?.. Где пистолет, черт возьми?
     Крик боли  и ужаса против моей воли вырывается  из горла. И я вижу, как
мелькает в руках у Арстана белый уголок слипа, и после этого вместе со своей
дикой болью и страшной тяжестью на спине проваливаюсь в небытие.
     8. Доллинги
     Меня привозят в  Город через три  дня.  Я  уже могу ходить  и  медленно
глотаю всякую жидкую пищу -- как младенца,  меня кормят бульонами и кашками,
-- и медленно выдавливаю  из  себя самые необходимые слова. Только головы не
повернуть -- шея и грудь в тугом корсете.
     Устраивают меня в стерильно белой двухместной больничной палате. Вторую
койку в  палате отдают Бируте. Она  здесь  живет. Прямо сюда  приходит после
занятий в школе  и  здесь  готовится к урокам, проверяет в тетрадях каракули
своих  малышей и не позволяет дежурной сестре ничего делать  для меня -- все
делает сама.
     А утром,  когда Бирута в школе, в палату  приходит  мама  и снимает мой
ненавистный корсет,  и облучает швы на шее и на груди. Швы зарастают быстро.
Мама обещает скоро заменить корсет тугой повязкой.
     Когда случилась  эта беда на ферме, мама сама хотела оперировать  меня.
Но  ее  не пустили.  На ферму  вылетела  Мария  Челидзе.  Однако,  пока  она
собиралась и летела, операцию провела жена главного полевода, фельдшер Марта
Коростецкая. А консультировала ее мама -- по видеофону, камера которого была
подвешена  вертикально, прямо над  моей  злополучной шеей.  И  все  обошлось
идеально --  у  мамы не могла  дрогнуть рука,  а Марте не нужно  было ломать
голову в поисках правильного хода операции.
     И  даже  анестезии  не  понадобилось.  Усыпляющий  луч  слипа,  который
направил  на обезьяну Арстан, отлично сработал и на меня.  После  операции я
спал больше десяти часов.
     По  вечерам,  после работы, ко  мне  забегает  кто-нибудь из ребят.  Но
ненадолго.  Я   догадываюсь:   там,   в   приемной,  предупреждают   --   не
задерживайтесь! Зачем? Неужели я такой тяжелобольной?
     Видно, надо вести себя бодрее.
     Вообще, чертовски обидно болеть, так ничего  и не успев сделать на этой
планете. Но куда денешься?
     Несмотря на боль, которой отдается  в горле каждый шаг, начинаю бродить
по   коридорам,   обнаруживаю   очень   уютный   холл  со   стереоэкраном  и
балконом-лоджией,  изучаю  коридорные  пульты управления  всякой  больничной
автоматикой. Никогда раньше не доводилось видеть.
     А ведь придется еще их ремонтировать! И устанавливать новые.
     Впрочем, принципы здесь общие. Разберусь!
     На четвертый день неожиданно встречаю  в холле  Энн Доллинг и удивленно
таращу глаза.
     -- Что с тобой, Энн?
     Левая  рука ее странно изогнута,  толста и явно неподвижна. Видно,  под
рубашкой -- такой же корсет, как и у меня.
     -- Да вот ранили... -- неохотно отвечает она. -- Аборигены.
     -- Когда?
     -- Позавчера... -- Энн морщится, глядит в сторону. --  Не расспрашивай,
Сандро! Тебе кто-нибудь расскажет... А мне не хочется.
     Энн очень бледна,  губы  ее  пылают, темные глаза  открыты  широко,  и,
наверно, потому  она  как-то  особенно, необычно красива. Она и всегда  была
красива. Но раньше это была привычная красота здоровья  и радости. А  сейчас